Одной из первых книг, выпущенных книгоиздательством "Скорпион", стал
сборник Брюсова "Tertia vigilia" ("Третья стража"). "Любимцы веков" —
так назвал Брюсов один из основных разделов книги. Этот заголовок или
близкие ему будут встречаться не раз в его последующих сборниках,
практически в каждом из них будет раздел или цикл стихотворений,
посвященных истории. В "Третьей страже" перед нами проходят древняя
Ассирия, Двуречье, Египет, Греция, Рим, европейское средневековье и
Возрождение, первые века отечественной истории и относительно близкое по
времени событие — наполеоновская эпопея. Под пером поэта возникают и
реальные исторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных
эпох, долженствующие выразить характерные черты своего времени. Все эти
стихи меньше всего напоминают <реконструкцию прошлого", стремление
поэта вовсе не в том, чтобы рисовать картины на исторические темы. В них
ощутимо бьется пульс современности. "Голос родных теней" дорог поэту не
только сам по себе, не только величием мысли героевпрошлых эпох, но и
тем, что в нем явственно слышно то, что особенно важно сейчас самому
поэту.
Всех героев Брюсова объединяет одно свойство — ясность и
определенность характера, дерзновенность мысли, преданность избранному
пути, страстность служения своему призванию и своему историческому
предназначению. И ассирийский царь-завоеватель, и безымянный халдейский
пастух, который "первый начертал пути своих планет", и Данте, "веривший в
величие людей", и все остальные его герои — разрушители и созидатели —
при всей несовместимости и, по существу, противоположности своих
поступков, все они прежде всего деятельны. Брюсова привлекает сила ума и
духа этих людей, дарующая им возможность встать над сиюминутными
будничными заботами и мелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к
новым рубежам. В них читается тоска автора по героическому. Правда,
герои Брюсова всегда одиноки, ими движет Рок, или личная жажда познания,
или страсть к власти. Никому из них не свойственно чувство служения
людям, никто не идет на самопожертвование, но в то же время сила и
страстность их характеров, устремленность к единой цели неолько
поднимают их над заурядностью, но как бы фокусируют в них силовое поле
истории.
Возможно, ощущение разъединенности героев с людьми их времени, их
отчужденность приводили Брюсова к излишней картинности, определенной
риторичности и холодности в некоторых из этих стихов. Тонко почувствовав
эту особенность исторических картин Брюсова, Горький писал в рецензии
на "Третью стражу", что Брюсов "во всех стихотворениях этого цикла
напоминает почему-то о благополучно здравствующем французском
академике—поэте Хозе Марии Эредиа"'. Сравнивая Брюсова с
поэтом-парнасцем Эредиа, Горький намекал на определенную
"отстраненность" Брюсова от геров, холодность его красок, некоторую
музейную глянцевитость и картинную экзотичность его героев. Не
соглашаясь с критикой Горького, Брюсов писал ему: "...отличие их от
сонетов Эредиа важное. У того все изображено со стороны, а у меня везде —
и в Скифах, и в Ассаргадоне, и в Данте — везде мое "я". Право же,
дьявольская разница!".
В этом споре правда была все же на стороне Горького. Брюсовское
"я" действительно очень ощутимо во многих его стихах, но, декларируя
свою близосьб к разным героям истории, Брюсов, по существу, оставался
безразличен к самому существу их дела.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих, -
заявлял он в программном для этого сборника стихотворении "Я".
Это поклонение "всем богам" и оборачивалось бесстрастием, а иногда и
сухой риторикой.
Но одну из самых замечательных и отличительных черт этого
сборника составляют мажорный тон и оптимистическая убежденность Брюсова в
грядущем свете, в обновлении мира. |