В телеэфире в День памяти жертв политических репрессий ведущая одной из передач задала вопрос своему собеседнику: где, в каких источниках современное поколение может находить информацию о тех беззакониях советского режима, которые случились совсем недавно, но молодежью воспринимаются как нечто давнее, ископаемое, а то и вовсе не осознается? Визави телеведущей ответил: пусть читают "Архипелаг ГУЛаг". Я же подумала: и "Чонкина" (список, надеюсь, каждый продолжил бы индивидуально и был бы прав). Одно не заменяет и не отменяет другого. Страшные страницы нашей истории можно постигать не только в скорби, но и в смехе. Это один из древних архетипов культуры: хоронить, возрождаясь и смеясь. На одни и те же факты можно смотреть по-разному, это зависит от вкуса, стиля, мировоззрения. Здесь не может быть антитетических оценок: кто прав - кто не прав. Это другая шкала.

Перечитав роман Войновича о Чонкине, я нашла в нем не только бездну комического (как в первый раз, когда читались одна за другой тетрадки журнала "Юность"), но и грустного одновременно.

Не приветствуя взгляд на литературное произведение как иллюстрацию истории, все же, с некоторой условностью, думаю, книжка Войновича очень красноречиво рассказывает о нашем отечестве довоенной и военной поры.

Все, о чем пойдет речь ниже, носит рекомендательный характер ("из опыта преподавания"), статья предлагает те несколько аспектов, которые возможно рассмотреть на уроках литературы в XI классе (к сожалению, 2 ч, более не позволяет программа), не претендуя на целостный анализ романа.

Когда знакомить учащихся с романом: говоря ли о самиздате как литературном явлении 60 - 80-х гг., исследуя ли теоретический аспект "комического в литературе", размышляя ли о национальном характере - это зависит от учителя. Но пройти мимо романа нельзя, это, безусловно, знаковое произведение.

Не буду останавливаться на аллюзии, которая на поверхности: Чонкин - Теркин (это имеет право на свое освещение).

Поговорим о романе как произведении, продолжившем некоторые традиции русской литературы (и не только русской).

1.

Название романа - открытая декларация продолжения авантюрного повествования. Пришедший из Европы плутовской роман - "роман о похождениях пикаро - ловкого мошенника, авантюриста и пройдохи, выходца из низов, часто слуги, иногда - обедневшего дворянина, то возносящегося на вершину благополучия, то терпящего бедствия, скитающегося по стране в поисках хлеба или богатства - никогда не унывающего и привыкшего надеяться только на себя самого". Конечно, авантюрный роман как жанр беллетристики - анахронизм в литературе XX в., но структура романа Войновича, заявленная названием, генетически оттуда.

Стоит задать ученикам вопрос (в случае, если роман уже прочитан дома): что общего у романа о Чонкине с такими произведениями (изучавшимися прежде), как "Повесть о Фроле Скобееве", "Мертвые души, или Похождения Чичикова" Гоголя, 'Очарованный странник" Лескова? Необходимо помочь учащимся выстроить ответы в направлении некой линии испытаний, передряг, выпавших на долю героев авантюрного повествования, неожиданных поворотов и переходов в их судьбах. Произведение подобного рода, как правило, разбито на короткие главы (показателен "Очарованный странник"), которые как бы отбивают ритм быстрых переходов и поворотов. Обратить внимание на то, что в классическом авантюрном повествовании выделяются две разновидности героев: герои, которые сами ищут приключений, они выходцы из низов, пробиваются "к жизни"; и персонажи, которые инициативы не проявляют, но оказываются невольными участниками событий, с ними что-либо случается, они удачливы. Герои, попадая в руки разбойников, становятся их добычей. Но им везет. Герой авантюрного романа не имеет определенного положения: сегодня он бродяга, завтра прислуживает королю и т.д. Сюжет авантюрного романа безразмерен, его можно продолжать. Авантюрный роман имеет благополучный конец. Герой, устав от приключений, обретает тихую семейную гавань. Авантюрные романы писали в России: М.Чулков, "Пригожая повариха, или Приключения развратной женщины"; Ф.Эмин, "Похождения Мирамонда"; В.Нарежный, "Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова". Часто авантюрный роман служил поводом для обозрения (жизнь столицы, провинции и пр.). (В разговоре об использовании традиций авантюрного романа в "Мертвых душах" и "Очарованном страннике" необходимы оговорки.)

Роман о Чонкине через приключения героя дает достаточно емкую картину жизни страны предвоенной и военной поры: это русская деревня с колхозной системой, классовая борьба (чистки), будни застенков НКВД, абсурд официоза, доносы, эксперименты в области науки: мичуринско-лысенковские гибриды ("ПУКС" Гладышева), детали быта: портреты Сталина, клятвы Сталину, здравицы Сталину, страх оговорок (мерином - мерилом), песни и пр.

Ученикам предлагается вспомнить фрагменты из романа о Чонкине, посвященные перечисленным аспектам советской жизни, в которых изображается абсурд, алогизм "расейской действительности".

В коком произведении столь же неприглядно была нарисована Россия? Где она представлена в таких же бестолковых образах, в такой вселенской неустроенности и тупости? Надеюсь, что ответ будет один - в "Мертвых душах" Гоголя. Ведь сам повествователь (а с ним и Войнович) однажды "засветил" эту связь: "Пора нам изобразить и свою птицу-тройку. Да где же ее возьмешь? Пусть заменой ей будет крытая полуторка с военным номером на бортах". Гоголевская птица-тройка вступает в каламбурные отношения с тройкой Войновича, а точнее, с "тройкой" - знаковым словом сталинской поры, словом устрашающим.

"Едут! Едут! Не так ли и ты, Русь..., впрочем, это, кажется, кем-то было уже написано. А навстречу полуторке, оставляя за собой вихрящуюся полосу пыли, птицей (курсив мой. - Э.Ш.) летит "ЗИС-101"..." (380). Летит, чтобы карать, расстреливать, по доносам, анонимкам, наветам... Так символ гоголевской тройки неожиданно модифицировался в тексте в кровавый знак (тоже символ) истории.

2.

Другой аспект текста Войновича, интересный и яркий, - это архетипичность самого героя. Не только ролью в сюжете, но и именем Чонкин восходит к сказочному "низкому" герою. Вспомним Ивана, убогого сына престарелых родителей; Ивана - третьего, младшего, брата в семье, самого обделенного, глупого. Метаморфоза в сказке случается с Иваном после ряда испытаний, после борьбы с чудищами, отгадывания сложных загадок, причем победителем он выходит благодаря не уму своему, а доброте, добродушию, и как награда ему - любимая женщина и, как минимум, полцарства. Обряд инициации, по Проппу, от неопытности, непосвященности, невзрачности - к благородству внешнему и социальному.

Иван Чонкин, как и полагается "низкому" герою (см. исследование Е.М.Мелетинского "Герой волшебной сказки"), "кривоног и лопоух, и размер головы в общем-то невелик" (279). Из разговора с председателем Голубевым: "Ты, Ваня, человек очень умный. С виду дурак дураком, а приглядеться - ум государственный. Тебе бы не рядовым быть, а ротой командовать. А то и батальоном". - "Да мне хучь дивизией", - хвастливо поддержал Чонкин" (204) (правда, разговор шел после изрядного подпития). Повествователь замечает: "Но Чонкин никогде не верил в свою избранность" (203).

Как сказочному герою все по плечу, так и Чонкину: сначала он вместе со своей избранницей Нюркой пленил весь местный отдел НКВД, а затем долго противостоял целому полку. Был взят в плен. Прошел через вереницу испытаний: допросы, пытки, камера... По мере развития повествования, растет мифическая опасность Чонкина, хоть уже и плененного. Из обычного рядового красноармейца вот он уже стал классовым врагом - дворянином Голицыным (чем не сказочное приобретение благородного происхождения?), а после - так и крупным международным резидентом, неким главарем белочонкинского движения (к слову, множество фантастических версий деятельности Чонкина, возникавших в самых официальных кулуарах, очень напоминает измышления значительных лиц губернского города по поводу Чичикова, в частности, историю о капитане Копейкине, - это к вопросу о гоголевских реминисценциях в романе).

Как и сказочный Иван, Чонкин доверчив, правдив (хитрости не ведает), бескорыстен; не только из щекотливых, из опасных ситуаций выходит невредим, но и своих визави обескураживает простотой (будь то камера с зэками или кабинет следователя).

А Нюра его, чем не сказочная героиня, повелительница и укротительница животных? "У других, скажем, корова - это корова. Ее кормят, доят, выгоняют в стадо, и все. А Нюра за своей коровой ухаживала, чистила ее, выбирала из шкуры колючки. И разговаривала с ней ласково, как с человеком, и делилась, если было что-нибудь вкусное (когда кусок сахару даст, когда пирожок), потому и корова к ней относилась тоже как человек к человеку. Стадо в деревню пригонят, она от стада оторвется и бежит со всех ног бегом к дому - соскучилась, значит. И играет с хозяйкой. Так ее рогом подденет, будто всерьез, а на самом деле легонько, шутя. Но если заметит, что кто-нибудь хочет Нюру обидеть, то тут уже не играет, а глаза кровью нальет, голову опустит и идет на обидчика - берегись! А кабан Борька, тот и вовсе бегал за Нюрой, как собака" (48). Сначала Нюра терпеливо, безропотно выполняет надзирательные функции, возложенные на нее Иваном; потом готова идти за любимым в самое пекло: ходит по всем инстанциям, обивает пороги, и даже искреннее ликует, когда ее уволили с работы из-за Ивана, признав тем самым подлинность ее чувств к нему!

Во главу угла данного аспекта рассмотрения романа можно прямо поставить проблему: традиции сказки в романе о Чонкине. (Пусть теоретической "подмогой" учителю станут исследования В.Я. Проппа "Исторические корни волшебной сказки", "Морфология сказки", где четко обозначены все сюжетные мотивы волшебной сказки, но при этом не надо забывать, что мы исследуем литературное произведение, где велика роль голоса повествователя, где велика роль детали, речевой характеристики, исторических аллюзий и пр. Но генезис сюжета романа - явно сказочный. Пусть ученики проследят многоликость, "многогловость", хитросплетенность и изворотливость врага, с которым сражается герой.) А традиционный счастливый финал сказки, думаю, не за горами. Не раз, не в одном интервью В.Войнович говорил, что роман будет продолжен, есть наметки третьей книги. Возможно, Иван Чонкин вместе с Нюрой будут "жить долго, в мире и согласии, и умрут в один день".

3.

А какое море приемов комического в романе!

Здесь и карнавальные травестии ("не волнуйтесь, товарищ Чонкин, вы - лицо неприкосновенное, и я вам сделать ничего не могу. Мне поручено сообщить вам, что у товарища Сталина никаких жен не было, потому что он сам - женщина" (53); мерин по кличке Осоавиахим говорит: "Мне тут теперь с моим талантом делать нечего. Подамся, пожалуй, в Москву, профессорам покажусь. Может, с лекциями буду выступать. Эх, Кузьма Матвее-вич, жизнь для меня только начинается..." (2,140); а знаменитый гладышевский ПУКС (путь к социализму: внизу - картофель, вверху - томат, чем не амбивалентный символ карнавала?); и "глухой телефон", излюбленный прием комизма фольклорных сценок, пьес ("глухой телефон" - один из сюжетообразующих приемов "Царя Максимилиана", одной из немногих фольклорных драм):

"На вопрос Ревкина, где находится выехавшая в Красное команда, Голубев сказал:

- А их Чонкин арестовал со своей бабой.

Слышимость, конечно, была плохая. Да и трудно было себе представить, чтобы какой-то Чонкин с какой-то бабой могли арестовать сразу всех, Кого Надо. То есть не надо. Ревкину показалось, что Голубев сказал не "с бабой", а с бандой.

- И большая у него банда? - поинтересовался он.
- Да как сказать... - замялся Голубев, вызывая в своем воображении образ Нюры, - вообще-то порядочная.

Не успел Ревкин положить телефонную трубку, как уже поползли по району черные слухи. Говорили, что в округе орудует банда Чонкина (189).

В поисках некоего резидента Канариса, Курта, шеф НКВД на всякий случай спрашивает у Нюры:

А между прочим, Курта, случайно, не знаете, а?
- Кур-то? - удивилась Нюра.
- Ну да, Курта.
- Да кто ж кур-то не знает? - Нюра пожала плечами. - Да как же это можно в деревне без кур-то?
- Нельзя? - быстро переспросил Лужин. - Да, конечно. В деревне без Курта. Никак. Нельзя. Невозможно

(331), ("глухой телефон" и на с. 128, 514 и др.); и "один в роли другого" (Моисей Соломонович Сталин); и гротеск (редактор газеты "Большевистские темпы", Ермолкин, ушел на работу, а темп такой большевистский, решил как-то пораньше вернуться домой, купив сыну петушков на палочке (ему же 3,5 года), пришел-а сына на фронт взяли: пора пришла); и ирония ("Как до революции партия заседала подпольно, так стала заседать и после" (360); и алогизм (достаточно вспомнить полемику на страницах газеты о хороших манерах - с. 193) и еще много веселого и грустного одновременно.

4.

Разговор о генетических корнях образа Ивана Чонкина (обнаруженные нами в сказке) можно перевести в плоскость размышлений о национальном характере. Эта проблема была одной из актуальных в литературном процессе XIX в., не потеряла своей значимости и в XX в. Стоит напомнить школьной аудитории, что категория "национальный характер" вбирает в себя не только позитивное, она вмещает наиболее сильные проявления, наиболее типические, мотивированные бытом, историей, культурой народа. Если говорить о фольклорных модификациях национального характера, то это не только Илья Муромец, сильный, защитник вдов и сирот; это еще и лентяй, бездельник Емеля (как одна и ярких разновидностей "низкого" сказочного героя). Если остановиться на литературе XIX в. - это Хорь и Калиныч, это Илья Ильич Обломов, это и Катерина Кабанова, воплотившая в себе силу нравственности, это и Катерина Измайлова, воплотившая силу безнравственности. Так что спектр широк. (Особо загадочны типы национального характера в произведениях Лескова: это сильный, добрый Иван Северьяныч Флягин, показывающий часто проявления душевной неразвитости, инфантильности; знаменитый Левша, патриот, талант, но талант с червоточинкой: блоха, будучи подкованной, танцевать-то перестала. Думаю, Лесков не случайно находился, вплоть до 80-х гг. XX в., в маргинальном пространстве отечественного литературоведения: много загадок, многое не вписывалось в официальные концепции; и кажется мне, что Чонкин - из ряда лесковских типов национального характера.)

Говоря об Иване Чонкине в этом аспекте, пусть ученики обозначат сильные и наиболее типические проявления в образе Чонкина "национального характера". Думаю, что ответы будут скорее такими, как и в случае с Иваном-дураком, одним из любимых героев сказочного эпоса. Приоритет в народных симпатиях отдан не уму, а добродушию, отсутствию хитрости, прагматизма - это и делает Чонкина наследником своего сказочного предшественника.

В "карнавале" войны, нарисованном Войновичем, где некто капитан Миляга вместо "Да здравствует Сталин", запутавшись, кричит: "Хайль Гитлер"; где в маленьком, пришибленном Чонкине прокурору видится претензия на престол ("...он сам хотел стать царем" (510), немудрено, что две враждующие стороны видят в Иване Чонкине воистину героя (чем не амбивалентный символ карнавала?): Сталину "он снился огромного роста богатырем с длинными русыми волосами и ясным взором голубых глаз. Размахивая палицей, Чонкин громил всех его врагов, и сам Гитлер трусливо бежал на четвереньках..." (519).

Гитлеру же "снился князь Голицын (он же Чонкин), огромного роста богатырь с длинными русыми волосами и ясным взором голубых глаз. Он ехал на белом коне под белым знаменем, надетым на пику с длинным древком. За князем двигалось несметное воинство длиннобородых крестьян в лаптях и армяках, подпоясанных веревками. Крестьяне поднятием правых рук выражали свое ликование и выкрикивали: "ХайльГитлер!" (529).

Вот и нарисован архетип национального героя. Но герой Войновича - это антигерой, этот персонаж даже защитить себя не может (не проводить параллелей с "маленьким человеком", у того амбиции, претензии). Чонкин, попадая в некий ирреальный мир (сна ли, галлюцинации ли - не столь важно), где происходит судилище, выявление плюсов и минусов, заслуг и пороков, на вопрос судей: "Что ты хочешь?", отвечает: "Ничего". - "Как это ничего? Всякий человек чего-нибудь хочет. Может быть, ты хочешь славы?" - "Нет". - "Власти над другими?" - "Нет". - "Ну тогда чего же? Может, просто хорошо жить? Иметь много денег, баб, водки? - "Нет" (2,543).

Вот они, достоинства любимого народом персонажа: он бессребреник, в нем нет тщеславия, он не ищет выгоды. Он просто говорит: "Прошу простить", так как никак не может понять, в чем его вина. В финале 2-й книги Чонкин, попав в мясорубку, где все смешалось: "кони, люди", "впервые сознательно нарушил обязанности солдата": он шел напрямую, не зная куда и зачем. Возможно, тут и наступает (или наступит?) прозрение героя, осознание им себя, своей личности, своей роли (а роль, как выяснил повествователь, велика: благодаря Чонкину не случился штурм Москвы; возможно, за этим - мысль автора, что не благодаря Сталину, сохранявшему себя в метро, а таким доверчивым, не дорожащим собой, не притязающим ни на что и состоялась победа (вспомним рассуждения Л. Тол-стого о скрытом и показном патриотизме, батарею Тушина из романа "Война и мир"). Вот где воистину черты национального характера.

Вопросы для беседы по проблемам поэтики романа Войновича или для письменных заданий

• Каковы, на ваш взгляд, генетические корни сюжета романа?

• В чем вам видится сходство Ивана Чонкина с его генетическим предком - "низким" сказочным героем (Иваном-дураком) и в чем - отличие?

• Согласны ли вы с тем, что в образе Ивана Чонкина сфокусированы наиболее яркие черты русского национального характера?

• Приведите примеры комического в романе, объясните природу и философию такого комизма.

• Попробуйте осмыслить факт запрета романа Войновича в советское время: что раздражало, что возмущало тогдашний официоз?

• Согласны ли вы с утверждением, что в архетипе сюжета романа Войновича - архетип сказки. Если да, то опишите в данном ракурсе помощников и врагов Чонкина.