Имя Александра Солженицына, долгое время бывшее под запретом, сейчас заняло свое место в истории русской литера­туры советского периода.

В 1989 году в нашей стране был опубликован цикл произ­ведений "Архипелаг ГУЛАГ", анализируя который, можно рас­крыть сущность темы "Палачи и жертвы".

Солженицын не скрывает своей неприязни к тем совет­ским, партийным руководителям, а тем более к руководя­щим работникам НКВД и прокуратуры, которые сами стали объектом жестоких репрессий в 1937 и 1938 годах. В пер­вом томе "Архипелага ГУЛАГ" Солженицын пишет: "Если подробно рассматривать всю историю арестов и процессов 1936—1938 годов, то главное отвращение испытываешь не к Сталину с его подручными, а к унизительно-гадким подсуди­мым — отвращение к душевной низости их после прежней гордости и непримиримости". Такое же отношение автора к "потоку 1939 года" мы ощущаем и на страницах второго тома. Все эти люди, по утверждению Солженицына, были в годы гражданской войны или коллективизации безжалостны к своим политическим противникам, и потому они не заслу­живают сострадания теперь, когда "система" повернулась и против них самих.

Но я никак не могу разделить этих настроений и выска­зываний Солженицына.

Во-первых, нельзя не учитывать того, что среди погибших в 30-е годы были люди, далеко не одинаковые по своим лич­ным качествам и по степени ответственности за преступле­ния предшествующих лет.

Здесь были люди, уже захваченные сталинской системой настолько, что они, не рассуждая, выполняли самые жестокие приказы. Никак нельзя всех членов партийного аппарата 30-х годов зачислять в преступники, получившие по заслугам. Я никак не могу поддержать Солженицына, который с издев­кой предлагает писать в печати вместо слов "трагически погиб в годы культа личности" слова "комически погиб". Лучшие рус­ские писатели никогда не позволяли себе глумления над мерт­выми. Меня неприятно удивили слова Солженицына, что "мысль об унижениях", которым подвергся в Бутырской тюрьме перед расстрелом нарком юстиции Н. Крыленко, обрекавший ранее на эти унижения других людей, как-то "успокаивала" Солже­ницына во время описания судебных процессов, на которых Крыленко выступал обвинителем. Я думаю, что такая позиция автора очень далека от простой человечности, о которой гово­рит Солженицын в конце второго тома. Дальше он пишет: "С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничто­жают только современных им носителей зла (а не разбирая, впопыхах — и носителей добра) — само же зло, еще увеличен­ным, берут себе в наследство".

С этими словами трудно согласиться. На мой взгляд, необходимо бороться со злом в каждом человеке, с совре­менными его носителями и с несправедливыми обществен­ными отношениями. Исказить и повернуть против человека можно любую идею или теорию. Казалось бы, насколько человеколюбива христианская религия! Но вспомним хотя бы то, что еще в XVI веке русская православная церковь сжигала еретиков живыми, не говоря уже о католической на Западе.

Конечно же, А. Солженицын мастерски нарисовал ужас­ные картины преступлений, и с осуждением этих преступле­ний нельзя не согласиться. Но я все-таки думаю, что только построение общества, где в центре внимания будет простой человек с его нуждами и проблемами, может обезопасить че­ловечество от повторения подобных преступлений.