Освещает улицы
Горящий
Дрожащие огоньки
|
Схема № 5
Автору удалось выявить частоту употребления образов, связанных со стеклом (приложение №1).
Таким образом, наиболее часто употребляемо в творчестве Цветаевой слово «стекло». Центральными образами являются образы окна, посуды, фонаря, связанные образами дома и сна. Эти символы – важная составляющая художественного мира Цветаевой.
Периферийными являются образы шкафа, очков, стекляруса, хрусталя.
Образ стекла
Толковый словарь С.Ожегова дает следующее значение слова «стекло»:
Стекло– 1. Прозрачное вещество, получаемое путем плавления кварцевого песка.
2. Тонкий лист или другой формы изделия из этого вещества.
В творчестве же Марины Цветаевой «стекло» приобретает символическое значение, которое дает нам возможность познать цветаевский мир. Это способ создания образа, который может быть понятен только тогда, когда вдумчиво и серьезно мы относимся к слову.
С 1922 по 1925 год Марина Цветаева часто встречалась с Л.М. Слонимом, которого она называет «дорогим». «Трещина» в их отношениях произошла в конце 1924 – начале 1925 года.
Символика сна обусловлена ухудшением отношений со Слонимом, обостренным ощущением своего одиночества осенью 1924 года: «…А ночью видела во сне дорогого, - мы с ним переносили груды стекла – все такие изящные «вещички» - он устраивал квартиру – я помогала, и у него, кроме стаканчиков и рюмочек, ничего не было, но помню, что я плакала, хотя ничего не разбила, даже проснулась в слезах… Мне скверно, - м.б. отзвук К (арбасников)ского громкого благополучия, м.б. слонимовское стекло, - но: скверно».[2]
Центральные образы сна – стаканчики и рюмочки. Явно испытывая к ним ненависть, Цветаева называет их грудами стекла.
Но образы бокалов представлены и в другом значении. Часто они встречаются за новогодним столом. Тогда в звоне стекла поэту слышится «сердец хрусталь», «попарное звяканье Судеб: взгляд о взгляд, грань о грань».
В стихотворении «Новогодняя» этот звон является символом товарищества и напоминает Цветаевой о лицейском братстве:
Братья! Взгляните в даль!
Дельвиг и Пушкин,
Дел и сердец хрусталь…
- Славно, как сталь об сталь –
Кружкой о кружку!
Соединение бокалов значимо для нее не только за реально существующим столом, но и за воображаемым. Тема новогоднего звона бокалов появляется в реквиеме «Новогоднее», обращенном к Р.М.Рильке (1927):
Через стол, не обозримый оком,
Буду чокаться с тобою тихим чоком
Сткла о сткло? Нет – не кабацким ихним:
Я о ты, слиясь дающих рифму:
Третье.
Традиционный новогодний ритуал обретает для Цветаевой мистический смысл, недаром она подчеркивает: чокаться «не кабацким ихним чоком». Для нее «тихий чок» - это встреча с Рильке, хотя бы в звуке (Я о ты, слиясь дающих рифму: Третье). Соприкосновение воображаемых бокалов – сткла о сткло – это соединение двух одиночеств, двух миров, рождающее созвучие.
В стихотворении, обращенном к умершему Блоку, «Брожу – не дом же плотничать…» (1923) выражена мечта о встрече с ним вопреки «полотнищам пространств», «треклятым простыням разлук», средством такой встречи избирается тоже бокал, «край стекла»:
…Тебя под всеми ржавыми
Фонарными кронштейнами –
Краем плаща…За стойками –
Краем стекла…(Хоть краешком
Стекла!) Мертвец настойчивый,
В очах – зачем качаешься?
Битое стекло
Следует заметить, она не принимала поверья: «посуда бьется к счастью». В этом был у нее свой горький опыт. В письме к Розанову Цветаева рассказывает о последних днях жизни своего отца: «У папы в гробу было прекрасное светлое лицо. За несколько дней до его болезни разбилось: 1) стеклянный шкаф, 2) его фонарь, всегда – уже тридцать лет! – висевший у него в кабинете, 3) две лампы, 4) стакан. Это был какой-то непрерывный звон и грохот стекла. Я все еще, не веря, утешала себя, что к «счастью». Это – до его болезни.[3]
Таким образом, разбитое стекло не было для нее счастливым знаком. Во сне она плакала, «хотя ничего не разбила», возможно, от сознания своего одиночества, ненужности. Она сама не знает в точности, но в комментариях ко сну можно почувствовать связь между стеклом и глухой стеной одиночества.
Окно
В дневной жизни стекло принимало образ окна, которое либо соединяло поэта с миром, либо становилось препятствием на пути такого союза. В стихотворении «Окно» (1923) Цветаева писала:
Атлантским и сладостным
Дыханием весны –
Огромною бабочкой
Мой занавес – и –
Вдовою индусскою
В жерло златоустое.
Наядою сонною
В моря законные…
Первоначально стихотворение называлось «Занавес» с подзаголовком «Вдох и выдох». Название было изменено неслучайно. Для Цветаевой был важен не занавес, а стремление за окно. Показательно то, что каждое следующее сравнение текста является ступенью в очеловечивании образа занавеса, в придании ему того, что свойственно лирической героине Цветаевой. В финале стихотворения образ наяды ассоциируется с морским именем Цветаевой, а контекст «сонная наяда» подчеркивает, усиливает смысл подтекста, правда, лирическая героиня поэта чаще спящая, а не сонная. В стихотворениях «Занавес» (1923), «Наяда» (1928) занавес и наяда – символы лирической героини. Значение финального образа стихотворения «Окно» помогает понять важное признание Цветаевой: «…душу мою я никогда не ощущала внутри себя, всегда – вне себя, за окнами. Я – дома, а она за окном. И когда я срывалась с места и уходила – это она звала…Я это моя душа – осознание ее». Эти слова объясняют природу цветаевского стремления в мир, как бы в путь за своей душой, которая проявляет себя и живет только в контакте, соприкосновении, взаимодействии с мирозданием. Стремление «за окно» связывалось у Цветаевой и с желанием подняться над повседневностью, бытом, который мешал чувствовать, а значит, и жить, с мечтой о любви «под небом», «о там, ставшем здесь», «о чуде чужого», о том третьем свете души, который был для нее по-настоящему родным.
Цветаева стремилась к выходу за пределы: дома, души, людских земных союзов; как сказала она в одном из стихотворений: «За предельные пределы Станций! Понимаешь, что из тела вон – хочу!» И выходом к такой запредельности, знаком ее было окно.
Но окно становилось и символом совершенно противоположных отношений с жизнью: закрытое, оно обращалось в «глухую стену», усиливая ощущение оторванности от жизни или разлада с ней:
Высоко мое оконце!
Не достанешь перстеньком!
На стене чердачной солнце
От окна легло крестом.
Тонкий крест оконной рамы.
Мир. – На вечны времена.
И мерещится мне: в самом
Небе я погребена.
В жизни и творчестве Цветаевой символ окна почти всегда связан с символом дома. Марина Цветаева говорит о своей душе. Находящейся вне дома, но часто в ее произведениях дом как бы тело души:
Из-под нахмуренных бровей
Дом – будто юности моей
День, будто молодость моя
Меня, встречает: - Здравствуй, я!
В образе дома, скрывающегося среди лип, «под плащом плюща», поэт видит «девический дагерротип» своей души. Уединенность дома, его несоответствие громадам новых построек, его одиночество в пустующем саду – олицетворение для Цветаевой ее самой. «Зелень старого стекла» – воплощение глаз поэта, единственный закон которых быть «зерцалами самих себя», снов его души.
Глаза – без всякого тепла:
То зелень старого стекла,
Сто лет глядящегося в сад,
Пустеющий – сто пятьдесят.
Стекла, дремучего, как сон
Окна, единственный закон
Которого: гостей не ждать,
Прохожего не отражать.
В этом стихотворении тот же мотив одиночества, замкнутости поэта в собственном мире, обреченности на самого себя.
История образа дома продолжается в записях последних лет жизни поэта. Для нее дом принимает образ громадного вокзала с зелеными стеклами. Жизнь виделась вокзалом, станцией на пути в бессмертие.
Не штык – так клык, так сугроб, так шквал. –
В бессмертье что час – то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.
Позже ждали Марину Ивановну одиночество, бесприютность, холод голицынских стеклянных террас и стылого окна в квартире на Покровском бульваре, ужас окна на Кузнецком, у Бутырской тюрьмы и неотвратимое приближение смерти.
Образ стекла сохранял в творчестве Цветаевой на протяжении ряда лет свою семантическую значимость.
