Вздувшаяся река била в бревенчатые набережные; качались, трещали крутобокие барки; снег и косой дождь наплюхивали целые озера на площадях и улицах, где для проезда брошены были поперек бревна, доски, чурбаны.

На черном пожарище выгоревшего в прошлый четверг гостиного двора, что на Троицкой площади, торчали четыре виселицы, и ветер раскачивал в тумане четырех воров, повешенных здесь на боязнь и великое страхование впредь. По берегам реки, вдоль Невской першпективы, уже обсаженной с обеих сторон чахлыми деревцами, стучали топоры, тянулись тачки с песком, тележки с известью, булыжником, кирпичами. В грязи, в желтом тумане, на забиваемых в болотный ил сваях возникали каждый день все новые амбары, длинные бараки, гошпитали, частные дома переселяемых бояр. Понемногу все меньше становилось мазаных, из ивняка и глины, избенок, где еще недавно жили Головин, Остерман, Шафиров.

Только проворный светлейший уже давно успел выкатить себе деревянные палаты с башней, как у кирки, и присматривал местечко для каменного дворца.

Многие тысячи народа, со всех концов России — все языки — трудились день и ночь над постройкой города. Наводнения смывали работу, опустошал ее пожар; голод и язва косили народ, и снова тянулись по топким дорогам, по лесным тропам партии каменщиков, дроворубов, бочкарей, кожемяк. Иных ковали в железо, чтобы не разбежались, иных засекали насмерть у верстовых столбов, у тиунской избы; пощады не знали конвоиры-драгуны, бритые, как коты, в заморских зеленых кафтанах.

Строился царский город на краю земли, в болотах, у самой неметчины. Кому он был нужен, для какой муки еще новой надо было обливаться потом и кровью и гибнуть тысячами,— народ не знал. Но от податей, оброков, дорожных и войсковых повинностей стоном стонала земля. А если кто и заикался от накипевшего сердца: «Ныне-де спрашивают с крестьян наших подводы, и так мы от подвод, от поборов и от податей разорились, а ныне еще и сухарей спрашивают; государь свою землю разорил и выпустошил; только моим сухарем он, государь, подавится»,— тех неосторожных, заковав руки и ноги в железо, везли в Тайную канцеля­рию или в Преображенский приказ, и счастье было, кому просто рубили голову, иных терзали зубьями, или протыкали колом железным насквозь, или коптили живьем. Страшные казни грозили всякому, кто хоть тайно, хоть наедине или во хмелю задумался бы: к добру ли ведет нас царь, и не напрасны ли все эти муки, не приведут ли они к мукам злейшим на многие сотни лет?

Но думать, даже чувствовать что-либо, кроме покорности, было воспрещено. Так царь Петр, сидя на пустошах и болотах, одной своей страшной волей укреп­лял государство, перестраивал землю. Епископ или боя­рин, тяглый человек, школяр или родства не помнящий бродяга слова не мог сказать против этой воли: услышит чье-нибудь вострое ухо, добежит до приказной избы и крикнет за собой: «слово и дело». Повсюду сновали комиссары, фискалы, доносчики; летели с грохотом по дорогам телеги с колодниками; робостью и ужасом охвачено было все государство.

Пустели города и села; разбегался народ на Дон, на Волгу, в Брянские, Муромские, Пермские леса. Кого перехватывали драгуны, кого воры забивали дубинами на дорогах, кого резали волки, драли медведи. Порастали бурьяном поля, дичало, пустело крестьян­ство, грабили воеводы и комиссары.

Через Троицкую площадь шли семеновцы с медными киками на головах, в промокших кафтанах. Солдаты лихо месили по грязи и разом взяли на караул, выкатывая глаза в сторону государя. Чиновники, спешившие по своим делам, пробираясь по настланным вдоль лавок и домишек мосткам, низко снимали шляпы, и ветер трепал букли их париков. Простой народ, в зипунах и овчинах, иные совсем босые, валились на колени прямо в лужи, хотя и был приказ: «Ниц перед государем, идя по его государевой надобности, не падать, а снять шляпу, и, стоя, где остановился, быть в пристойном виде, покуда он, государь, пройти не изволит».

... Одного слова, движения бровей было достаточно, чтобы поднять на сажень берег Невы, оковать его гранитом, ввинтить бронзовые кольца, воздвигнуть вон там, поправее трех ощипанных елей, огромное здание с каналами, арками, пушками у ворот и высоким шпилем, на золоте которого загорится северное солнце.

Грызя ноготь, Петр исподлобья посматривал на то место, где назначалось быть адмиралтейству. Там, на низком берегу, стояли длинные барки с дегтем, пенькой, чугунными отливками; кругом строились леса, тянулись тележки по гребням выкидываемой из каналов зеленоватой земли, и сколько еще нужно было гнева и нетерпения, чтобы поднялся из болот и тумана дивный город!

А тут еще пирожки какие-то мешают!..

В конце стройки Петр свернул на мостки, сквозь доски которых под его шагами зачмокала вода. Здесь он вынул часы, отколупнул черным ногтем крышку — было ровно половина одиннадцатого — и шагнул в качавшийся и скрипевший о сваи одномачтовый бот.

Скуластый матрос, в короткой стеганой куртке и в падающих из-под нее складками широких коричне­вых штанах, весело взглянул на Петра Алексеевича, сунул в карман фарфоровую трубочку и, живо перебирая руками, поднял парус. Тотчас лодка, бессиль­но до этого качавшаяся, точно напрягла мускулы, накренилась, мачта, заскрипев, согнулась под крепким ветром. Петр снял руку с поручни мостков, положил руль, и лодка скользнула, взлетела на гребень и пошла через Неву.

Матросы, чиновники, рабочие и солдаты издалече заслышали косолапые и тяжелые шаги царя и, заслышав, низко нагнулись над бумагами и книгами, засуетились каждый по своему делу.

Неяркое, как пузырь, солнце повисело полдня за еловой пусторослью и закатилось. Темно-красный свет разлился на все небо; как уголья, пылали края свинцовых туч, заваливших закат на тысячу верст; в вышину поднялись оттуда клубы черно-красного тумана; багровая, мрачная, текла Нева; лужи на площади, колеи, слюдяные окошки домиков и стволы сосен — все отдавало этим пыланием; и не яркими — бледными казались сыплющие искрами большие костры, разложенные на местах работ.

Но вот яркой иголкой блеснула пушка на крепостном валу, ударил и далеко покатился выстрел, затрещали барабаны, и длинные партии рабочих потянулись к баракам.

У бревенчатых длинных и низких строений, с высокими крышами, дымились котлы, охраняемые солдатами; в подходившей толпе, несмотря на строгий приказ, вертелись сбитенщики с крепким сбитнем, воры, офени и лихие люди, предлагавшие поиграть в зернь, в кости, покурить табачку; гнусили калеки и бродяжки; толокся всякий людишко, норовивший пограбить, поживиться, погреться. Давали, конечно, по шеям, да всем не надаешь — пропускали.

 Стране нужен был флот. Еще не умолкли пушки на Неве, а на только что сооруженных верфях на Сяси и Свири уже поспешно строились первые боевые корабли. Это еще совсем малые суда, скорее лодки. Большие суда и нельзя было возводить за Ладожским озером, так как Невские пороги не позволяли вывести их в море.

И вот осенью 1704 г. со стапелей верфей у устья Сяси сошло около полуста кораблей, направившихся в Неву через Ладожское озеро.

Ладожское озеро капризно и бурливо. Шторм на нем — явление частое. И первая эскадра малых судов русского флота на Ладожском озере попала в сильный штормовой ветер. Шесть дней ветер трепал корабли. До Петербурга добралась только часть судов, да и то сильно поврежденная.

Этот случай заставил Петра задуматься над устройством судостроительных верфей ближе к заливу, к рейду кораблей. Осмотрены берега Невы, и Петр на заболоченном, покрытом девственным лесом северном берегу самого широкого протока Невы выбрал площадку, где раскинулось пять избушек безы­менной деревушки, окруженных благоустроенным участком с выкорчеванными пнями, осушенной и распаханной землей.

На том месте, где сейчас стоит здание Адмиралтейства, и была в ноябре 1704 г. основана судостроительная Петер­бургская верфь. В журнале Петра I в этот день была внесена запись:

«Заложили Адмиралтейский дом и были в остерии и веселились, длина 200 сажен, ширина 100 сажен».

Первоначальный замысел Адмиралтейской верфи, ее план и вся композиция принадлежат Петру I.  «Сей верфь делать государствен­ными работниками или подрядом как лучше и строить по сему, жилья делать мазанками прямыми без кирпича, кузницы обе каменные, амбары и сараи делать основу из брусья и амбары доделать мазанками, а сараи обить досками так как мельницы ветряные обиты доска на доску и у каждой доски нижний край обдорожить и потом писать красною краскою. От реки бить поженными сваями».

Первый построенный адмиралтейской верфью линейный корабль «Полтава» был спущен на воду в 1713 г. К летней кампании 1714 г. русский флот насчитывал уже 26 линейных кораблей, вооруженных 42¾74 пушками каждый, 8 фрегатов с 18¾32 пушками и 100 галер и скампавей.

По замыслу Петра Адмиралтейский дом представлял собой группу различных сооружений, из которых главные объединены в одно здание, распластавшееся широкой гигант­ской буквой П (покоем), раскрытой и обращенной своими концами к Неве. Внутри площадки вдоль ограждающего зда­ния был прорыт канал, выходящий в Неву. На самой площадке располагались сараи, кузницы, а у Невы эллинги и стапеля для постройки кораблей «длиной от 60 до 70 футов» и различных мелких судов «от 20 до 50 футов».

В восточной части главного П-образного здания разме­щался канатный сарай в 350 футов длиной, в западное крыле — мачтовые, парусные, конопатные мастерские.

Так называемые мастеровые избы образовывали главную часть здания длиной в «200 сажен» (около 426 метров) и ши­риной в 23 фута (7,01 м).

После закладки Адмиралтейства к его строительству приступили немедленно, и летом 1705 г. контуры адмирал­тейских построек уже отчетливо вырисовывались среди сильно порубленного вокруг леса. Южнее Адмиралтейства вырастали дома для морских чинов, светлицы для жилья адмиралтейских рабочих и мастеровых. Масштаб строительства был огромен. Леса на месте не хватало, поэтому его заготовка шла и на Охте, и в отдалении — по реке Тосна и даже в Новго­родском уезде.

Нападения шведов на строящийся город все еще продол­жались, главным образом с моря. Шведы значительно усилили свой флот. В связи с этим Петр принял решение о превращении возводимой Адмиралтейской верфи во вторую крепость на Неве, которая вместе с Петропавловской защищала бы Неву и делала ее непроходимой для вражеских судов.

Исполняя волю Петра, губернатор Петербурга А. Д Меншиков 24 июня 1705 г. письменно отдал распоря­жение производителю работ на Адмиралтейской верфи И. Я. Яковлеву:

«Ныне для прихода неприятеля ведено сделать около Адмиралтейского двора палисад, вал земляной против образца, каков послан по нынешней почте к Роману Брюсу».

Главный комендант Петербурга Брюс получил чертеж крепости только 17 сентября и тотчас развернул спешную ее постройку. Уже через два месяца — 15 ноября — Яковлев рапортует Меншикову о том, что «при Санкт-Питербурхе на Адмиралтейском дворе милостию Вашею все хранимо и кроме того двора кре­пость строением совсем совершилась и ворота подъемные и шпиц и по бастионам по всем пушки поставлены и рогатками обнесены».

Адмиралтейская крепость была окружена обширной пло­щадью — так называемым гласисом, — необходимой по страте­гическим соображениям того времени. Открытое пространство перед валами и бастионами крепости давало возможность хорошего обзора местности, а главное — обеспечивало Адмиралтей­скую крепость от пожаров, столь часто возникавших в дере­вянном Петербурге тех лет.

Адмиралтейский гласис - адмиралтейскийй луг - простирался на юг до самой речки Мьи, как называлась тогда Мойка, и в стороны на 300 мет­ров. От гласиса расходились по разным направлениям дороги, первоначально проложенные в лесной чаще, а позднее превра­тившиеся в улицы и проспекты. Прямо против главного въезда в Адмиралтейство начиналась старая дорога на Новгород и далее на Москву. Теперь это Гороховая улица. Две другие дороги, отклонявшиеся к востоку и западу, шли соответственно на Охту и Псков и превратились в Невский проспект и проспект Майорова. От гласиса шли дороги и по берегу Невы, вдоль которых прежде всего нача­лось строительство. В течение первых 15—20 лет они превра­тились в благоустроенные набережные с особняками и двор­цами.

У канала, окружавшего Адмиралтейство, уже в 1717 г. получил начало и был прорыт новый канал вдоль нынешнего бульвара Профсоюзов, связавший Верфь с Новой Голлан­дией — Портовыми складами. Вдоль этого канала расположи­лась Галерная слобода и канатные заводы.

Петр лично руководил строительством отече­ственного флота на Адмиралтейской верфи и следил за ее состоянием, тщательно оберегая от пожаров. С этой целью он периодически сам осматривал гласис и «страха пожарного для» повелел сносить расположенные близко к Адмиралтейству всякого рода стихийно возникавшие строения.

Трудно достоверно воспроизвести облик первоначальной Адмиралтейской верфи, поскольку старинные гравюры дают только приблизительное представление, и известно лишь одно раннее ее описание, относящееся к 1710—1711 гг.

«Морской арсенал или Адмиралтейство, обширное четы­рехугольное здание, окруженное рвом и валом, вооруженное пушками большого калибра, четверо крестообразно располо­женных ворот ведут в это здание. Здесь строятся и оснащиваются все большие суда и припасены в значительном коли­честве нужного для этого материалы». Пушки были расста­влены на пяти бастионах, из которых один посредине, против главных ворот, а остальные — по углам и концам крепости у Невы.

Адмиралтейство долго сохраняло свой крепостной облик, несмотря на то, что угроза вражеского нападения была полностью устранена после разгрома шведов под Полтавой в 1709 г. и занятием в следующем — 1710 г. — русскими вой­сками Выборга, где было захвачено 58 вражеских знамен. Кстати сказать, в ознаменование Полтавской виктории Петр 6 декабря 1709 г. собственноручно заложил на Адмиралтей­ской верфи крупный корабль «Полтава», оснащенный 54 пуш­ками и сошедший со стапелей в июне 1712 г. А в 1710 г. в воды Финского залива из Адмиралтейской верфи был выве­ден 50-пушечный корабль, названный Петром «Выборг».

Петр даже во время поездки за границу продолжал следить за тем, как успешно возводится Адмиралтейство, и присылал с курьерами запросы к Меншикову, который в ка­честве-губернатора Петербурга обязан был следить за всем строительством города, в том числе и его верфи — Адмирал­тейства. Меншиков в своих письмах подробно отчитывался о выполненном объеме строительства и держал Петра в курсе всех дел.

Характер построек и внешний облик первоначального Адми­ралтейства начинает меняться в 20-х гг. XVIII в. Через 10 лет после основания крепости над главными во­ротами Адмиралтейской верфи возводится деревянный шпиль.

Петр, вернувшись из-за границы, весной 1719 г. осмотрел обветшавшие к тому времени старые адмиралтейские строения и предложил произвести расширение «Мастерских палат» и вести строительство из камня. С этого года заново возводятся по частям каменные мага­зины, склады и различные другие постройки; перестраи­вается модель-камера, строятся вновь эллинги, возводятся через канал, окружавший Адмиралтейство, мосты, а стенки самого канала укрепляются.

Для осуществления строительства только что учрежденная Адмиралтейств-коллегия привлекает ряд голландских масте­ров-строителей, находящихся в ту пору в Петербурге. С мая 1719 г. достройку адмиралтейского шпица ведет голландский «шпицных и кровельных дел мастер» Гер­ман ван Более — строитель шпиля Петропавловского собора. Этому мастеру Адмиралтейств-коллегия приказала «шпиц адмиралтейский достроить всякою столярною и плот­ничною работою и укрепить ему своими мастеровыми людьми и на оном шпице поставить яблоко и корабль и поверху его корону, доделать же внутри и с лица того шпица окошки, двери, цимзы, балясы и лестницы со всем в отделку самым добрым и чистым мастерством…».

Шпиль был обит железом, а сама башня украшена дере­вянными колоннами с резными капителями, кронштейнами и четырьмя фигурами орлов сложной резной работы. Все эти украшения исполнялись группой русских мастеров — Иваном Шпаком, Иваном Сухим с товарищами. Вместе с ними на равных началах работал иностранец, резной мастер Никлас Кнак, выписанный из Голландии адмиралом Крюйсом в 1704 г. для художественного оформления строящихся в Петербурге кораблей.

На Адмиралтейском шпице в 1721 г. устанавливаются часы, в устройстве которых участвовали слесарь Герасим Ива­нов и капрал Пимен Куликов.

Блестящая Гангутская виктория была одержана при не­посредственном участии Петра I на судах, построенных на Адмиралтейской верфи, и она позволила ска­зать Петру гордые слова: «Ныне кроме многих побед на земле, России и на море слава есть».

В этот год, 26 октября, на воду был спущен с Адмирал­тейства еще больший корабль в 64 пушки под названием «Нарва».

Северная война со шведами закончилась миром, подпи­санным в сентябре 1721 г. в Ништадте в Финляндии. За Россией были закреплены земли Прибалтики и часть Финлян­дии (Выборг, Кексгольм).

Празднование Ништадтского мира сопровождалось преподнесением Сенатом и Синодом Петру I нового титула «императора». Ликующий Петербург приветствовал императора Петра и успешное завер­шение Северной войны пальбой с Адмиралтейской и Петро­павловской крепостей и 125 галер, стоявших тут же на Неве.

Балтийский флот с каждым днем укреплялся и пополнял­ся все большим числом судов, беспрерывно сходящих с Адмиралтейской верфи. При Петре здесь было построено более 40 больших кораблей. Сама верфь с каждым годом рас­ширялась и совершенствовалась. Каналы облицевали плитным камнем, территорию вокруг Адмиралтейства замостили, были расширены и перестроены сами корпуса здания.

В 1722 г. он предлагает Адмиралтейств-коллегии проект и смету «на построение в Адмиралтействе меж кораблями каменных пяти палат с сенцами».

В 1726 г. Ван-Звитен от работы отстраняется и на его место Адмиралтейств-коллегия назначает другого иностранного архитектора — итальянца Гаэтано Киавери. Итальянский зод­чий приехал в Петербург около 1720 г. За все время работы в России он не смог завоевать сколько-нибудь значи­тельного положения, но все же оставил здесь некоторые из своих произведений. Из них наиболее значительным является библиотечный зал в Петровской кунсткамере.

Киавери в Петербурге работал главным образом под ру­ководством и в качестве помощника известного итальянского архитектора Микетти.

В Адмиралтействе Киавери занимается наблюдением за различными ремонтными работами и перестройкой части ка­менных магазинов, осуществляемых по его проекту. В начале 1728 г. Гаэтано Киавери был отстранен от работы в Адми­ралтействе и уехал из России.

Наряду с архитек­торами Ван-Звитеном и Киавери с 1722 г. к строительству верфи привлекается крупнейший зодчий Петербурга — Доменико Трезини. Ему поручается «генеральное смотрение» над всеми строениями Адмиралтейства, в том числе и над постройками, осуществлявшимися под руководством Ван-Звитена. Он стано­вится главным архитектором Адмиралтейства.

Трезини всё больше втягивается в строительство Адми­ралтейства, которым руководит одновременно с другими постройками Петербурга: Петропавловским собором, зданием Двенадцати Коллегий, «Гошпитали» на Выборгской стороне и второго Зимнего дворца. Адмирал­тейств-коллегия требует от Трезини советов, чертежей и смет ряда построек верфи: кузницы, четвертой части магазейнов и других.

Следует отметить, что Ван-Звитен, Киавери и даже Трезини уделяли скучному утилитарному строительству Адмиралтейских магазейнов, кузниц, эллингов и каналов совершенно недоста­точное внимание. Адмиралтейств-коллегия все эти годы выра­жает явное недовольство их работой, часто обращается к ним с письменными напоминаниями об их обязанностях, за­частую прибегая даже к помощи городовой канцелярии, в веде­нии которой находились приезжие мастера, а порой добива­ются прямых личных распоряжений царя.

В этом отношении типична запись в журналах Адмирал­тейств-коллегии в июле 1722 г.: «Приказали архитектору Степану Фоншвитену (Ван-Звитену) послать его императорского величества указ, дабы он у строения в Адмиралтействе каменных новых магазейнов был и показывал делать подрядчикам по предложенному его архитектора чертежу, а от городовой канцелярии присылки помянутого Фоншвитена требовать немедленно».

В результате Адмиралтейств-коллегия в октябре 1727 г. принимает решение о приглашении в Адмиралтейство по­стоянного русского архитектора из числа «ныне прибывших из чужестранных государств, обучившихся архитектурному делу российской нации» с тем, чтобы «поведено б было ведать ему токмо одни адмиралтейские строения, а другими не обя­зывать, дабы в адмиралтейских строениях остановки не про­исходило».

И вот в апреле 1728 г. к строитель­ству привлекается русский зодчий — талантливый самородок, пенсионер Петра Первого—Иван Коробов, недавно приехавший из Голландии, где он совершенствовался в области архитек­туры.

Коробов вернулся в Россию в 1727 г. широко образованным и приобревшим практиче­ский опыт инженером-архитектором.

Адмиралтейств-коллегия предложила Коробову составить проект новой каменной башни и «учиня чертежи подать в Кол­легию немедля», а к разбору старой башни приступить тот­час же, удалив с башни часы, колокола, а из Адмиралтей­ского зала «под шпицею завоеванные шведские флаги и вым­пелы и знамена иметь до указа в хранений в магазейнах».

Снова в Адмиралтейство призывается «спицной мастер» Ван Более, который сперва руководит разборкой башни и шпица, а после того вновь его возводит по проекту Коробова.

При рассмотрении проекта в июне 1732 г. Анна Иоанновна еще раз подтвердила, чтобы «тот шпиц построить про­тив того, какой оной прежде был и оббить оной шпиц и купол медью и вызолотить добрым мастерством».

И она утвердила тот вариант проекта башни Коробова, в котором шпиль сохраняет прежний силуэт.

На позолоту шпиля потребовалось довольно много чистого золота. Новая башня и шпиль были запроектированы Коробовым гораздо выше прежних и достигали высоты 72 метра. Шпиль, как и раньше, венчался яблоком диаметром немного более одного метра, короной и трехмачтовым корабликом высотой в два метра.

Башня Коробова была чрезвычайно проста и по компози­ции и по деталям, стройна и изящна по силуэту. Средняя часть длинного корпуса десятью простенками слегка выступала вперед и служила основанием башни. В центре — арочный проезд с двумя окнами по бокам и углам и, как бы выложен­ными из больших камней — рустов. Выше поднималась уступ­чатая бащня, ярусы которой были украшены плоскими пиля­страми. Над первым уступом — терраса, окруженная балю­страдой. Башня перекрыта восьмигранным золотым куполом своеобразного очертания, на четыре стороны которого были врезаны круглые часы, украшенные богатым обрамлением. На куполе покоился легкий восьмигранный барабан, служащий как бы подставкой для самого шпиля, уходящего вверх восемью сужающимися гранями.

В ярусах башни размещалась Адмиралтейств-коллегия. К моменту возведения Адмиралтейской башни Коробовым, т. е. к середине 30-х гг. центр города передвинулся с «Городского острова» — Петроградской стороны — на Адми­ралтейскую сторону, которая менее страдала от наводнений и лучше связывалась дорогами с окрестностями. В связи с этим в районе Петровского Зимнего дворца еще в 1711 г. стремились селиться вельможи и приближен­ные царя. И вот вдоль Невы стали возникать особняки, последним в ряду которых, перед валами Адмиралтейской кре­пости, был дворец графа Апраксина, обращенный на Неву, и дворец Кикина, выходящий на адмиралтейский гласис. Эти дворцы позднее послужили основой для возведения Зимнего дворца зодчим Растрелли.

Далее застройка шла вокруг адми­ралтейского гласиса. По берегу Мойки располагались усадеб­ные участки частных домов. А на месте нынешнего Сената и Синода с 1710 г. возникли княжеские мазанки Меншикова, рядом с которыми в 1716 г. были построены небольшие домики, где позднее разместилась первая в России школа лепки и художественной резьбы и ее различные мастерские. Школа была основана знаменитым французским архитектором Леблоном, приглашенным Петром I для работы в Петербурге. В школе подготавливались, наряду с мастерами, необходимыми для убранства новых зданий Петербурга, специалисты, которые должны были украшать и суда, строящиеся на верфи.

Вдоль Невы от здания Синода в сторону Адмиралтейства стояли канатные дворы, представлявшие собой, по описанию Берхгольца, «в известном расстоянии один от другого три дома, из которых каждый тянется ровно на полверсты, имея 750 локтей в длину и 20 шириной».

У самой Невы, на том месте площади, где сейчас Медный Всадник, высился старый Исаакиевский собор.

Таково было окружение Адмиралтейства в первые десяти­летия существования Петербурга и верфи.

Само здание Адмиралтейства после капитальной его пере­стройки и возведения новой красивой башни, ставшей украшением и достопримечательностью Петербурга, в течение всего XVIII в. почти не изменилось, изредка подвергаясь некото­рым ремонтным переделкам и перепланировкам внутри.

К числу немногих более или менее значительных работ по переустройству некоторых помещений Адмиралтейства надо отнести создание в 1747 г. церкви в башне под шпилем.

Двухсветный зал «посреди Адмиралтейства под шпилем», ранее используемый Коллегией, был приспособлен под нужды церкви, основанной в этом здании по указу императрицы Елизаветы Петровны. Постройка была поручена русскому архитектору С. И. Чевакинскому — воспитаннику Морской академии по классу гражданской архитектуры, ученику В. Растрелли.

Вместе с Растрелли Чевакинский работал над павильона­ми и церковью Екатерининского дворца в Царском Селе. Самостоятельно им построен в 1753—1762 гг. великолепный военно-морской Никольский собор в Петербурге.

Поручение Чевакинскому постройки Адмиралтейской церк­ви было вызвано тем, что он как архитектор служил в мор­ском ведомстве и должен был наблюдать за зданиями Адми­ралтейств-коллегий.

Планы и чертежи убранства, в том числе иконостаса и плафона, были составлены по указанию Чевакинского каменных и палатных дел мастером Башмаковым, подписывавшим чер­тежи «за архитектора».

Потолок церковного зала был подбит досками и сверх их холстиной; карнизы были не штукатурные, а выполнены из дерева «из опасения обвала от сырости». Роспись потолка была сделана по рисунку Башмакова. К началу 1755 г. церковь была закончена.

В мае 1783 г. в Адмиралтействе произошел большой пожар, чуть не кончившийся трагично.

Был характерный для Петербурга холодный ветреный день. От искр, летящих из кузницы, «загорелся деревянный карниз, который круг всех магазейнов с начала строения сде­ланной, следственно самый сухой лес, каковы и стропила под железною крышею». Огонь по стропилам перекинулся на третий этаж и стал угрожать громадным запасам выдержанного судостроительного сухого леса, а главное — строящимся большим военным 100- и 74-пушечным кораблям, стоящим на стапелях верфи. Пожар ликвидировали.

В результате этого Екатерина II, предвидя возможность повторения пожара, который сможет коснуться и Зимнего дворца, приняла решение о переводе Адмиралтейской верфи в Крон­штадт и постройке на ее месте в Петербурге нового здания Сената. К счастью, указ остался на бумаге и вскоре был забыт, а Адмиралтейство отремонтировано.

С 1777 г., после очередного значительного наводнения, Екатерина II издала специальное повеление извещать жителей Петербурга об угрозе наводнения пушечными выстрелами с Адмиралтейской крепости и, кроме того, флагами днем и красными фонарями ночью, выставляемыми на Адмиралтейской башне. Ночью во время наводнения били в адмиралтейские колокола «продолжительным звуком».

В 90-х годах XVII в. адмиралтейство, как пишет историк И. Г. Георги в описании Санкт-Петербурга, заключает «в себе коллегию, магазейны для материалов а снарядов, так­же мастерские для столяров, кузнецов, делателей компасов и прочих».

На верфи военных кораблей «можно заложить вдруг от 8 до 10, но по большей части строится их только 3 или 4, строение же корабля от 60 до 100 пушек, продолжается обык­новенно три года».

Георги красочно описывает торжественный спуск корабля в Неву: «На новом корабле развеваются государственные адми­ралтейские флаги и штандарты; на площади стоят морские батальоны и духовенство освящает торжественно новый ко­рабль, при чем дается ему и имя... плотники лежа под ко­раблем на спине, отрубают все подпоры и подставки, отчего и начинается он спускаться на воду, по-видимому не очень скоро, но с такою быстротою, что желоб сильно дымит, и Нева приходит в такое движение, что бьет волны на противо­лежащем берегу. Спуск корабля происходит с музыкой на оном, при радостном крике матросов и пушечном громе с ва­лов и яхт; последние подымают в то же мгновение с беспри­мерною скоростью множество разноцветных флагов, так что после чего едва снасти видеть можно. Новый корабль дошел до середины Невы, становится на якорь по течению реки».

Екатерина II, отвлеченная военными событиями на юге России, мало уделяла внимания флоту на Балтике, и Адми­ралтейская верфь мало-помалу пришла в упадок.

Императрица специальным распоряжением выключает из Адмиралтейского ведомства охтенских «переведенцев» — плот­ников, которые в петровские дни были «переведены» из районов Белоозера, Вологды, Каргополя, Устюга и других в Петер­бург, поселены на Охте и приписаны к Адмиралтейству, об­служивая нужды как Адмиралтейской, так и партикулярной верфи.

Эти плотники, ставшие очень квалифицированными масте­рами: резчиками, столярами, позолотчиками, теперь, при Ека­терине, приписываются к «точной команде придворной конто­ры» для надобностей дворцовых театров.

В 1799 г. по повелению Павла I инженер генерал-лей­тенант Герард привел в порядок сохранившиеся земляные валы, очистил заросшие каналы, здание окружил палисадом. Во дворе были построены новые каменные мастерские. В это же время ггласис покрывается дерном, и мостится проезжая часть.

К началу XIX в. весь район города вокруг Адми­ралтейской верфи сильно изменился и приобрел торжественный, столичный облик.

Рядом с земляным валом Адмиралтейской кре­пости высился грандиозный Зимний дворец — резиденция русских царей. Десятки статуй на карнизе, множество колонн, украшающих стены, лепные обрамления окон причудливого рисунка придавали дворцу сказочно-бога­тый вид. Напротив дворца располагались большие дома, построенные по проекту Фельтена, они образовали начало полукружия, так блестяще использованного позднее зодчим Росси при сооружении здания Главного штаба.

Между этими постройками и Адмиралтейским валом протя­нулась обширная, в то время уже замощенная Дворцовая площадь, отделенная аллеей от Адмиралтейской, раскинувшейся вдоль длинного главного фасада Адмиралтейства. Адмиралтейская площадь замыкалась с запада только что отстроенным восьми­колонным портиком Конногвардейского манежа (1800—1804), который архитектор Д. Кваренги уподобил античному римскому храму. Сбоку Адмиралтейская площадь огражда­лась рядом особняков и массивом неоконченного Исаакиевского собора, начатого по проекту Ринальди еще при Екатерине II.

В январе 1740 г. между Адмиралтейским валом и Зим­ним дворцом было построено курьезное здание в 70 метров длиной, сохранившееся в народной памяти под названием Ледяного дома. Вокруг него происходили 6 февраля празд­нества и гулянья, посвященные миру с турками. Тогда же 12 февраля в Ледяном доме была разыграна маскарадная свадьба шута князя Голицына с вдовой Бужаниновой.

С тех пор Адмиралтейский луг стал ареной народных гуляний, масляничных карнавалов, и вошло в тра­дицию Петербурга все значительные события и праздники отмечать здесь, на Адмиралтейской, Дворцовой или Петров­ской площадях, среди прекраснейшей декорации, которой так удачно служили красивые фасады дворцов и общественных зданий.

Только Адмиралтейство выпадало из строя красивых зданий, окружающих площади. Оно казалось чужеродной постройкой и резко противоречило величию соседних фа­садов.

* * *

 Постепенно все отчетливее слагалась идея о необходи­мости переделки Адмиралтейства. Но нужен был повод для начала столь грандиозного дела: трудно было решиться на замену колоссального здания другим, не меньшим по объему, или в лучшем случае на полную его перестройку только потому, что оно было недостаточно красивым.

И все-таки, в конце концов, вопрос о перестройке зда­ния стал очевиден, тем более, что в 1805 г. учреждается новое Министерство морских сил в составе Адмиралтейств-коллегии и Адмиралтейств-департамента, для которого нужны были специальные апартаменты. Сама верфь тоже требовала капитальной реконструкции, так как флот не мог более довольствоваться прежней технологией кораблестроения.

Перестройкой здания решено было ознаменовать столетие со дня основания Адмиралтейства.

Кому же было поручить это труднейшее задание?

Наступил январь 1944 г. Отгремел салют над Невой, оповестивший мир о ликовании ленинградцев в связи со снятием блокады. С Невских павильонов и башни Адми­ралтейства взвились в тот вечер тысячи цветных ракет. Орудия, стоявшие у стен Адмиралтей­ства, озарили вспышками залпов стройный силуэт башни и длинные стены постройки. И естественным было для всех, когда на бронзовом диске медали «За оборону Ленинграда» увидели башню и шпиль Адмиралтейства.

Снова стены старинного здания огласились строительным шумом. Вся громадная работа по восстановлению была осуще­ствлена в основном за 1944 г. строительной организацией Инженерного отдела Военно-Морского Флота. Со всей научной и художественной точностью реставрировалось лепное и живо­писное убранство, а в двенадцати комнатах удалось вос­становить лепку, утраченную много лет назад, задолго до войны.

Смотреть на здание Главного Адмиралтейства хорошо всегда и при всяком освещении: и тогда, когда оно озарено ранними утренними лучами и его башня затенена с одной грани, и в ясный, солнечный день, когда шпиль горит ослепительным блеском и прон­зает синеву неба, и тогда, когда четкий, как бы выточенный из камня стройный и красивый темный силуэт башни рисуется на закатном небе и слегка мерцает купол или игла в белую ночь…

Мы с вами стоим на узком мостике под самым шпи­лем Адмиралтейства на высоте 40 метров от земли. И если закинуть голову далеко назад, то ясно рисуется на вершине шпиля золотой кораблик — старинный парус­ник, символ мореходства, который, слегка поворачиваясь по ветру, как будто проносится мимо облаков и плывет в бес­предельной лазури.

Кораблик, как шар и корона, нам кажутся гораздо боль­шими, чем с земли. Но все же трудно представить себе, что высота корабля около двух метров, а диаметр шара под ним в один метр. Глаз скользит по граням шпиля, и взгляд уно­сится далеко вперед, охватывая панораму Невы и гран­диозного города. С этого балкончика, как с капитанского мостика гигантского корабля, можно охватить очертание всего Адмиралтейства, которое своими рукавами подходит к самой Неве.

Адмиралтейский шпиль как бы перекликается через Неву со шпилем Петропавловской крепости, и они служат ориенти­рами судам, следующим по широкому руслу Невы.

Великое произведение архитектуры никогда не бывает только зданием. В нем узнает себя целый город...