Для древнего языка все одинаково важно: раз уж заговорил человек — значит нужно, значит, мысль, рождаясь в мозгу и облекаясь в словесную форму, созрела и настало время донести ее до слушателя. Некоторые ученые, и физиологи в том числе, счи­тают, что интеллектуально неразвитый человек аб­страктно мыслить вообще может только в процес­се говорения. Тогда, в словах, формируется и его мысль. Именно поэтому, между прочим, так говор­ливы дети. Они не просто учатся говорить — одно­временно они учатся мыслить — мыслить таким же образом, что и окружающие их люди.

Предложение состоит не из слов, а из групп слов, которые соединены друг с другом грамматической связью. Из таких групп-словосочетаний состоит всякое предложение любого языка. Грамматические же связи, склеивающие слова в словосочетания, вам хорошо знакомы — это согласование, управление и примыкание.

Согласование — употребление слов в одной и той же соответствующей форме: белая роза — со­гласование.

Управление одного слова другим словом также понятно. Начиная говорить: «Вижу...», я ограничен в выборе формы следующего существительного, например — «...птицу» — это винительный падеж, «глазами» — это творительный падеж. Можно еще употребить предложный падеж, но обязательно с предлогом: «...на дереве». Именительный и датель­ный падежи после глагола вижу невозможны, тогда как винительный, творительный или предложный можно даже совместить в одном словосочетании: «Глазами вижу на дереве птицу». Немного тяжело­веснее сказано, но только потому, что на один и тот же глагол навязано сразу три возможных сочетания: «вижу глазами, вижу на дереве, вижу птицу».

Дом бабушки также пример управления, но толь­ко именного. Именительный падеж имени управляет родительным падежом имени. В современном языке вообще много типов управления, которые позволя­ют представить слова каждого словосочетания в их относительной важности.

Примыкание как будто ни на какие грамматиче­ские связи слов и не указывает. «Иду быстро» — сло­ва поставлены рядом, примыкают друг к другу — и только. Никакой другой формы слова быстро не может быть, наречие не склоняется и не спрягается. Эта связь и стала осознаваться как самостоятельная грамматическая связь двух слов только тогда, когда управление противопоставилось согласованию. Вот в чем дело: примыкание слов друг к другу в предло­жении было всегда, и это неудивительно, поскольку предложение — это последовательность слов. Одна­ко грамматической связью примыкание стало очень

поздно. Выходит, в языке могут быть изменения, которые вовсе и не изменения? Совершенно верно, очень часто именно так в языке и происходит.

Давайте посмотрим, каким образом последова­тельно развивались у восточных славян типы сло­восочетаний, вернее, связи, склеивающие слова в словосочетания.

Мы начали с того, что когда-то в языке не было ни согласования, ни управления, ни примыкания. Слово просто-напросто становилось рядом с дру­гим словом. Вот вам несколько примеров из старин­ных текстов, которые отражают разговорную речь наших предков. Прочтем эти тексты внимательно и постараемся вникнуть в логику рассуждения, в дви­жение мысли.

Первый пример: «капуста листие варить». Это сочетание можно передать таким образом: «листья капусты варить».

А вот другой пример: «ехати по берегу по низу». Его, наверное, и переводить не стоит, и сейчас кто-нибудь впопыхах может произнести такое сочетание слов, которое означает ехать внизу вдоль берега. Здесь, правда, находим несоответствие современно­му значению слова берег. Раньше берегом называ­ли крутой высокий берег реки, поэтому «ехать по низу по берегу» в XVI веке (к нему и относится наш текст) вполне правильное выражение.

Сходство между двумя этими примерами в том, что они отражают одну и ту же форму движения мысли. Для древнего человека часть чего-то не может существовать отдельно, сама по себе, ото­рванная от целого, и потому в его сознании не вы­деляется особо. Оттого и говорили «капуста листие (варить)», а не «листья капусты» или «капустные листья». В этом выражении все смешано, и все со­впадает: капуста листие — это и капустные листья, и сама капуста, листья капусты на капустном коча­не. Понятия неразделимы в сознании говорящего, поэтому и слова грамматически не расчленены, как не расчленены низ берега и сам берег в целом.

А теперь скажите: управление это? примыкание? согласование? Слова примыкают друг к другу и, за­вися друг от друга, согласуются по форме. Это и со­гласование, и управление, и примыкание сразу. Язык постепенно, очень осторожно ищет возможностей для выражения логической зависимости одного по­нятия от другого. К началу XVI века такой возмож­ностью стал порядок слов. Сначала всегда ставится самое главное слово сочетания, оно обычно обозна­чает общее; затем помещается слово, которое обо­значает часть этого общего. Однако насколько рас­плывчато это соотношение между словами! Лишь условно можно говорить о том, что перед нами дей­ствительно синтаксическая связь двух слов.

Тем не менее, есть и нечто новое по сравнению с более ранними, еще дописьменными временами. Новое в том, что это неопределенное и расплыв­чатое отношение очень условно по самому своему характеру, но тем не менее оно используется всеми говорящими на русском языке. В самом деле, мож­но ведь принять и обратный порядок слов, сначала часть, а затем целое, то есть не капуста листие, а, наоборот, листие капуста. Именно такова последо­вательность этих слов в современном нам русском языке. Но язык выбрал то, что выбрал, а эта услов­ность и обязательность выбора конструкции и есть первый шаг в развитии грамматических связей.

Это похоже на печатание фотографий. Вот в ван­ночке с проявителем показались контуры снимка, они — уже почти готовая фотография. Все есть: и четкость, и глубина изображения, и рамка. Но есть только для вас, сидящего перед увеличителем. Дру­гие никогда не увидят этой фотографии, если вы не промоете отпечаток и не закрепите изображение как следует. Так и в нашем случае. Развитие человече­ской мысли дошло до того, что осознает разницу между частью и целым, а грамматика еще не давала средств закрепить это открытие. Смысловой центр сочетания выделен, а грамматический еще нет. На первых порах стали связывать центр мысли с нача­лом сочетания, но ведь и начало-то сочетания тоже относительное понятие, в быстрой речи и не усле­дишь, где оно. Требовались какие-то более опреде­ленные рамки выделения. Какие именно, об этом потом, а сейчас еще несколько примеров.

Вот такой: «куплены нити на шитье на шубы» (куплены нитки на шитье шубы). Действие (шитье) и объект этого действия (шуба) выступают как рав­ноправные элементы мысли.

И еще: «сено косят болотце» (сено косят на болот­це). Объект действия и место его нахождения также равноправны по отношению друг к другу. Сено на болотце — сено косят — косят болотце. Мысль не едина и не закончена. Перед нами как бы параллель­ное движение мысли, захватывающее все предметы и действия и выстраивающее их в общий ряд.

Но то, что я сейчас сказал, относительно просто; легко сообразить, о чем идет речь. С тем же сеном мо­жет случиться история и посложнее. Не угодно ли?

«Того же дни взято у крестьян у заполъеких за пожню за рель за сено за греблю и за метание и за вожение за 101 год 6 рублей московских».

Что же тут главное, что — неглавное? За голову схватишься. Перед нами, разумеется, не однород­ные члены предложения, как может подумать вся­кий, незнакомый со значением приведенных слов. Пожня — место, где косят или жнут, рель — залив­ной луг у реки, где бывает самая лучшая трава, а, следовательно, и сено. Остальные имена существи­тельные обозначают последовательные этапы ра­боты: сено нужно сгрести (гребля), сметать в стога (метанье) и вывезти (воженье). 101 подразумевает 7101 год по старому летосчислению, по-нашему это 1593 год. А теперь будьте внимательны: семь соче­таний с предлогом за мы можем разделить на три группы слов, не связанных друг с другом.

«За 101 год» — это само по себе, сочетание ука­зывает на время действия. Такие сочетания и теперь обычны, например: тройка за первое полугодие.

Вторую группу сочетаний выделяет сам писец, он дважды пишет и за. Значит, в его представлении гребля, метание и вожение объединены как части общего действия (...и ...и). Все остальные части текста легко членятся — легко для читателя конца XVI века, но с трудом для нас. Хотя и для нас древ­ние представления, выраженные такими сочетани­ями, уже частично понятны. Это часть и целое: «за пожню за рель» значит за пожню на рели, действие и его объект: «за греблю, и за метание, и за воже­нье сена». Новым для нас является то, что действие и время протекания этого действия (за сено за гре­блю... за 101 год), как и во всех прочих случаях, не зависят друг от друга: действие само по себе, и вре­мя действия также само по себе, объект действия опять-таки сам по себе, а вот часть и целое — нет: часть — всего лишь часть целого, и разъединить их ни в коем случае нельзя.

Да и порядок следования главного и неглавного здесь уже переменился. Такая перемена вполне до­пустима, поскольку все предложение нашпиговано предлогами, и каждый член этого предложения от­делен от другого предлогом. Итак: «...за пожню на рели, а также за греблю, метанье и воженье сена в течение 101 года...» Расшифровка текста отняла у нас не так уж много времени, что же касается его автора, то ему и без того все было ясно, как день: кто же вокруг него не знает, что такое рель, что такое метанъе! Вот так, довольно плоско, видел мир наш предок...

Плоско? Это как смотреть. Если в высказывании все одинаково важно, но все-таки важно, настолько важно, что даже предлог для всех слов избирается один и тот же, можно ли говорить о невыразитель­ной плоскости? Может быть, наоборот, чрезмерная выпуклость изображения?

Наш предок видит мир выпукло и четко.

Однако этот графически четкий мир предстает перед ним в каком-то нестройном виде, внутренние связи между лицами и предметами, между предме­тами и действиями, между качествами и предметами видятся как-то неопределенно и передаются прибли­зительно и описательно. Они еще не стали фактом всеобщего знания, не оформились грамматически.

Весь народ в целом, все говорящие на данном языке получают такое знание о внутренних связях окружающего их мира прежде всего из языка. О том, как постепенно в грамматике откладывались крупицы знаний, становясь привычной формой мышления для всех носителей этого языка, можно судить на примере самых простых сочетаний, обо­значающих предмет и его качество.

Горит свеча воск яр — цепочка слов с посте­пенным понижением их смысловой ценности. Важ­нее всего то, что горит. Затем, что горит. Горит све­ча — какая? Из воска. А каков этот воск? Ярый. Теперь ту же иерархию, соотношение предметов и их качеств, мы передадим иначе: горит свеча яро­го воску. Грамматически все изменилось коренным образом.

Почему? Для удобства сократим наше предложе­ние — на время лишим его глагольной формы (глаго­лы-то могут быть самые разные). У нас останется:

Свеча воск яр.

Это обычное для славянских языков назыв­ное предложение, причем по характеру сочетания слов — самого древнего типа. Человек называет предмет и его качество простым присоединением слов в назывной форме и самим перечислением как бы сопоставляет в мысли одно с другим: све­ча... воск (из которого сделана свеча)... яр (способ, каким свеча сделана из воска: воск вытоплен на огне). Грамматически эта связь никак не переда­ется, поэтому столь нечетко здесь различие между главным и второстепенным, между предметом и его качеством. Как только в сознании возникла не­обходимость словесно обозначить разницу между предметом и качеством предмета, достаточно было одного-единственного смещения формы, вот такого, например: на свече, воск яр — основное для мысли слово изменяется по формам, а все остальные сло­ва сочетания — нет, они остались в прежней форме именительного падежа. Эта форма на фоне измен­чивого главного слова как бы застыла, подчеркивая, что в каждом новом сочетании речь идет об одном и том же качестве предмета. Смотрите: свечи воск яр, свечу воск яр, свечой воск яр...

От этого камешка, брошенного в тихую заводь, пошли круги. В сотнях сочетаний, возникающих при изменениях основного слова, продолжаются поиски способов выразить мысль более точно. То изменяет­ся форма зависимого слова, то вводятся указатель­ные слова, союзы или предлоги. Приведем лишь не­сколько из бесчисленного количества вариантов:

свеча воск яр

свечу свечу свечи свечи

воск яр воска яра воск яр воска яра

свечу, у свечу свечи, у нее свечи

нее воск яр воску яра воск яр воску яра

свечу, в которой свечу свечи, у которой свечи

воск яр воску ярого воск яр воску ярого

ту свечу, у кото­рой воск яр

той свечи, у ко­торой воск яр

В большинстве таких сочетаний конкретизирует­ся и уточняется отношение качества именно к дан­ному предмету: свеча, у нее воск яр. Для других сочетаний важно качество само по себе, оно осо­знается как постоянное для этого предмета и выра­жается формой родительного падежа со значением принадлежности: свеча воска яра — здесь подчер­кивается, что свеча именно восковая (а не сальная, например).

Последующие варианты, как видно из схемы, связаны с морфологическими изменениями. И эти изменения тоже помогают уточнить мысль. Форма родительного падежа воску выразительнее указы­вает на материал, из которого сделана свеча, чем форма воска, в которой сохраняется значение коли­чества. Форма ярого более определенна, чем форма яра, потому что указывает на постоянный признак. (И в современном русском языке полные прилага­тельные по преимуществу выражают постоянный признак предмета, а краткие — временный, прехо­дящий. Сравните: Наша река спокойная — Сегод­ня река спокойна.)

Так в конце концов отношения между предметом и его качеством получили грамматическое оформ­ление.

Характер грамматических связей между словами не остается без изменений. Все время, неустанно раз­виваются новые их типы. Вот, например, управление.

Еще совсем недавно, в XVII—XVIII веках, управ­ление не было окончательно и бесповоротно уста­новившейся грамматической связью слов. Слишком многое зависело от значения слова, от характера

предлога, от сочетания с другими словами — с од­ним одна связь, а с другим — иная.

Какая приставка при глаголе, такой и предлог по­сле него. Это правило действовало как закон. Пой­ти — обязательно: по... воду. Зайти — только за... водой. Выйти — непременно в ... поле. Сойти — с... горы или еще с чего-нибудь. В современном язы­ке возможны варварские, с точки зрения древнего русича, сочетания, такие, например: пойти за во­дой, или выйти... за околицу. Наш предок пришел бы в ужас от сочетания вроде повадился за... Для него возможно только «въвадился волкъ въ овце». До сих пор старушки в деревнях говорят пойти по воду, потому что пойти за водой — это городское и совсем неправильное выражение, оно когда-то зна­чило: пойти вслед за водой, вниз по течению речки.

В конце XVII века и в продолжение XVIII века происходил важный для языка процесс: каждое сло­во определяло тот круг предлогов и падежей, с кото­рыми впредь оно могло употребляться, с помощью которых оно могло управлять другим словом. Како­му глаголу винительный, какому — творительный, какой с предлогом, а какой — нет. В письмах того времени на каждом шагу встречаются несуразности вроде следующих:

«Как скоро письмо окончу, то к тебе его сообщу. Я вами совсем не известен.» «А что до меня касается...» «Когда нет способа избавиться клевет...» «Убегайте их, они — яд, они — желчь.» «Но вместо того многие ей смеялись.» «Должны трепетать моего взора.»

И многие другие.

В это время обычнее всего — отсутствие пред­лога при глаголе. В комедии «Недоросль» провин­циальные герои Фонвизина говорят именно так, по старинке.

Простакова: Я с одной тоски хлеба отстану (то есть отстану от хлеба).

Скотингт: Я отроду ничего не читывал, сестрица! Бог меня избавил этой скуки (избавил от этой скуки).

У писателей XIX века еще много примеров такого странного для нас соединения слов. У Достоевского: «Наш прокурор трепетал встречи с Фетюковичсм...» У Глеба Успенского: «Начальство сельское его тре­петало». Всюду родительный падеж без предлога. У Достоевского: «Итак, что же тогда руководило вас в ваших чувствах ненависти?» У Лескова: «...везде бедных людей руководствую». Всюду винительный падеж без предлога, хотя по форме он и похож на родительный.

Ничего удивительного в таких сочетаниях нет. Трепетать и руководить — глаголы бесприставоч­ные, и потому никакого предлога за ними не должно быть. А похожие по смыслу другие глаголы и до сих пор сохранили управление винительным или роди­тельным падежом без предлога, сравните: трепетал от встречи и боялся встречи, руководил вами и вел вас.

В этих парах положение изменилось только для руководить и трепетать.

Вообще всякое изменение грамматической свя­зи слов обычно связано с каждым глаголом отдель­но. Не может ни в каком языке образоваться тако­го положения, что одновременно рвутся все преж­ние связи слов, заменяются новыми или исчезают вовсе. Оформление новых грамматических связей происходит постепенно, от одной группы глаголов к другой; к одной люди привыкли — изменение на­чинается в следующей. Вот почему подобные пре­образования всегда столь длительны. Они связаны с изменениями значения слова в тексте, в каждом конкретном тексте.

Например, разорвалась в каком-то месте связь между глаголом и предлогом — и сразу же один предлог сменился другим, уже со своим собствен­ным, новым для этого сочетания значением. Вот как Лев Толстой описывает старого князя Болкон­ского: «Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большею частью обрушивались на княжне Марье». Прежде, давно, до Толстого, следовало бы сказать «обрушивались о(б) княжну Марью» — с винитель­ным падежом и с предлогом, равным приставке. Од­нако изменилось значение самого глагола, оно стало более широким и даже (как в данном случае) полу­чило переносные оттенки значения. Княжна Марья, стареющая и робкая, вовсе не утес, об который об­рушивается волна отцовского гнева.

Собственно, лексическое значение глагола на­столько разрослось, что прежние синтаксические связи с другими словами уже не устраивают ни язык, ни мастера, который тонко и творчески его чувствует: слишком уж они узки, не соответствуют новому содержанию слова.

Перечитайте Толстого. Весь его язык — это чуть-чуть сдвинутые связи слов, но сдвинутые не произ­вольно и грубо, а так, как это допускается языком. Предлог на связан и с винительным, и с предлож­ным, и потому данный сдвиг оправдан как факуль­тативный и вполне возможный, его поймет каждый человек, знающий русский язык. Может быть, и по­морщится иногда, а может быть, и восхитится, но — поймет и примет.

Так, в конкретных текстах у талантливых пи­сателей или в речи особо одаренных людей язык проверяет свои возможности, язык «тренируется». Кое-что из опробованных новшеств входит в общий язык, большинство же — нет. Так и остается в ро­мане или в поэме, всегда пленяя тонкостью поэти­ческого эксперимента. Но оценить эту тонкость, на­сладиться ею может только человек, сам прекрасно чувствующий свой родной язык. Кстати, и под пе­ром писателя эти «тонкости» возникают не «вдруг», потому что талантлив. Воздушные стихи Пушкина переписывались десятки раз, его черновики исчер­каны до предела. Лев Толстой на отдельных лист­ках проверял возможности русских слов: возьмет, например, глагол идти и смотрит, с какими при­ставками, с какими предлогами, с какими именами существительными после них этот глагол в русской речи возможен, с какими оттенками, в речи какого персонажа и почему. И оказывалось, что идти мо­жет использоваться в тысяче сочетаний — и каждый раз со своим оттенком, со своим словесным и грам­матическим ароматом. И только проделав такую из­нурительную исследовательскую работу, писатель решался самую маленькую частицу этого труда ис­пользовать в своем произведении, так, что не всякий и заметит его новшество, но унесет с собою в серд­це аромат необычного, красивого, талантливого.

В первой половине ХГХ века, уже после Пушки­на, в новом русском литературном языке современ­ные синтаксические связи — согласование и управ­ление — в основном сложились. Осталось кое-что доделать, кое-что и до сих пор доделывается, но это уже частности, случайности, мелкие огрехи. Основ­ное сделано. Каждое слово в сочетании, как гороши­на в стручке,— на своем месте. Вот самая крупная, уже созрела, а по сторонам — помельче и посочнее. И каждая сидит на стебельке, не перекатывается без толку.

И вот только когда это произошло, когда на место прежней неразберихи и путаницы пришла четкая связь либо согласования, либо управления, стран­ными показались те слова из сочетания, которые ни­как своей формы не меняли, но при этом постоянно относились к одному и тому же члену предложения. Наречие, например, всегда относится к сказуемому: свеча горит — ярко... Если в языке все подчинено закону взаимной связи, ясно, что и видимое отсут­ствие связи тоже является связью — но другой, не­обычной, «ущербной», в буквальном смысле слова бесформенной связью. И лингвисты назвали такую синтаксическую связь примыканием. Очень удачно назвали и верно.