Когда огромный мир
противоречий
Насытится бесплодною игрой, –
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встаёт передо мной.
(Н.Заболоцкий. «Я не ищу гармонии в природе»)
Человек и природа в их первородной
нераздельности – одна из важнейших тем русского
лирика Николая Алексеевича Заболоцкого. Почти
буквально, как органичное и цельное,
воспринимается образное единство лирического
"я" поэта и природных начал: "я сделался
нервной системой растений", "я в небе
пролечу, как медленная птица".
Предметом непосредственной лирической
интерпретации чаще всего становится у
Заболоцкого природа родная, русская:
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна. |
"Скудная", по выражению Тютчева, в
возвышенно-патриотическом истолковании лучших
наших поэтов природа эта – одухотворённая и
просветлённая. По давней традиции, изысканная и
причудливая флора чуждых стран уступает
смиренной и духовной красоте русского пейзажа.
Впрочем, экзотические ландшафты и запах
немыслимых трав у большинства русских поэтов по
стечению обстоятельств ассоциируются не с
озером Чад, а с брегами Тавриды и Кавказом, не
обделёнными нашими благодарными
соотечественниками эпитетами, щедрыми и
живописными.
В таком смысловом контексте стихотворение
Заболоцкого «Я трогал листы эвкалипта»
воспринимается как дань отечественной
поэтической традиции. Концепция его
истолкования, содержащаяся в книге Е.Эткинда
«Материя стиха», кажется вполне убедительной.
Цитируем:
"Сравнивая южную и северную природу и
отдавая предпочтение последней, Заболоцкий
скажет:
Мне пели вечернюю песню
Аджарии сладкие травы.
............................................
И синее-синее море... |
В противоположность этим ярким краям,
прекрасны своей скромностью рощи Подмосковья,
Где нежная иволга стонет
Над бледным видением луга… |
(в отечественных изданиях: "над светлым". –
И.Щ.).
Цитируемое стихотворение... кончается картиной,
обобщающей южную красоту, которая чужда поэту:
А в небе, седые от пыли,
Стояли камфарные лавры
И в бледные трубы трубили,
И в медные били литавры". |
Бесспорно наличие в стихотворении
семантической и композиционной антитезы:
Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще, – |
но вот исчерпывается ли этим поэтическая мысль
или она всё-таки значительнее и глубже?
Oтголоски уже обозначенного конфликта отмечаем
в других стихотворениях – например, в виде
противопоставления "южных" и "северных
песен", "чужестранцев на этой земле"
(«Гурзуф ночью»). Величественный Казбек у
Заболоцкого страшен "в своей надмирной
вышине", враждебен живой душе человека (трудно
не увидеть известной аллегории) («Казбек»).
Однако неоднократно встречаем и такое: "я
принял в сердце первый звук пандури", "я весь
растворился", "мне собратьями сделались
горы" – строки, запечатлевшие момент слияния
лирического "я" с природой Юга.
Вслушиваясь и вглядываясь в поэтическую
картину, развёрнутую в первой строфе
стихотворения «Я трогал листы эвкалипта», нельзя
не ощутить волнующего и одновременно
назойливого аромата "сладких" трав, томного
обаяния женственно-порочной магнолии.
Музыкальная тема, оформленная лексически и
фонетически, также несколько навязчива (листы
эвкалипта, пели песню, синее-синее, у берега
бешено пело). Жёсткие и гладкие, как подсказывает
воображение, на ощупь листы, "твёрдые перья"
растений только увеличивают отчуждённость
лирического героя от экзотики ("эвкалипта",
"агавы", "Аджарии", "магнолии"), а
"бешеное", не в унисон душевному движению,
пение моря картину завершает, усиливая ощутимую
с самого начала тревожность.
Вопреки ожиданиям, вторая поэтическая картина
– сон, "видение луга" – ощущения тревоги не
снимает, а трансформирует его в мотив печали.
Московские рощи, где "иволга стонет",
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга, —
это пространство беды. |
В символике образного ряда, включённого в эту –
центральную в стихотворении – поэтическую
картину, отметим иволгу. Образ этой птицы в
контексте поэзии Заболоцкого второй половины 40-х
годов (главным образом знаменитого
стихотворения «В этой роще берёзовой»)
воспринимается как символ музы, чем-то
напоминающей ахматовскую "гостью с дудочкой в
руке":
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жильё,
...............................................
Встретить утро моё.
(«В этой роще берёзовой», 1946) |
Иволга – "отшельница", "молчаливая
странница" – лирический голос поэта, немалое
время проведшего в сталинских лагерях по
нелепому обвинению. При том что образы второй
строфы лишены конкретики, единственная
музыкальная тема отчётлива: "нежная иволга
стонет", и как бы в лад с нею "взоры печальные
клонит… дорогая подруга".
Развязка лирического сюжета в третьей строфе
предстаёт в картине образно-метафорической и
потому исключающей прямое толкование. Оксюморон
"светлые слёзы печали" включает в себя
частичку воспоминания о грузинском колорите
пушкинского "печаль моя светла, печаль моя
полна тобою". Мотив разлуки разрешён здесь не
столь оптимистически, универсально, эстетически
безупречно, как у Пушкина. "Вздрогнуло сердце
от боли" не только не близко, но в чём-то
противоположно ощущению от "сердце вновь
горит и любит". А насквозь метафоричные
"седые от пыли" "камфарные лавры" с их
"бледными трубами" и "медными
литаврами" воспринимаются как что-то
созвучное боли, смерти, музыке похорон.
Bозможно, утверждения о фальшивости трубного
звука, его неприятии поэтом отчасти справедливы.
Однако в целом финал стихотворения не производит
впечатления враждебности южного пейзажа
мироощущению лирического героя. Скорбный
аккомпанемент "седых от пыли" лавров (тоже
один из символов поэзии) не противоречит
психологической картине боли и печали, а
усиливает её дисгармонию и драматизм |
