В романе «Герой нашего времени», как и в стихотворении «Дума», поставлена очень важная проблема: почему образованные, мыслящие, энергичные люди не находят применения своим силам и «вянут без борьбы» в самом начале жизненного пути? Прошли годы высокого подъема общественной мысли. Правительство жестоко расправилось с людьми, посмевшими выступить против рабства и насилия. Всюду, насколько хватало глаз, медленно текла, по выражению Герцена, «глубокая и грязная река цивилизованной России... — бесформенная и безгласная масса низости, раболепства, жестокости и зависти, увлекающая и поглощающая все».
В это время сохранить в себе веру в будущее, найти силы тивостоять торжествующей реальности, увидеть пути служения истине могли лишь очень немногие. Господствующим типом эпохи был тот тип человеческой личности, который известен в истории русской общественной мысли под горьким названием «лишнего человека».
Григорий Александрович Печорин, герой романа М. Ю. Лермонтова, принадлежит именно к этому типу.
Это молодой, 25-летний человек, страдающий от своей неприкаянности, в отчаянии задающий себе мучительный вопрос: «Зачем я жил? Для какой цели родился?» У него деятельная душа, требующая живого, цельного движения, воли. Он подставляет лоб чеченским пулям, он ищет забвения в любви, в рискованных приключениях, в «перемене мест». Но трагедия в том, что все это лишь поиск какого-то выхода, лишь попытка «рассеяться», забыть об угнетающей его «огромной пустоте». Его преследуют скука и сознание того, что жить такой жизнью вряд ли «стоит труда». Он горько иронизирует над самим собой: «... А все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового... Смешно и досадно!»
Главное в Печорине то, что движет им, — индивидуализм. Печорин привык смотреть «на страдания и радости других только в отношении к себе», как на «пишу», поддерживающую его душевные силы. Именно на этом пути он ищет забвения от преследующей его скуки, именно этой «пищей» пытается заполнить как-то гнетущую пустоту своего существования.
Он идет по жизни, ничем, в сущности, не жертвуя для других — даже для тех, кого любит: он любит тоже лишь «для себя», «для собственного удовольствия». Вторжение «в мирный круг честных контрабандистов», вырванная из родной семьи и брошенная им Бэла, упорное преследование княжны Мери, ее обманутая любовь, смерть Грушницкого, холодное пари с Вуличем, где ставкой жизнь человека, — всегда «без сожаления», всегда и все лишь «для себя, для собственного удовольствия».
И что же? Результаты трагичны. Вот итог его размышлений: «Из жизненной бури я вынес только несколько целей — и ни одного чувства. Я давно уже живу не сердцем, а головою».
Каждый шаг Печорина доказывает, что полнота жизни, истинная свобода самовыражения невозможны без полноты чувства, а полнота чувства невозможна там, где общение человека с окружающим миром основано на принципе индивидуализма. Нельзя быть счастливым, Не давая счастья другому человеку. Печорин сам объяснил причины своего несчастного характера: «Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Лучшие мои чувства я, боясь насмешки, хоронил в глубине сердца. Они там и умерли». Думается, что не все «лучшие чувства» Печорина умерли, ведь он сам осознает трагичность своего положения, своей судьбы. Он страдает, когда погибает Бэла, он дает шанс Грушницкому остаться в глазах других и своих собственных не подлецом подлинно человеческие движения его души проявляются в истории взаимоотношений с Верой. Нет, душа его вовсе «не испорчена светом». Душа его страстно жаждет истинной влюбленности. При возможности потерять Веру навсегда она становится вдруг для Печорина дороже всего на свете. В минуту расставания с ней болезненно сжимается его сердце.
Но трагичность Печорина в том, что не суждено ему было понять этот внутренний голос человеческой природы и пойти за ним туда, где он мог бы обрести наконец истину человеческого существования. Сын своего времени, вечный мученик разума, послушный только его приговорам, Печорин остался пленником рокового заблуждения.
Голос сердца, неодолимой человеческой потребности в любви, доброте, справедливости, в счастье отдавать себя другим не успел еще озарить Печорина догадкой, что как раз он, этот голос, и есть голос истины. Истина осталась для Печорина скрытой.