В этом стихотворении происходит как бы завершение пути, которым движется идеал женской красоты в лирике А.Блока. Путь был непростым: из заоблачных высот – в мрак и вертеп земной жизни. Героиня, идя по ступеням вниз, на этом пути утрачивает таинство своей неземной красоты, всё более проступают в её облике черты не только земной, но даже приземлённой женщины. Она из предмета поклонения и обожания стала предметом купли-продажи.

Такова героиня этого стихотворения, показанная, однако, с сочувствием и участием. Тема стихотворения – любовный поединок, длящийся доли минуты, но эта любовь по силе, может быть, равна чувству, развивающемуся долгое время.

Стихотворение открывается сомнением лирического героя, как это уже было в "Незнакомке”: "...он был, или не был, этот вечер...” А дальше пейзажный штрих: петербургская заря – жёлтые фонари на жёлтом. Северное небо, рождающее отчаяние, усиливающее усталость романтика, живущего в мире грубой реальности; он способен послать розу "в бокале золотого, как небо, аи”, но роза "чёрная”, говорящая о неизбывной печали, а о золоте неба уже шла речь.

Поединок глаз, взглядов: он смотрит "смущённо и дерзко”, она – "надменно”. Лирический герой – лишь один из длинной череды надоевших поклонников. Об этом свидетельствует союз в начале фразы: "И этот влюблён”. Но и она выделяет из толпы поклонников его, незаурядного, посмевшего быть дерзким, чтобы скрыть смущение. Он готов принять её такою, как она есть:

Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки...

Что так волнует молодую прелестницу? Конечно, то, что она его выделила из толпы, но это не столько счастье, удача, сколько досадное происшествие: он хорош, умён, романтичен, но это ещё более отдаляет их друг от друга. Между ними социальная пропасть: она – девочка для развлечений, он – господин не её круга, между ними ничего не может быть серьёзного, её можно лишь купить на час.

Драма отношений усиливается. Проследим за музыкальным фоном.

Вторая строфа:

Где-то пели смычки о любви...

Четвёртая строфа:

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки... 

Снова дань романтизму – вся пятая строфа, наполненная дуновением ветра, дыханием духов, шёпотом шелков. Но это не картина любовной услады, а подготовка к окончанию романа взглядов: героиня напоминает испуганную птицу, шелка шепчутся тревожно – всё это передано талантливой звукописью.

Картина романтической игры звуков завершается союзом "но”, начинающим шестую строфу: сказка окончена – взоры, отражаясь в зеркалах, пошло "кричат”: "Лови!..” Почему не в зеркале, а в зеркалах? Зеркала, отражая и дробя облик юной незнакомки, тиражируют её красоту, уникальность гибнет, загадка исчезает. Всё это происходит под соответствующий аккомпанемент: бренчит монисто пляшущей цыганки, которая не поёт, а "визжит” о любви.

Ясно, что визжать можно только о той любви, что продаётся, а не о таинстве в отношениях между мужчиной и женщиной. Эта вакханалия звуков адресована жёлтой заре – так круг замыкается. Жёлтая заря северного неба бросает свой больной отблеск на грешную жизнь людей. Красота поругана, уничтожена, растворена в жёлтом мире жёлтого города.

Стихотворение входит в маленькую поэму "Пляски смерти”, включённую в цикл "Страшный мир”. Тема подсказана названием поэмы, жизнь лирического героя подобна смерти, холодной, бездушной. Рубленый ритм её как тяжёлая поступь.

Это стихотворение – блистательный образец того, как синтаксическими средствами автор способен передать свой замысел.

Первые две строки – бессоюзное сложное предложение, состоящее из пяти назывных. Первые четыре состоят только из существительных, лишённых определений, дана только констатация предметов вещного мира. Так возникает картина мёртвой неподвижности.

Вторая строка построена иначе, у существительного "свет” сразу два определения, но они "гасят” этот свет, он "бессмысленный и тусклый”, а рифма к этому слову уничтожает пятно света, очерченное фонарём в непроглядной тьме ночи.

Ничего не способна изменить и четверть века – время, отпущенное для обновления жизни приходом нового поколения, а лирический герой за этот срок превратится в дряхлого старика.

Безжизненные удары усилены в четвёртой строке повтором звуков [д, т, д, т] ("Всё буДеТ Так. ИсхоДа неТ”). Нет спасения, даже смерть не освободит от страданий не отпускающей душу безысходности.

Вторая строфа зеркально отражает первую, появляются глаголы, но мрачный мир не оживляется действием, так как эти глаголы делают безнадёжность полной: "умрёшь”, "начнёшь”, "повторится”.

Синтаксически вторая строфа отличается от первой. Это одно предложение, каждое слово, проникая, прорастая в другое, создаёт впечатление какого-то нерасторжимого единства, смертной хватки. То, что в первой строфе ("Ночь, улица, фонарь, аптека”) было назывными предложениями, стало однородными подлежащими, каждое из которых объединено с другими обобщающим словом "всё” и сказуемым.

Кроме синтаксических средств, Блок использует такой поэтический троп, как семантический параллелизм: "Бессмысленный и тусклый свет...”; "Ночь, ледяная рябь канала...”

Впечатление безнадёжности перерастает в чувство тупика, это выражено образами, навевающими холод, леденящий душу: "ледяная рябь канала”, холод, пробирающий до костей.

Слово "фонарь” становится в последней строке заключительным: замкнутое пространство улицы по-прежнему ограничено пятном тусклого света, падающего от фонаря. Бессмысленное кружение по замкнутому миру безысходности, выхода из которого нет и не будет.

Таков мрачный мир опустошённой души героя.