В некрасовской поэзии есть лирический ге­рой, но единство его определяется не кругом тем и идей, связанных с определенным ти­пом личности, как у Лермонтова, а общими принципами отношения к действительности.

И здесь Некрасов выступает как выдающий­ся новатор, существенно обогативший рус­скую лирическую поэзию, расширивший го­ризонты действительности. Тематика лирики Некрасова разнообразна.

Первый из художественных принципов Некрасова-лирика можно назвать социаль­ным. Узкий круг лирической тематики он до­полнил новой темой — социальной. Вспом­ним хрестоматийные строки «Вчерашний день,часу в шестом». В своем последнем стихотворении «О Муза, я у двери гроба...» поэт в последний раз вспомнит «эту бледную, в крови, кнутом иссеченную    Источник вдохновения поэта, Муза, у Некрасова — родная сестра несчастных, подвергаемых насилию и угнетению. Не любовь к женщине, не кра­сота природы, а страдания замученных нуж­дой бедняков — вот источник лирических переживаний во многих стихах Некрасова.

Причем эта социальная тема меняет харак­тер и собственно любовной лирики. «Ночь.Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать», — начинается стихотворение 1858 года. И герой предлагает помолиться за тех, «кто все терпит», «чьи ра­ботают грубые руки, предоставив почтитель­но нам погружаться в искусства, в науки, предаваться мечтам и страстям». Ясно, что дворянин по происхождению, Некрасов вы­ражает здесь сознание разночинца, истин­ного демократа, знающего темные стороны общественного бытия, испытавшего на себе голод и холод, не умеющего, не способного дворянски брезгливо и спесиво отвернуться от изнанки жизни.

В то же время лирический герой Некра­сова не просто разночинец, а разночинный интеллигент. Вот еще один шедевр некрасов­ской любовной лирики «Я не люблю иро­нии твоей... » (датируется предположительно 1850 годом и, тоже предположительно, обра­щенное к К. Я. Панаевой). Одновременно это и образец интеллектуальной поэзии: герой и героиня культурные люди, в их отношени­ях — ирония и, главное, высокий уровень са­мосознания. Они знают, понимают судьбу своей любви и заранее грустят. Воспроиз­веденная Некрасовым интимная ситуация и возможные пути ее разрешения напомина­ют отношения героев Чернышевского «Что делать?».

Ярчайшим проявлением новой лиричес­кой темы — социальной стало стихотворение «Еду ли ночью по улице темной». Это душе­раздирающая история женщины, которую нужда, голод и смерть ребенка выгнали на па­нель. «Беззащитная, больная и бездомная», женщина вызывает жалость, но нет возмож­ности помочь несчастной жертве социальной неустроенности. Из этого же ряда многие стихотворения   1840-х годов  «В дороге»,«Перед дождем», «Тройка», «Родина», «Псо­вая охота», цикл «На улице», «Несжатая по­лоса», «Маша», «Тяжелый крест достался ей на долю», «В больнице». Пафос этих стихо­творений, источник лиризма, в них сумми­руется и обобщается в небольшой поэме «Рыцарь на час», особенно в знаменитых строках:

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

 Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви! —

обращается поэт к матери. Эти строки вол­нуют и сегодня.

Второй художественный принцип Некра­сова-лирика — социальный аналитизм. И это было новым в русской поэзии, отсутствую­щим и у Пушкина, и у Лермонтова, тем бо­лее у Тютчева и Фета. С дошкольного возра­ста мы помним стихи «Однажды, в студеную зимнюю пору...» — про мужичка с ноготок. Но не все знают, что предшествует этому от­рывку в стихотворении «Крестьянские дети», где показана «другая сторона» крестьянского детства: «Положим, крестьянский ребенок свободно растет, не учась ничему, но вырас­тет он, если Богу угодно, а сгибнуть ничто не мешает ему». То есть герой некрасовской ли­рики умеет видеть социальный смысл вос­производимых явлений. Иными словами, но­сителем, субъектом социальной типизации оказывается не только автор, но и его лири­ческий герой. Социальный аналитизм прони­зывает два известнейших стихотворения — «Размышления у парадного подъезда» и «Же­лезная дорога». В «Размышлениях» конкрет­ный единичный факт — приход мужиков с просьбой или жалобой к министру государ­ственных имуществ — возводится в ранг ти­пичного явления: «Знать, брели-то долгонько они из каких-нибудь дальних губерний». Ли­рический герой домысливает то, что на уви­денных им из окна мужиках, как говорится, не написано. То же в четверостишии «За за­ставой, в харчевне убогой...» и, наконец, зна­менитый финал стихотворения «Назови мне такую обитель...».

За «Железную дорогу» редактор «Совре­менника», где она впервые была напечатана, и он же автор стихотворения получил вто­рое, предпоследнее предупреждение о воз­можном закрытии журнала от самого минис­тра внутренних дел Валуева, известного ав­тора либерально-реформаторских проектов.

Особые нарекания цензуры вызвал на пер­вый взгляд вполне невинный эпиграф: цен­зоры поняли, что все «страшно эффектное», как выразился один из них, стихотворение придает эпиграфу острый общественный смысл и бросает тень не только на руково­дившего строительством Николаевской же­лезной дороги бывшего главноуправляющего железными дорогами графа Клейнмихеля, но и на его умершего покровителя, и на его ны­не царствующего сына. Вторая и четвертая части стихотворения, проведенный в них соци­альный анализ выливались в страшное обви­нение правительства в геноциде, как сказали бы сегодня, и спаивании собственного народа. Столь же социально заострено и презритель­ное отношение Ванюшиного папаши-генерала к каторжному труду простого народа.

Два принципа отражения действительно­сти в некрасовской лирике закономерно вы­ходили на третий принцип — революцион­ность. Лирический герой поэзии Некрасова убежден, что только народная, крестьянская революция может изменить жизнь России к лучшему. Революционность сознания ли­рического героя Некрасова придавала его стихам агитационно-пропагандистский ха­рактер.

Особенно сильно эта сторона сознания лирического героя проявилась в стихотворе­ниях, посвященных сподвижникам Некрасо­ва по революционно-демократическому дви­жению, вождям этого движения: Белинско­му, Добролюбову, Чернышевскому, Писареву. Некрасов в обрисовке их личностей исходит из того, что революционно-демократическая деятельность является самым завидным и желанным уделом, и вообще роль «народно­го заступника» для Некрасова есть, исполь­зуя формулу Фета, «патент на благородство; для любого честно мыслящего современни­ка. Черты вождей революционной демокра­тии приобретают иконописный характер, их жизненный путь представляется в тради­циях жития мученика-аскета, подвижника за народ.

Таково стихотворение «Памяти Добролю­бова». В его содержании не стоит выискивать реальных или вымышленных черт, в нем воспроизведено преимущественно должное.

Безвременно скончавшийся критик в некра­совском стихотворении не есть конкретный, живший когда-то человек, а «идеал общест­венного деятеля, который одно время леле­ял Добролюбова», как позднее признавался сам автор.

Обычно Некрасова представляют поэтом деревенско-крестьянской тематики. Но есть у него и урбанистическая лирика, т. е. стихи о городе, в которых он выступает достойным продолжателем петербургских страниц «Ев­гения Онегина» и «Медного всадника» и пред­шественником Блока. Гениальным образцом стихотворения о большом городе с его соци­альными драмами является «Утро». Но три первые строфы в нем не городские. Сначала поэт обращается к «ней», связывая ее грусть и душевные страдания с «окружающей нас нищетою», с которой «здесь природа сама за­одно». Затем следуют две «сельские» строфы с характерными, эмоционально окрашенны­ми эпитетами: унылые, жалкие, мокрые, сон­ные, «кляча с крестьянином пьяным, через силу бегущая вскачь», туман, мутное небо, и вывод автора: «Хоть плачь?», «Но не краше и город богатый». В стихотворении воскре­шаются мотивы ранних «городских» стихов: «Еду ли ночью», «На улице», «Убогая и на­рядная», цикла «О погоде».

Жизнь города ужасна, никакой отрады для измученной ду­ши героя в ней нет. Прежде всего, в город­ской суете нет смысла, трудовые усилия обитателей столицы       от них, дела их налицо — лиц, людей не видно; «железной лопатой... мостовую скребут», «начинается всюду работа», «возвестили пожар с каланчи», «на позорную площадь кого-то провезли» — преобладают безличные и неопределенно-лич­ные конструкции. То же и в последних стро­ках: «кто-то умер», «где-то раздался выст­рел — кто-то покончил с собой».

Человеческие фигуры в стихотворении символизируют отчужденность людей друг от друга и от жизни. Первыми, если не лица­ми — лиц нет, — то первым родом деятельно­сти, встречаемым в стихотворении, оказывает­ся работа палача. Сейчас они произведут гражданскую казнь, т. е. ритуал публичного лишения гражданских и политических прав. Затем мы видим офицеров, едущих на ду­эль. Еще целый ряд образов проходит пе­ред нами.

Торговля, этот двигатель буржуазного прогресса, у поэта революционной демокра­тии — торжество бессмыслицы:

Торгаши просыпаются дружно

И спешат за прилавки засесть:
Целый день им обмеривать нужно,
Чтобы вечером сытно поесть.

Всего лишь.. Понятно, что певец капиталистического Петербурга не был поклонником и сторонником капитализма. А вот отголоски литературных предшественников Некрасова:    из крепости грянули пушки!

столице грозит» — эхо «Медного всадника», но в совершенно другой эмоцио­нальной окраске. Избиение вора дворником уже не вызывает в душе героя тех чувств, того сочувствия, которым проникнута сценка поимки вора в цикле «На улице». Слова «ко­лотит» и «попался» — низкая лексика, про­сторечие: «Опять вор! Опять бьют». «Гонят стадо гусей на убой» — понятно: чтоб есть.

И заключительный аккорд — самоубийство на чердаке — лучше не придумаешь в этой юдоли!

Впрочем, нет ни заключения, ни аккорда, ибо в конце стихотворения не точка, а мно­готочие, т. е. этот бессмысленный ряд можно длить бесконечно. Некрасов оборвал свое гнетущее, сводящее с ума и в могилу обозре­ние столичной жизни на полуслове...  Под стать эмоциональному колориту стихотворе­ния размер — трехстопный анапест, напев­но-тягучий и заунывный. Поется тяжело, мелодия скрипит и буксует: размер нару­шают сверхсхемные ударения в начале сти­ха: «Верю — здесь не страдать мудрено»; «В даль сокрытую...», «Жутко нервам...»; «Чу! из крепости...»; «Выстрел — кто-то покончил с собой...».

Большинство произведений русской клас­сики сочетают художественную неувядаемость с глубиной и поистине неисчерпаемос­тью смысла.