Как объяснить то ощущение грусти, и нежности, и тоски, и гордости, которое охватывает, едва открываешь томик его стихов, едва бросаешь взгляд на странное молодое лицо с печальными глазами; некрасивое и прекрасное лицо обреченного на долгие страдания и на короткую жизнь человека? Почему именно Лермонтов? Не Тютчев, не Блок - поэты столь же громадного таланта, а именно Лермонтов стал непреходящей печалью и тайной любовью чуть ли не каждого молодого человека, и вот уже почти полтораста лет его стихи, его проза, его судьба воспринимаются миллионами людей как очень личное переживание, и каждый в свой час открывает Лермонтова для себя одного, ревниво бережет его глубоко в душе.

Пятнадцатилетний читатель откликается всей душой: «Да, и я создал, и у меня так же, но я не умею сказать об этом, - ОН сказал за меня». У взрослого сжимается сердце, и память о своих пятнадцати годах сплетается с жалостью к мальчику, который в пятнадцать лет мог написать такое и страдать, и погибнуть в двадцать семь! Грустный, печальный, отчаявшийся Лермонтов - почему он так нужен всем, и людям веселым, жизнерадостным - тоже?

В молодости хочется быть гордым и одиноким, страдать, отвергать, быть отвергнутым - в молодости человеку так хочется жить, что и горести кажутся ему привлекательными; самое страшное для молодого человека - прожить жизнь пусто, без бурь душевных, без страстей.

В молодом отчаянии Лермонтова я вижу такое бурное жизнеутверждение, какого не найдешь в целых томах п о видимости оптимистических стихов. Может быть, это жизнеутверждающее отчаяние и привлекает к нему молодых людей? «А он, мятежный, просит бури…». Становишься старше - и привлекает уже не молодая мятежность Лермонтова, а непонятная, тревожащая, необъяснимая зрелость его мысли, точность зрения:

Было бы не удивительно прочесть такие стихи у зрелого поэта, немолодого, много пережившего человека. Лермонтов написал их в двадцать три года. Эти слова можно сказать и о Лермонтове. Он сам, Михаил Юрьевич Лермонтов, - лирический герой почти всех своих стихов; мы все знаем его как человека - с его одиночеством, бурной тоской, предчувствием ранней своей гибели - и всегда со страстной энергией, отчаянной жаждой деятельности, счастья:

Это стихотворение явно перекликается с написанным в том же году «Парусом». Но почему «жизнь и воля» представляются поэту «чуждой долей»? Почему парус «просит бури»?

Герцен - почти ровесник Лермонтова - называл свое поколение «отравленным с детства». Чтобы правильно понять эти слова, нужно сначала ответить на вопрос: много это или мало - пятнадцать лет? Для подростка, юноши - очень много, целая жизнь. Для взрослого человека-часть жизни. Для истории короткий отрезок эпохи. Всего на пятнадцать лет раньше Лермонтова родился Пушкин. На целых пятнадцать лет он старше.

Извечный спор: кто лучше - Пушкин или Лермонтов - неразрешим, потому что два великих поэта не просто разные характеры, разные личности; они - герои разного времени.

Мы умеем это правильно объяснить: Пушкин жил и формировался в эпоху расцвета декабризма, а Лермонтов отразил в своем творчестве эпоху безвременья. Но мы далеко не всегда представляем себе, что это значит - безвременье.

В 1814 году, когда Лермонтов родился, а Пушкину было пятнадцать лет, Россия еще остро помнила горечь бед и потерь Отечественной войны, но уже гордилась победой над Наполеоном. Эта победа укрепила веру лучших людей России в силы своего народа, заставила задуматься над его судьбой, вступить в борьбу за его освобождение. Лицеист Пушкин рос в атмосфере страстных споров о будущем России, - юноши его поколения верили, что это будущее зависит от них, от их ума, таланта, деятельности. Они готовили себя к этой деятельности: один хотел быть полководцем, другой - ученым, третий - создателем новых законов. И все они вместе мечтали ввести в России новое, более справедливое законодательство, спорили о республике, о конституции.

В 1829 году, когда Лермонтову было пятнадцать лет, а Пушкину тридцать, надежды на конституцию, республику, освобождение народа рухнули. Николай I твердо запомнил уроки 14 декабря 1825 года. Он не только отправил декабристов на виселицу и каторгу, он принял все меры к тому, чтобы их дело не возродилось. Ровесники Лермонтова не могли мечтать о деятельности, потому что деятельность в эпоху Николая I сводилась к повиновению. Полководцы нужны были для подавления народа, судьи - для свершения суда несправедливого, поэты - для прославления царя. Атмосфера мысли, споров, надежд сменилась атмосферой подозрительности, страха, безнадежности.

Поколение Лермонтова, конечно, не смирилось: юноши этого поколения тайно читали вольнолюбивые стихи, бунтовали против университетских профессоров, занимавшихся не наукой, а слежкой за студентами. Но поколение Лермонтова уже не могло идти дорогой декабристов, ошибки которых стали очевидны после их разгрома. Нового же пути это поколение еще не выработало.

«Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 декабря, - писал Герцен. - Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли - и какие мысли! . . - то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как налодил его Пушкин. Он влачил тяжелый груз скептицизма через все свои мечты и наслаждения».