Смуты, начавшиеся в центральных и
восточных частях России в 70-х годах XVIII ст., отличались большой
сложностью и напряженностью. В то время России пришлось начать и вести
военные действия в Польше и Турции. Тягости военного времени, конечно,
давали себя чувствовать населению, которое усиленно служило и платило
подати в течение многих лет, начиная еще с первых походов в Пруссию при
императрице Елизавете (с 1757 г.). Одного этого было бы достаточно,
чтобы вызвать неудовольствие в низших, податных слоях народа. Но в то же
время непрерывно продолжали расти злоупотребления крепостным правом на
крестьян со стороны их помещиков (§ 118). Крестьяне хорошо сознавали,
что они не холопы, а государевы подданные, и негодовали на превращение
их в «дворовых» холопов, на смешение их с рабами. В начале XVIII в.
крестьянин Посошков, современник Петра Великого, составивший несколько
замечательных экономических и публицистических сочинений, говорил, что
«крестьянам помещики не вековые владельцы», что «прямой их владелец
Всероссийский самодержец, а они владеют временно». Этими словами
Посошков указывал на давнюю связь между помещичьей службой государству и
крестьянской зависимостью от помещиков. Государство для того подчинило
крестьян помещикам и заставило работать на них, чтобы помещики могли
служить государству с данной им земли (§ 55). Все крестьянство знало о
том, что крестьяне повинны работать на помещика, пока он служит и
потому, что он служит. И вот, чем дальше шло время, тем все меньше и
легче служили помещики; наконец, с 18 февраля 1762 г. им была дана
«вольность» служить или не служить; а между тем, крестьянская
зависимость становилась от того не легче, а тяжелее, и крестьяне
ставились в одно положение с прежними холопами-рабами. Во многих местах
крестьяне начали после манифеста о вольности дворянской открытые
возмущения против помещиков и властей, ища улучшения своей участи. По их
представлению, раз уничтожена была обязательная служба помещиков с
земли, должно было прекратиться и право их на труд крестьян. Как
император Петр III, так и императрица Екатерина были вынуждены посылать
во многие местности войска, даже с пушками, для усмирения крестьянских
волнений. Так понемногу развивалось неудовольствие и брожение в народных
массах.
На этой уже горючей почве создался
первый случайный повод для открытого возмущения — в страшной эпидемии
чумы. В 1771 г. в Москве эта эпидемия приняла чрезвычайные размеры:
умирало, говорят, до 1 тыс. человек в день. Все, кто мог, покинули
город; присутственные места были закрыты, лавки заперты, прекратились
работы. Праздный народ начал волноваться, не исполнял предписаний
докторов и властей: не соблюдал предосторожностей, скрывал больных, а
умерших хоронил тайно в погребах и садах. Не веря докторам и полиции,
суеверные люди восстали даже на церковную власть. Московский архиепископ
Амвросий заметил, что народ собирается толпами в Китай-городе, у
Варварских ворот, к бывшей там иконе Богоматери, в уверенности, что
именно эта икона уврачует от мора. Понимая, что от скучения народа
только растет зараза, Амвросий предписал снять икону с городских ворот.
За это толпа разбила покои Амвросия в Кремле, убила его самого и начала в
Кремле грабеж. Градоначальник сенатор Еропкин пустил в ход оружие для
восстановления порядка, причем было убито до ста человек. Несмотря на
распорядительность Еропкина, он не мог справиться с эпидемией и
волнениями и в этом смысле доносил Екатерине, прося помощи. Тогда
Екатерина послала в Москву Гр. Гр. Орлова с особыми полномочиями. Когда к
концу 1771 г. мор ослабел, и смертность уменьшилась, Екатерина
приписала это именно мерам, принятым Орловым.
Одновременно с развитием губительной
эпидемии в центре государства на восточных его окраинах произошло
опасное народное возмущение, напомнившее во многом движение Стеньки
Разина (§ 84). Началось возмущение в казачьей среде на р. Яике (Урале).
Было уже сказано (§ 105), что после Булавинского бунта всякая
самостоятельность Дона пала, уцелевшие сторонники Булавина оттуда
разбежались, и Донская область перестала быть приютом бродячего и
беглого люда. Но казачество с его преданиями о вольной жизни и с его
враждой к государству еще не исчезло. Оно жило, сохраняя свои предания и
обычаи, со своими выборными предводителями, на юго-восточных окраинах
России, на Кубани, Тереке, Яике, везде, где был еще простор степей и
рыбный лов, везде, где был еще слаб надзор государственной власти. Как
раз в XVIII в. для усмирения инородцев (калмыков и башкир) правительство
начало укреплять места по верхнему Яику и его притокам своими
крепостями (Оренбург, Илецкий городок и др.) и стало налагать свою руку
на яицкое казачество. Оно стесняло казачью вольность, требуя от казаков
гарнизонной службы в крепостях, назначая им от себя начальство, подчиняя
их своим чиновникам. Происходило то же, что раньше происходило на Дону.
Казаки не раз пытались отстаивать свою вольность, не исполняли
приказаний и за то подвергались суровым наказаниям. В1771 г. они начали
было открытый бунт, но были жестоко усмирены. Их ссылали в Сибирь и
сдавали в солдаты; уничтожили их выборное управление («старшину») и
окончательно подчинили их военным властям того края. Жестокие кары не
умиротворили казаков; напротив, они усилили их озлобление и окончательно
подняли их против государства.
Предводителем яицких казаков явился
беглый донской казак Емельян Пугачев, много скитавшийся по России, раз
уже пойманный и сидевший в Казани в тюрьме. В 1773 г. он пришел на Яик
(где бывал уже и раньше) и назвал себя императором Петром III. Тогда
бывали случаи такого самозванства, потому что ранняя смерть Петра III,
тотчас же по его свержении, казалась многим сомнительной и странной. Но в
других случаях непопулярное имя Петра III не возбуждало никаких
движений. Здесь же, на Яике, оно давало благовидный повод начать
движение во имя законного государя против ненавистных властей. В
подлинность явившегося государя не все верили; но к нему пошли все
недовольные из окрестных мест: казаки, раскольники, инородцы, — каждый с
тем, чтобы достигнуть своих желаемых целей. Подняв яицкое казачество,
Пугачев успел овладеть несколькими крепостями на Яике (кроме Оренбурга),
взял из них пушки и военные припасы и образовал вокруг себя большое
войско (до 25 тыс. человек). К нему стали стекаться беглые крестьяне с
уральских горных заводов и из внутренних областей государства. Во имя
его начали подниматься башкиры, калмыки, татары. Пугачев почувствовал
силу и направил свои шайки к Волге. Успех ждал его и там. Как во времена
Разина, так и теперь крепостные люди и поволжские инородцы легко
поднимались против помещиков и властей. До самой Казани горели
дворянские усадьбы, заводы, города. Кто мог, спасался в Казань и Москву,
но много дворян, чиновников и офицеров было замучено и убито по городам
и селам. Громадный край пылал мятежом.
Когда стала очевидна опасность народного
движения, императрица Екатерина отправила для борьбы с ним генерала
А.И. Бибикова; но она не могла послать с Бибиковым большие военные силы,
так как армия была занята военными действиями в Турции и Польше.
Бибиков нашел признаки тревоги и беспорядка уже в Москве; когда же он
прибыл в Казань, главный город в районе мятежа, то был изумлен
беспорядком и паникой, какие там царили: все готовы были бежать от
Пугачева. Бибиков собрал и ободрил местное дворянство, побудил дворян
вооружиться и дать средства на борьбу. С собранными им войсками и
дворянской милицией ему удалось одолеть Пугачева, освободить города,
захваченные им, и прогнать шайки Пугачева от Оренбурга. Мятеж стал
потухать, и сам Пугачев бежал в Уральские горы. Но Бибиков умер,
говорят, от страшного напряжения сил, и налаженное им дело усмирения
мятежа остановилось.
На весну 1774 г. восстание разгорелось
снова. Пугачев опять явился с казаками на Волге и на этот раз усвоил
новый обычай. Поражаемый не раз войсками майора Михельсона, он стал
избегать встречи с ними и быстро переходил с места на место, захватывая
города и везде поднимая крестьян на помещиков. Так, он внезапно явился
под самой Казанью, крепости не взял, но город пожег и убежал от
Михельсона на правый, западный берег Волги и на р. Суру. Здесь он поднял
крестьянское восстание, взял Пензу, взял Саратов, пошел к г. Царицыну,
но оттуда убежал от Михельсона за Волгу на Яик. В это время явился на
место действия генерал Суворов, призванный императрицею с театра
Турецкой войны, и погнался за Пугачевым. Пугачев был выдан Суворову его
же сообщниками, которые уже отчаялись в исходе своего движения. Он был
привезен в Москву и казнен (1775).
Восстание, поднятое казаками, постепенно
затихло, и в нем вольное казачество спело свою последнюю песню. С тех
пор, под действием государственных порядков, оно потеряло окончательно
свой давний оппозиционный склад и превратилось в пограничную милицию,
послушную правительственному руководству. В роли такой милиции оно
продолжало существовать не только на р. Яике (с тех пор переименованном в
р. Урал), но и на реках Тереке и Кубани. Усмирено было и крестьянство.
По отношению к восстававшей крестьянской массе начальством принимались
суровые меры; наказывались нещадно все, кто так или иначе был
прикосновенен к бунту. Крепостное право не было смягчено. Сама
императрица, хотя и желала соблюдения возможной гуманности и мягкости,
однако выше всего ставила укрепление законной власти и порядка в
государстве и потому стояла за применение решительных мер против
бунтовщиков. Мало того: подавляя бунт, она под влиянием его деятельно
работала над сочинением нового проекта управления губерниями — в тех
видах, чтобы дать провинциям твердое устройство и сильную власть. |