Многих
писателей и критиков занимало «чудо» хемиигуэевского диалога, о котором
И. Эренбург, например, писал: «…диалог в книгах Хемингуэя остается для меня загадкой … Герои Хемингуэя говорят … коротко, как бы
незначительно, и вместе с тем каждое слово раскрывает душевное состояние
человека. Когда мы читаем его романы или рассказы, нам кажется, что
именно так говорят люди. А на самом деле это не подслушанные фразы, не
стенографическая запись-это эссенция разговора, созданная художником.
Можно понять американского критика, решившего, что по-хемингуэевски
говорят испанцы. Но Хемингуэй не переводил диалога с одного языка на другой - он его переводил с языка действительности на язык искусства».
По свидетельству того же И. Эренбурга, выдающийся писатель И. Бабель тоже с особенным энтузиазмом относился к хемингуэевскому диалогу и потешался над «глупой статьей», автор
которой утверждал, что Хемингуэй просто «подслушивает» и хорошо
запоминает чужие разговоры. «Тайна» хемиигуэевского диалога - в
разработанной технике синтеза, которая совмещается и с другими
средствами художественного выражения. Но, как было отмечено, техника
синтеза сказывается не только в диалоге.
Синтез также часто сказывается в
архитектонике, становящейся и содержательно важной. Мы уже видели,
насколько усиливается звучание темы в зависимости от внутренней
структуры повествования, когда, например, речь заходит о ценностях
послевоенного мира или о том, как Кону хотелось попасть на рыбную ловлю,
участия в которой он так и не принял. Очень характерно и применение
«фигуры умолчания» или краткого конспективного изложения, когда читатель
уже имеет достаточное представление <> происходящем. Это обычно
связано с точным обозначением времени действия. Так, один раз познакомив
читателя с работой «ночного сознания» героя, Хемингуэй повторно не
возвращается к такому моменту, хотя сюжет
вполне допускает это, справедливо рассчитывая на направленное
ассоциативное мышление читателя. Точно так же писатель завершает главу о
Бургете кратким общим сообщением о том, как его герои проводили там
время, но сообщение это дается лишь после подробного описания -
«изображения» - первого дня рыбной ловли. Даже о Харрисе в этом абзаце
говорится только мимоходом, ибо материал следующей главы содержит все
необходимые дополнительные сведения о нем.
Не менее явственно частный синтез
проявляется и в косвенном контрастировании. Здесь, например, характерно
незаметное контрастное сопоставление Кона и Харриса в тринадцатой главе
романа, когда Билл выражает свое отношение к этим персонажам, и так
далее.
Теперь можно охарактеризовать «Фиесту» в целом. Прежде всего, роман
Хемингуэя отличает последовательность в разработке темы. У Хемингуэя
достало мужества не обращаться к иллюзорным точкам опоры. Он ставит
своего героя в крайнее положение, делает кризис предельным, и в этом
проявляется глубина его художественного осмысления действительности.
Героев Ремарка, например, поддерживает зародившаяся на фронте дружба.
Герой Хемингуэя отнюдь не неспособен к дружбе. Наоборот, отношения
Джейка Барнса и Билла Гортона поражают тончайшим лиризмом,
необыкновенной, юношеской чистотой, и дружба их, в основе которой также
лежит общий фронтовой опыт, немаловажна в романе. Но существенная
функция ее в корне отлична от той, которую она выполняет у Ремарка. У
Хемингуэя жестокому миру противостоит одиночка, находящий опору (прежде
всего, но не исключительно) в силе собственного характера, в себе самом.
Поэтому-то мы и говорим, что Хемингуэй ставит своего героя в крайнее
критическое положение, но человек
у Хемингуэя всегда и прежде всего должен оставаться человеком, а это
особенно трудно в одиночестве. Он может вынести все что угодно, не теряя
своей человеческой сущности, не прибегая к посторонней помощи и не
пытаясь найти убежище от мира на романтическом островке дружбы.
То же самое можно сказать и о «спасении» в любви. Так, герой
Олдингтона Кларендон, в отличие от Джейка Барнса, не может найти опору в
собственном моральном кодексе, в сущности, он даже почти не старается
понять мир или научиться жить в нем. Он мечется не в поисках решения
проблемы, а в поисках любимой, потому что любовь
- его единственная точка опоры в лишенной идеалов жизни. Призрачность
такого решения сказалась, помимо воли автора, разумеется, в
художественной слабости и приторной сентиментальности заключительных
сцен романа. Тони и Ката в конце концов встречаются, но их любовь мало
чем напоминает любовь Джейка и Брет. Герой Хемингуэя способен любить
нежно и преданно, даже самоотверженно, как способен к самой трогательной
дружбе, но писатель преднамеренно исключает возможность счастливой
любви, ибо стремится максимально заострить ситуацию. В этом отражается
глубина художественного постижения мира, философское содержание романа
Хемингуэя.
В отличие от некоторых других писателей
Хемингуэй не пытается найти убежище для своего героя в увлечении
практическим делом, не «растворяет» проблему в сомнительных абстрактных
построениях Джейк серьезно относится к своей работе, ему хорошо ранним
утром в толпе тружеников. Этот момент «Фиесты» нельзя недооценивать. Но
Хемингуэй не возводит его в абсолют, не находит в нем разрешения
социальной проблемы, потому что понимает кризисное состояние общества,
показывает, что именно общественные причины обусловили личную драму
Джейка, превратили ее в социальную трагедию. Снова, как в случае с
любовью и дружбой, герой Хемингуэя находит опору в самом себе, что
только углубляет значение его этических поисков.
|