Лирический голос автора-творца звучит, как и в окончательной редакции «Онегина», в посвящении к роману и стихотворной концовке заключительной главы. В целом все похоже на «Онегина», особенно печальные медитации о расставании со своим творением. Что касается остальной стихотворной части, то там лирическое «я» выступает обобщенно, иногда смешиваясь с «запредельными» персонажами. Там с высокой имперсональной позиции изливаются морально-философские наставления и горестные резиньяции в духе Баратынского, следы влияния которого находим и в прозаической части. Но в ней автор впрямую не появляется. Очень редко слышны его реплики, обращенные к персонажам: «А вы, Вера Владимировна, в эту роковую минуту вы спокойно выбирались из коляски. Где же был ваш зоркий глаз, осторожная мать? Где же был ваш неизбежный лорнет?».
Однако это можно воспринять и в качестве саркастического внутреннего монолога Валицкой, перехитрившей мать Цецилии, что даже напоминало бы смешения голосов и взаимозамены персонажей в «Онегине». Есть в романе страницы, на которых автор неявно выступает, руководя персонажами как марионетками. Так, в самом начале, когда Валицкая тонко выведывает у Веры Владимировны ее намерения относительно князя Виктора, скрытые мотивы действий обеих выступают напоказ жестко и однозначно в форме самого повествования. Дважды в гостиной Валицкой появляется поэт, во второй раз он даже читает равнодушной или критически настроенной публике перевод «Песни о колоколе» Шиллера, причем стихотворное окончание текста врезано прямо в прозаическое повествование. Авторские тематические мотивы переданы здесь персонажу, так что мы в лучшем случае имеем здесь ипостась автора, то есть подстановку. Несмотря на заметные отличия авторского образа «Двойной жизни» от «Онегина», Павлова оставила ему в своем романе высокую мировоззренческую и структурно-композиционную позицию, что чрезвычайно важно для традиции русского стихотворного романа.
Нереализованные ходы фабулы, принципиально неисчерпанные возможности стихотворной части, нетипичная развязка, когда свадьба, обычно ставящая счастливую точку, возвещала безрадостную перспективу жизни героини, – все это очень в духе «Онегина». Потому «Двойную жизнь» Каролины Павловой можно считать первым произведением, в котором автор попытался сделать самостоятельный шаг на путях жанровой преемственности стихотворного романа. Значение этого в целом высокохудожественного произведения несколько снижается приверженностью Павловой к шаблонам романтического миросозерцания. Историко-литературные сдвиги замаскировали связь «Двойной жизни» с традицией, жанровая эволюция романа в стихах полагалась несуществующей, и, наконец, нечетко виделась сама жанровая отнесенность произведения. Однако помещение «Двойной жизни» в исторический и жанровый контекст позволяет отвести роману Каролины Павловой достойное место в русской литературе и литературной эволюции.