После нескольких лет изучения классической и современ­ной литературы складывается определенный стереотип, кото­рый я могу назвать привычным ожиданием. Все разнообра­зие стилей, сюжетов, характеров укладывается все-таки в опре­деленную схему, "культурный слой", который при разнообра­зии красок состоит из более или менее однородного материа­ла. И только дважды я встречалась с литературой, которая ломала все стереотипы, была ошеломляюще новой. Это — японская поэзия и латиноамериканская проза. Человек, вос­питанный на канонах европейской культуры, чувствует себя как житель равнин, увидевший горы, или как пловец, кото­рый нырнул в закрытом бассейне, а вынырнул в открытом море.

Латиноамериканскую прозу пытались отнести к какому-то стилю и методу, но, отчаявшись, придумали для нее новое название — магический реализм. Это не определение, а по­пытка передать то странное и чарующее могущество, которое превращает литературу в заклинание, вызывающее первобыт­ных духов и населяющее удушливые мегаполисы невероятно живыми существами, буйными, непредсказуемыми и прекрас­ными, как природа.

Две основные ветви магического реализма представлены Хорхе Луисом Борхесом и Габриелем Гарсиа Маркесом. Бор­хес — уникальный "писатель для писателей". Его рассказы и эссе представляют собой изощренное, тонкое, иногда иронич­ное, а иногда восторженное исследование, переосмысление фи­лософских литературных проблем. Борхес — творец литера­туроведческой мифологии. Метафизические, абстрактные до предела вопросы он погружает в детально воспроизведенный в слове реальный, вещественный, даже банальный мир. Герои Борхеса становятся "Вавилонская библиотека" — лаби­ринт, уставленный полками с книгами, который населяют чи­татели; "Алеф" — точка мира, вмещающая весь мир; "Дон Кихот" — не рыцарь, не автор, а сам роман.

Острая и насмешливая мысль препарирует сотни литера­турных сюжетов, а совершенный литературный дар позволяет Борхесу вновь воссоздать целостность мира, разрушенного анализом. Борхес — непревзойденный мастер лишать опреде­ленности даже строгие математические законы. Что-то под­сказало ему, что мир не так-то прост, и два камня не обязаны сохранять в унылом постоянстве свою парность ("Синий тигр"). Он никогда не соглашался с Эйнштейном, уверенным, что Бог не играет в кости, что мир познаваем и определен. Борхес знает, что в кости играет вся Вселенная, что дважды два — это зловещее математическое действие, которое в ре­зультате сможет дать четыре, а может — третий мир ("Тлен, Укбар, Orbis Tertius).

Борхес много лет был директором национальной библио­теки. Это естественно — где жить ему, как не среди книг. И Борхес — единственный в мире слепой биплиотекарь. Это символично. Слепота писателя воспринимается не как недо­статок, а как божий дар. Она дана ему, чтобы ум, не отяго­щенный мелочной суетой, лучше постигал мир и человека. Слепой Борхес прекрасно разглядел обратную сторону Луны еще до первых полетов в космос и тот чудовищный по силе огонь, который томится в глубине самых кротких и сонных глаз.