Салтыков-Щедрин писал, что теперь никто не отважится воспевать соловьев и розы. Для творчества Фета тема любви явилась ос­новополагающей.

Создание прекрасных стихов о любви объясняется не только особенностями даро­вания поэта. Здесь имеется и реальная био­графическая подоплека. Источником вдох­новения для поэта явилась любовь его моло­дости — дочь сербского помещика Мария Лазич. Любовь их была столь сильна и высока, сколь и трагична. Лазич знала, что Фет никогда не женится на ней, тем не менее ее последними словами перед смертью было восклицание: «Виноват не он, а я!» Обстоятельства ее смерти так и не выяснены, но есть основания полагать, что это было самоубийство. Сознание косвенной вины и тяжести утраты тяготило Фета на протяжении всей его жизни, и результатом этого явилось чем-то подобное двоемирию Жуковского. Современники отмеча­ли холодность, расчетливость и даже неко­торую жестокость Фета в повседневной

жизни. Но какой контраст это составляет с другим миром Фета — миром его лириче­ских переживаний, воплощенных в его сти­хотворениях.

Всю жизнь Жуковский верил в соедине­ние с Машей Протасовой в другом мире, он жил этими мыслями. Фет также погружен в свой собственный мир, ведь только в нем воз­можно единение с любимой. Фет ощущает себя и любимую (свое «второе я») нераздель­но слитыми в другом бытии, реально продол­жающемся в мире поэзии: «И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить, но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить». Поэт постоянно ощущает духовную близость со своей любимой. Об этом стихотворения «Ты отстрадала, я еще страдаю...», «В тиши и мраке таинственной ночи...». Он дает люби­мой торжественное обещание: «Я пронесу твой свет через жизнь земную: он мой — и с ним двойное бытие» («Томительно-призывно") Поэт прямо говорит о «двойном бытии», о том, что его земную жизнь поможет ему перенести лишь «бессмертие» его любимой, что она жива в его душе. Действительно, для поэта образ любимой женщины на про­тяжении всей жизни являлся не только пре­красным и давно ушедшим идеалом другого мира, но и нравственным судьей его земной жизни.

В поэме «Сон», посвященной также Ма­рии Лазич, эти мотивы ощущаются особен­но четко. Поэма есть автобиографическая основа, в поручике Лосеве легко распозна­ется сам Фет, а средневековый дом, где он остановился, также имеет свой прототип в Дерпте. Комическое описание «клуба чер­тей» сменяется неким морализаторским ас­пектом: поручик колеблется в своем выборе, и ему вспоминается совсем иной образ — образ его давно умершей любимой. К ней он обращается за советом: «О, что б сказала ты, кого назвать при этих грешных помыс­лах не смею».

В критике отмечалось соответствие этих строк словам Вергилия к Данте о том, что «как язычник, он не может сопровождать его в рай, и в спутники ему дается Беатри­че». Образ Марии Лазич (а это, несомненно, она) для Фета является нравственным идеа­лом, вся жизнь поэта — это стремление к идеалу и надежда на воссоединение с лю­бимой.

Но любовная лирика Фета наполнена не только чувством надежды и упования. Она глубоко трагична. Ведь чувство любви очень противоречиво и чаще всего несет не только счастье, но и муки. В стихах Фета часто встречаются такие сочетания, как «радость — страдание»: «блаженство страданий», «сла­дость тайных мук». Стихотворение «На заре ты ее не буди» все наполнено таким двояким смыслом. На первый взгляд перед нами без­мятежная картина утреннего сна девушки.

Но уже второе четверостишие сообщает ка­кое-то напряжение и разрушает эту безмя­тежность: «И подушка ее горяча, и горяч уто­мительный сон».

Появление «странных» эпитетов, таких, как «утомительный сон», указывает уже не на безмятежность, а на какое-то болезненное состояние, близкое к бреду. Далее объясня­ется причина этого состояния, стихотворение доходит до кульминации: «Все бледней ста­новилась она, сердце билось больней и боль­ней». Напряжение нарастает, и вдруг по­следнее четверостишие совершенно меняет картину, оставляя читателя в недоумении: «Не буди ж ты ее, не буди, на заре она слад­ко так спит». Эти строки представляют кон­траст с серединой стихотворения и возвра­щают нас к гармонии первых строк, но уже на новом витке. Призыв «не буди ж ты ее» звучит уже как крик души.

Такой же порыв страсти чувствуется и в стихотворении «Сияла ночь, луной был полон сад...», посвященном Татьяне Вере. Напряже­ние подчеркивается рефреном: «Тебя любить, обнять и плакать над тобой». В этом стихотво­рении тихая картина ночного сада сменяется и контрастирует с бурей в душе поэта: «Рояль был весь раскрыт и струны в нем дрожали, как и сердца у нас за песнею твоей».

«Томительная и скучная» жизнь противо­поставлена «сердца жгучей муке», цель жиз­ни сосредоточена в едином порыве души, пусть даже в нем она сгорает дотла. Для Фе­та любовь — костер, как и поэзия — пламя, в котором сгорает душа. «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: там человек сгорел!» — восклицает Фет в стихотворении «Когда чита­ла ты мучительные строки...». Похоже, что так же Фет мог сказать о собственных муках лю­бовных переживаний. Но один раз «сгорев», то есть пережив настоящую любовь, Фет тем не менее не опустошен, он на всю свою жизнь сохранил в памяти свежесть этих чувств и об­раз любимой.

Как-то Фета спросили, как может он в его годы так по-юношески писать о любви. Он ответил: «По памяти». Литературовед Бла­гой говорит, что Фет отличается исключи­тельно прочной поэтической памятью, и при­водит в пример стихотворение «На качелях», толчком для написания которого явилось воспоминание 40-летней давности (стихотво­рение написано в 1890 году). Фет в письме к Полонскому вспоминал, как «сорок лет то­му назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, а платье ее трещало от ветра». Такая *«звуковая деталь», как платье, ко­торое «трещало от ветра», наиболее памят­на для поэта-музыканта. Вся поэзия Фета построена на звуках, переливах и звуковых образах.

И. В. Тургенев говорил о Фете, что ждет от поэта стихотворения, последние строки которого надо будет передавать лишь без­молвным шевелением губ. Ярким примером может служить стихотворение «Шепот, робкое    которое построено на одних существительньгх и прилагательных, без единого глагола.

Свет ночной, ночные, тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица.

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы, и заря, заря...

Запятые и восклицательный знак также передают великолепие и напряжение момента с реалистической конкретностью. Это стихотворение создает точный образ, который при близком рассмотрении являет хаос, «ряд волшебных», неуловимых для человеческого глаза а в отдалении — точную картину.

Фет, как импрессионист, основывает свою поэзию, в частности — описание любовных переживаний и воспоминаний, на непосред­ственной фиксации своих субъективных на­блюдений и впечатлений. Сгущение, но не смешение красочных мазков, как на карти­нах Моне, придает описанию любовных пере­живаний кульминационность и предельную четкость образу любимой. Какова же она? Еще А. Григорьев отметил у Фета страсть к волосам, имея в виду рассказ «Кактус». Эта страсть не раз проявляется в фетовских сти­хах: «люблю на локон твой засматриваться длинный», «кудрей руно златое», «тяжким узлом набежавшие косы», «прядь пушистая волос» и «косы лентой с обеих сторон». Хотя эти описания и носят несколько общий ха­рактер, тем не менее создается довольно чет­кий образ прекрасной девушки.

По-другому Фет описывает ее глаза. То это «лучистый взор», то «недвижные очи» (аналогично стихотворению Ф. Тют­чева «Я очи знал, о эти очи»). «Твой взор от­крытой и бесстрашней», — пишет Фет, и в этом же стихотворении он говорит о «тонких линиях идеала». Возлюбленная для Фета — нравственный судия и идеал. Она имеет большую власть над поэтом на протяжении всей его    хотя уже в 1850 вскоре после смерти Лазич, Фет пишет, что идеальный мир для него разрушен давно.

Влияние любимой женщины на поэта ощутимо и в стихотворении «Долго снились мне вопли рыданий твоих». Поэт называет себя «несчастным палачом», он остро чувст­вует свою вину за гибель любимой, и наказа­нием за это явились «две капельки слез» и «холодная дрожь», которые он в «бессонные ночи навек перенес». Это стихотворение ок­рашено в тютчевские тона и вбирает в себя и тютчевский драматизм.

Биографии этих двух поэтов во многом сходны — оба пережили смерть любимой женщины, и безмерная тоска по утерянному давала пищу для создания прекрасных лю­бовных стихотворений. В случае с Фетом этот факт кажется наиболее странным — как можно сначала «губить» девушку, а за­тем всю жизнь писать о ней возвышенные стихи? Видимо, потеря произвела на Фета

столь глубокое впечатление, что поэт пере­жил некий катарсис, и результатом этого страдания явился гений Фета — он был до­пущен в высокую сферу поэзии, все его опи­сание любовных переживаний и ощущение трагизма любви так сильно действует на чи­тателя потому,  что Фет сам пережил их, а его творческий гений облек эти пережива­ния в стихотворную форму. Только могуще­ство поэзии смогло передать их, следуя тют­чевскому изречению: мысль изреченная есть ложь, Фет сам неоднократно говорит о могуществе поэзии: «Как богат я в безум­ных стихах».

Любовная лирика Фета дает возможность глубже проникнуть в его общефилософские, а соответственно и в эстетические взгляды; это касается и решения им вопроса об отно­шении искусства и действительности. Лю­бовь, как и поэзия, по Фету, относится к другому-потустороннему миру,   который дорог и близок автору. В своих стихах о любви Фет выступал «не как воинствующий проповед­ник чистого искусства в противовес шести­десятникам создавал свой собственный и са­моценный мир» (по словам Благого). И мир этот наполнен истинными переживаниями, духовными стремлениями и глубоким чувст­вом надежды, отраженными в любовной ли­рике поэта.