Вариант 1
Всеобъемлющая, подавляющая все остальные чувства страсть самоутверждения, стремление любой ценой утвердить себя наравне с эталонами, героями, доказать свое превосходство, исключительность — вот основной двигатель поступков главного персонажа трагедии «Моцарт и Сальери». В этом его родство с героями других «Маленьких трагедий». Подобные Сальери люди наделены индивидуалистическим сознанием, все их поступки направлены на удовлетворение своего честолюбия, утверждение личной независимости, превосходства.
Счастье для них — утверждение своих духовных принципов, невзирая на жизненные принципы других людей. Отсюда и подавление всех естественных человеческих чувств: привязанности, любви, дружбы. Трагедия начинается с драматического монолога Сальери, подводящего безрадостный итог своей целеустремленной, наполненной жесткими ограничениями жизни. Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет — и выше, Горечь и скорбь этого восклицания — прямое продолжение негодующей реплики герцога в трагедии «Скупой рыцарь»: «Ужасный век, ужасные сердца!» Однако, познакомившись с Сальери ближе, мы осознаем, что этот человек — не духовный наследник олицетворяющего справедливость герцога, а прямой потомок одержимого эгоистической страстью барона.
Что же так глубоко возмутило Сальери? То, чего опасался и барон: разрушение системы ценностей. История его жизни, при существенном различии во времени, социальном положении и интеллектуальном уровне — тот же многотрудный путь к самоутверждению, к созданию своего незыблемого мира. Сальери с достоинством прожившего осмысленную, целеустремленную жизнь человека говорит:
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке.
Путем самоотверженного труда, полного отрешения от нормальной человеческой жизни он выстрадал тонкое чувство музыки, постижение законов гармонии, признание жрецов искусства:
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой.
Слава Мне улыбнулась...
Сальери обрел душевный покой, испытал удовлетворение, постепенно познавая тайны музыки. И все это вдруг оказалось растоптанным, разрушенным появлением Моцарта — гениального, одаренного природой музыканта. Вся система духовных ценностей оказалась повергнутой в прах, что привело Сальери в отчаяние, вызвало у него и негодование:
Где правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений -нее награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..
Точно так же негодует царствующий в своих подвалах с золотом барон при мысли о том, что результат его самоотверженной жизни достанется «безумцу, расточителю молодому» Альберу, не приложившему ни малейших усилий для достижения этого могущества.
Обида Сальери, на мой взгляд, понятна и вызывает сочувствие. Но разве можно подчинить гений сухой логике? «Поверить алгеброй гармонию» уже созданного произведения, разумеется, можно, и тут безупречный вкус и совершенное знание музыкальной культуры возносят Сальери на вершину избранного им искусства. Однако совершенное владение теорией и техникой музыки еще не гарантия создания гениальных произведений. Сальери к тому же так и остался ремесленником в творчестве, он не может выйти из-под влияния то Глюка, то Пуччини, то Гайдна. Моцарт и Сальери — две противоположности.
Сальери — олицетворение гордого одиночества и презрения, Моцарт — воплощение жизнелюбия, наивной доверчивости, трогательной человечности. Оба они стоят высоко над толпой. Но Моцарт универсален, а Сальери узок, Моцарт вмещает в себя весь мир и щедро делится с ним своими творческими откровениями, Сальери же эта его щедрость возмущает:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигъери...
Сальери восхищается гениальными озарениями Моцарта-музыканта, ему в совершенстве изучившему музыку отчетливо видна гармоническая безупречность звукоряда, выражающего свободный полет мысли «счастливца праздного».
Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.
Несправедливое устройство мира воплотилось для Сальери в Моцарте-человеке. Если бы тот был отрешенным от жизни аскетом, напряженным трудом постигающим тайну музыки, Сальери, мне кажется, по-доброму радовался бы его успехам. Но в Моцарте сосредоточивается враждебное Сальери творческое начало. Незаслуженный дар Моцарта разрушает всю систему ценностей, обессмысливает и разрушает весь жертвенный жизненный путь Сальери. И он всем своим существом протестует против этого. Оправдывая себя, Сальери утверждает, что он «избран, чтоб его остановить — не то мы все погибли.
Моцарт должен уйти, чтобы не нарушался устоявшийся миропорядок, чтобы несколько порывов вдохновения гения не обесценили дающееся трудом искусство избранных, потому что, «возмутив бескрылое желанье» в простых людях, он все равно не сможет поднять их на более высокую духовную ступень. Моцарт не учитель, он бог в искусстве, ибо он неповторим, а следовательно — неправильный, бесполезный. Великодушное признание Моцартом за Сальери принадлежности к высокому, не подвластному разуму, «бесполезному» искусству на фоне рассуждений Сальери выглядит как жестокий приговор:
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов...
А окончательным приговором ему становятся бессмертные слова благородного, чуждого мелочных страстей, светлого Моцарта: «Гений и злодейство — две вещи несовместные».
Вариант 2
Поэт гениально воплотил в трагедии дух своего времени, проникнутого безудержной жаждой самоутверждения, расчетливостью и жестокостью, и личную жизненную драму. Сюжет пьесы основан на легенде об отравлении известным венским композитором Сальери своего гениального коллеги. В примечаниях к трагедии Пушкин обосновал вероятность совершения преступления историческим фактом: на премьере выдающейся оперы Моцарта «Дон Жуан» только Сальери освистал композитора. Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца. Первоначально Пушкин назвал свое произведение именно так.
Каковы же истоки этого чувства, как мог творческий человек, «сын гармонии», опуститься до банального убийства? В своем монологе герой излагает этапы жертвенного восхождения на Олимп искусства и причины жестокого разочарования в мировой справедливости. С детства Сальери испытывал неведомое волнение перед старинным органом. В отрочестве отказывался от развлечений ради музыки. В юности стоически преодолевал трудности. И его самоотверженное служение музыке, пренебрежение повседневными заботами увенчались успехом: он познал тайны музыки.
Сальери убежден, что музыка — высшее искусство и оценить его могут только избранные. Он тонко чувствует музыку, проникает в самую суть законов гармонии, беспощаден к малейшей фальшивой ноте в собственных творениях, счастлив «трудами и успехами друзей». Но Сальери абсолютно уверен, что законы гармонии подвластны лишь тому, кто титаническим трудом постигает их в течение жизни, жертвуя ради этого всем. И вдруг созданный им логически безупречный и, с его точки зрения, справедливый мир рушится — Моцарт своими блестящими экспромтами, гениальность которых Сальери как безупречный музыкант не может не признать, и неистощимым жизнелюбием, душевной щедростью полностью опровергает выстраданную систему ценностей:
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженъя,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..
Обида Сальери по-человечески понятна: достигнутая тяжким трудом творческая высота оказалась доступной юному Моцарту, который легко, без усилий сочиняет шедевры. Мучительно то, что Сальери не может не признать гениальности Моцарта. Брошенное небесам обвинение нарушает логически стройный ход монолога, подчеркивая глубину отчаяния героя. Верный служитель божественной гармонии уничтожен тем, что Моцарт не ищет покоя от земных страстей, а бесцельно растрачивает свою божественную силу. Причем поначалу Сальери обвиняет вовсе не Моцарта, а некую неведомую силу, которая послала в мир гения и тем самым принесла Сальери такие страдания. И обеспокоен он в большей степени заботой о чистоте искусства и верном служении ему, поглощающем все духовные силы избранного.
Но искренен ли Сальери в своих претензиях на беспристрастное судейство? И действительно ли Моцарт всего лишь «гуляка праздный»? Моцарт весь переполнен музыкой, и его творческий процесс не укладывается в стереотип разумного созидания. Магическая легкость, с которой он сочиняет музыку, — результат насыщенной внутренней жизни, обилия художественных тем и образов, постоянно присутствующих в его душе. Даже небрежно брошенная фраза Моцарта о как бы случайно возникшей у него музыкальной идее вовсе не говорит о бездумной легкости творчества, а скорее о скромности и самокритичности творца:
...Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову прийти мне две, три мысли.
Сегодня я их набросал...
Творческий процесс — не работа ремесленника: озарение может наступить в любой момент, но оно не настигает творца как неожиданный дар небес, а является плодом напряженных раздумий. Легкость рождения гениальных произведений обманчива: это бессонные ночи стремления запечатлеть ускользающие образы. Сальери хорошо знакомы эти творческие муки, непрочные, исчезающие, как дым, мысли. Но, в отличие от Моцарта, он не нуждается в слушателях, кроме таких же избранных, как он сам. Сальери достаточно своего суда, ведь он тонко чувствует малейшую фальшь в своих творениях, Сальери коробит профанация высокого искусства в игре нищего скрипача — Моцарта это забавляет. Сальери возмущен, что «фигляр презренный» разрушает основы созданного им мира божественной гармонии — Моцарт только смеется в ответ.
Услышав гениальную «безделицу» Моцарта, Сальери потрясен: «Какая глубина! Какая смелость и какая стройность!». Своим тонким чувством музыки он безошибочно оценил глубину и гармоническое совершенство произведения. Игра Моцарта наполнила душу Сальери восторгом, тем более возмущенно отозвался он о легкомысленной шутке с нищим музыкантом:
Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрипача слепого! -
Боже! Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
Сальери признает гениальность Моцарта, но в чем ее суть, не может постигнуть, как не может понять, каким образом соединяются в Моцарте таинство высших озарений и неистребимое жизнелюбие. Эти персонажи противоположны во всем. У Моцарта насыщенная жизнь: семья, визиты, трактиры, красотки, нищий скрипач, — его интересует все. Сальери предпочел гордое одиночество. И все же Сальери любит Моцарта, хоть ему самому непонятна эта любовь, Избегающий всего земного, строго охраняющий вход в царство гармонии от «презренных фигляров», Сальери резко критикует Моцарта за бессмысленную трату сил на житейские мелочи, недостойные гения, но жизнелюбие и трогательная наивность не оставляют равнодушным даже холодного «математика».
Сальери не может сознаться в том, что есть другой способ служения искусству: это равносильно для него отрицанию всего жизненного пути. И гениальная музыка Моцарта, наполняющая душу восторгом, также невозможна. Всю жизнь изучавший предшественников и «безропотно, как тот. кто заблуждался и встречным послан в сторону другую», следовавший по проторенному ими пути, Сальери отвергает целесообразность гения Моцарта. Логически исследовав творчество, «разъяв музыку, как труп», Сальери постиг все известные механизмы сочинительства и упорным трудом добился уровня своих учителей. А гений Моцарта уникален, его невозможно логически объяснить, значит, следовать за ним никто не будет, и значит, он не может быть учителем:
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство?
Нет...
Так восхищавшийся совершенством моцартовского «Реквиема», Сальери принципиально отвергает все творчество гения как бесполезное. Трудолюбивый ученик не может смириться с мыслью, что искусство Моцарта не подлежит изучению и копированию. Ремесленник не может простить творцу его неповторимости, видя в этом высшую несправедливость. Но ведь он претендует на избранность, он оценивает произведение Моцарта глубже и тоньше самого автора. Он тоже гений, как отозвался о нем сам Моцарт.
Нет, видно, не гений, ведь «гений и злодейство — две вещи несовместные». Он только ремесленник, потому что его творчество — вторично, а самый талантливый копиист никогда не станет гениальным художником. У Сальери остается единственный путь, чтобы восстановить справедливость, защитить свой выстраданный мир жертвенного служения искусству от яркого, но бесполезного сияния гения, — убийство.
Нет! Не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить — не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой...
Выбор в страшном внутреннем конфликте любви и ненависти сделан, но душевный покой не обретен. Страшные сомнения до конца дней будут терзать эту измученную душу: «Но ужель он прав, и я не гений?». |