В конце XVIII столетия своей известностью Калиостро затмил современников — Вольте­ра, Дидро. О нем написано множество сочинений: в одних он превозносится, в других охаивается. Он сам издал на французском «Записки», полные самовозвеличения.

Странствуя по свету, Калиостро оказался и в России. Об этом Алек­сей Толстой написал даже романтический рассказ, а Марк Захаров снял фильм.

В начале 1779 г. он появился в Митаве. Выдавая себя за ис­панского полковника, он втерся в лучшее общество этого курляндского города. Он намекал, что имеет важное масонское поручение в северные страны. Представляя себя гроссмейстером ордена, он даже открыл масонскую ложу, в которую вступило много образованных людей. Это тем более удивительно, поскольку сам Калиостро писал неграмотно, говорил по-французски скверно, по-итальянски — с сици­лийским акцентом.

Все с нетерпением ждали от него какого-нибудь магического пред­ставления.

И Калиостро его устроил в доме графа Медема. Он спросил имена двух умерших членов семейства Медемов, написал имена на бумаге, покрытой кабалистическими знаками, сжег эту бумагу, натер пеплом голову мальчику — младшему члену семьи и завел его в соседнюю ком­нату. Заперев дверь, Калиостро попросил всех сесть у двери и не про­износить ни слова. Сам он с обнаженной шпагой шагал перед дверью и выкрикивал какие-то слова. Потом Калиостро велел через дверь стать мальчику на колени и говорить, что он видит. Мальчик назвал род­ственников, чьи имена были на бумажке. Потом он сказал, что видит лес и в нем срубленное дерево, по его словам, открылась земля, и мальчик увидел золото, серебро, красный порошок и железные инст­рументы. Вдруг все исчезло, и мальчик увидел высокого мужчину в длинном белом одеянии с красным крестом на груди.

Калиостро брал он аудиторию в основном речами, полными философских и мис­тических сентенций, многочисленных библейских цитат. Барон фон Ховен подарил ему 800 червонцев и бриллиантовый перстень.

Герцогиня Курляндская носила ожерелье из крупных жемчужин. Калиостро рассказал ей, что ему оно прекрасно известно, ибо он сам делал это ожерелье в Голландии, расплавив и увеличив мелкий жемчуг.

В Петербурге Калиостро явился под видом врача и полковника ис­панской армии. Об Испании в столичном свете имели смутные пред­ставления, но к врачу потянулись.

Новый врач — это новая надежда для больного. Калиостро внима­тельно выслушивал больных, осматривал их, давал советы и лекарства, и скоро о нем стали говорить. Слух о приезжем земляке дошел и до испанского посланника, который сразу понял, что полковник поддель­ный. Посланник опубликовал это в газетах, но Калиостро успел уже втереться в разные салоны и даже показать свою жену влиятельному князю Потемкину.

Неизвестно, насколько была близка связь светлейшего с очарова­тельной Лоренцой, но это возбудило негодование Екатерины II. Ло­ренце вроде бы предложили тридцать тысяч рублей, чтобы она уехала из России. Авантюристка деньги получила, но при свидании с князем говорила, что жалеет об этом, что деньги вернет, ибо разлука немыслима для нее. Растроганный Потемкин отвалил ей еще тридцать тысяч.

В это время прусский посланник представил в суд долговое обяза­тельство Калиостро на крупную сумму, выданное им в Кадиксе прус­скому консулу. Тогда же богатая дама обратилась к Калиостро поле­чить ее маленького ребенка. Калиостро взял мальчика к себе на не­сколько дней и вернул здоровым. Но мать обнаружила, что ребенок не ее, хотя очень похож.

Возмутились столичные врачи, устроив перед домом Калиостро своеобразную демонстрацию. Они подали императрице жалобу, что шар­латан, продавая лекарства, будто бы возвращавшие молодость, подры­вает доверие к медицине и приносит большой вред.

Калиостро предложил составить микстуру из ядов ¾ и он, и его про­тивники должны были ее выпить. Кто останется жив — тот и прав. Но на такое разрешение спора никто не согласился, и Калиостро, согласно распоряжению императрицы, был выслан. Екатерина потом написала пьесу «Обманщик» — о Калиостро. Она не любила ни масонов, ни ми­стиков, об их обществах отзывалась как о вредных затеях.

Позже, уже в XIX в. в России объявился и свой соб­ственный Калиостро. Под этим именем по провинции разъезжал «про­фессор черной и белой магии» отставной штабс-капитан. Кроме разных фокусов, показываемых в балаганах, он шел на прямое надувательство публики. На всю витебскую ярмарку извещалось, что показывается ло­шадь, «у которой хвост там, где обычно голова». Поглядеть на такое чудо за гривенник валили и местный шляхтич, и еврей-корчмарь, и да­же приехавший на ярмарку крестьянин. Что же они видели, войдя в балаган? Обыкновенное стойло, где находилась самая обыкновенная лошадь. Правда, привязана она к яслям была не за голову, как обык­новенно, а за хвост. Вот и все чудо.

На следующий день балаган мнимого Калиостро украсился выве­ской: «Здесь угадывают!». Балаган имел сквозной проход с каморкой, обитой черным сукном. Там стоял черный стол с черной вазой, покры­той черной салфеткой. У стола в черном одеянии — Калиостро, гово­ривший шепотом посетителю:

¾ Потрудитесь, пожалуйста, окунуть палец в вазу.

Какой-нибудь местечковый шляхтич делал это, и Калиостро пред­лагал ему:

— Теперь понюхайте.

Пришедший подносил палец к носу и восклицал:

— Фу! Да ведь это какие-то помои!

—  Вы угадали! — торжественно возглашал Калиостро.

Одураченные люди делали таинственное лицо и настоятельно сове­товали посетить чародея.

На третий день афиша зазывала: «Граф Калиостро на глазах почтен­нейшей публики съест живого человека». Балаган не вмещал всех же­лающих, и представление перенесли в местный клуб.

На сцене появился Калиостро:

¾ Согласно своему обещанию съесть человека покорнейше прошу кого-нибудь из вас пожаловать ко мне для эксперимента.

В зале молчание.

— Итак, никто не желает быть съеденным? В таком случае, как же я могу провести сеанс?

Публика, которая чувствует, что ее опять обманули, негодует. Ка­лиостро обращается к исправнику, сидящему в первом ряду:

— Не угодно ли подняться ко мне?

Исправник сердито фыркает.

Калиостро обращается к его соседу. Тот же результат.

— Нет уж, нас не надуешь! — раздается в публике голос. Из кресла поднимается могучий купец, довольно под хмельком. Он протискива­ется на сцену:

—  Ну-ка, слопай меня!

— С удовольствием,— отвечает Калиостро. — Потрудитесь нагнуть­ся, я люблю начинать с шеи.

Купец со смехом нагибается, и Калиостро вцепляется зубами в шею, начиная ее грызть. Клуб оглашается воплем. Купец вырывается и бежит прочь. Стоит дикий хохот.

— Какой нервный! — замечает Калиостро. — Не найдется ли среди уважаемой публики кого покрепче духом?

Конечно, никого не находится, и ловкач становится обладателем приличной суммы, заплаченной за билеты.

Калиостро подружился с молодым актером Лариным. И, конечно, главной темой их бесед были всевозможные способы добывания денег.

— У нашей актрисы, комической старухи, — сказал как-то Ларин,— имеется капитал в целых триста рублей. За пять лет накопила...

— А можно у нее эти деньги под большой процент одолжить? — заинтересовался Калиостро.

—  Ну что ты! Скупа дальше некуда!

— Давай все же попробуем!

Они три дня уговаривали старуху.

— Через две недели за триста отдам четыреста! — клялся Калиост­ро.— Если не верите моему честному слову, поверьте своему же то­варищу актеру!

— Знаю я нас, шарамыжников! Ни копейки не дам!

— Клянусь, через две недели деньги с прибылью будут у вас!

— Да на что они вам?

— В оборот пустить, в самый верный и прибыльный оборот!

— Долгие годы копила, копеечка к копеечке... А тут возьми да и отдай!..

— Все понимаю!.. Хорошо, я верну вам вдвое больше — шестьсот рублей!

Старуха, пораженная такой огромной для нее суммой, сомневаясь и проклиная навязавшегося на ее голову проходимца, согласилась.

— А как ты, батюшка, увезешь их да сгинешь?

— Никогда! Я — граф Калиостро, превращающий камни в золоте! Дайте мне только денег, эту точку опоры, и я, подобно Архимеду, переверну весь мир.

Друзья остановились в лучшей гостинице, Калиостро заказал обед с шампанским. Ларин высказал сомнения по поводу таких трат, но его старший товарищ заявил:

— Граф Калиостро должен жить соответственно. Твое дело пока молчать да учиться.

Он заказал огромные афиши о «магических вечерах». Но первое представление, на котором Калиостро показывал фоку­сы, едва окупило плату за помещение. На другой день еще хуже. Ла­рин впал в отчаяние. Старухины деньги уходили.

— Ничего, — ободрял его Калиостро, — будут деньги! Нам бы толь­ко губернатора на представление заполучить!

— Да зачем?

— Чтобы уверился в моей чудодейственной силе. Некое разреше­ние от него требуется.

Какую-то часть денег Калиостро потратил на губернаторского ка­мердинера, горничных губернаторши — и в результате правитель губер­нии оказался на представлении.

В этот раз был показан новый фокус. Калиостро подошел к губер­натору, сидевшему с женой в первом ряду, и сказал:

— Ваше превосходительство! Позвольте попросить у вашей супру­ги на минуту носовой платок.

Губернатор благосклонно кивнул. Калиостро, получив платок, показал его публике:

— Прошу обратить внимание на метку и духи.

После он разорвал платок на клочки и продемонстрировал их зри­телям. Этими клочками Калиостро зарядил револьвер и попросил ка­дета из публики выстрелить в зажженную свечу. Свеча погасла. Кали­остро взял ее, переломил и достал из середины пакетик, перевязанный ленточкой. Его Калиостро передал губернатору. Каково же было удив­ление, когда там оказался тот же платок, только целехонький.

В гостинице Калиостро говорил Ларину:

— Ну теперь дело в шляпе. Рыбка клюнула!

— Да ведь сборов-то никаких!

— Погоди, все будет.

Назавтра в номер чародея приходили и о чем-то шептались с ним местные факторы-евреи. Калиостро после их визита сказал Ларину, что уезжает на два дня.

— А как же я?

— Жди здесь. Гостиница оплачена, не беспокойся, вот тебе десять рублей на карманные расходы...

Ларину ничего не оставалось делать, как валяться на диване и раз­мышлять о своем друге. Даже ему Калиостро не раскрыл фокуса. А суть его была до смешного проста: существовал второй платок, куп­ленный Калиостро у губернаторской горничной.

Через двое суток поздним вечером появился Калиостро с дамой. Ее лицо скрывала вуаль.

— Это Сомнамбула, таинственная женщина и провидица!

Сняв вуаль, таинственная женщина оказалась молодой красивой ев­рейкой. Густые черные волосы струились по плечам, огромные глаза с длинными ресницами... Наутро Калиостро отправился в канцелярию губернатора и выпро­сил у него разрешение на показ в городе известной европейской пред­сказательницы Сомнамбулы.

Сняли две комнаты, задрапировав их черной материей, по углам расставили свечи. Сомнамбула в восточном одеянии возлегла на дива­не, в полумраке она выглядела еще прекраснее и таинственнее. Ларин был за кассира.

Входной билет оценили в рубль, что было немало. Сбор первого дня составил, однако, всего шесть рублей. Ларин опять впал в панику. Ка­лиостро смеялся: «Погоди, что будет завтра!»

А завтра пришло более ста человек, послезавтра — триста и т. д.

Что же за трюк придумал Калиостро?

Человек входил в таинственный полумрак. На него глядели горящие очи Сомнамбулы. Она монотонно, с паузами, начинала говорить:

¾ Степан Иванович Тихонов... Вам тридцать пять лет... Женаты де­сятый год на Анне Антоновне Крыловой... У вас двое детей: сын и дочь... Их зовут Алексей и Елена... Служите в земстве, жалованья получаете шестьдесят рублей...

Вошедший в комнату был поражен: все верно. А Сомнамбула про­должала:

— Со временем вы разбогатеете... Ваши дети будут владеть милли­онами...

Или: — Купите непременно выигрышный билет, и вы получите большую сумму.

Сомнамбула говорила только приятное. От нее уходили окрыленны­ми, не жалея о потраченном рубле. У кого не было, тот наскребал этот рубль и шел к предсказательнице.

Друзья, пожалуй, обобрали бы весь город, но вдруг последовал при­каз губернатора, в котором фокуснику предписывалось в течение су­ток покинуть губернию — «за эксплуатацию жителей обманными дея­ниями, совершаемыми им совместно с еврейкою Ривкою Розенталь, именующей себя Сомнамбулой».

В тот же день все трое, не искушая судьбу, уехали: Сомнамбула — домой в Варшаву, а друзья в Динабург, где комическая старуха уж и не чаяла их увидеть.

— Я думала, плакали мои целковые! — ликовала она, пересчитывая без конца шестьсот рублей, полученные от Калиостро. Вдруг старуху осенило подозрение:

— Да не фальшивые ли они?

— У меня деньги не могут быть фальшивыми. Если бы я даже сам их делал, все равно они были бы настоящими.

Объясним фокус с Сомнамбулой. Калиостро нанял восьмерых евре­ев. Каждый из них должен был изучить один из восьми кварталов го­рода: собрать подробные сведения о каждом жителе и записать их в свою книгу. Сквозь замаскированные щели в обивке евреи смотрели на вошедшего, и знавший его подходил к слуховой трубке, выведенной к уху Сомнамбулы, давая характеристику. Очень просто.

Где и как кончил свои дни наш отечественный Калиостро — неиз­вестно. Человеческую натуру он знал совершенно и с успехом играл на ее слабых струнах.

При Екатерине II в Петербурге появился иноземный механик Кемпелен, показывавший изумляющую всех новинку — автомат, играющий в шахматы. Внешне автоматический шахматист напоминал крупного че­ловека в восточном одеянии. Перед игрой механик снимал панель, и глазам зрителей представали различные колесики, пружинки. Кемпелен заводил ключом машину, и зубчатые колесики вертелись, трещали. Автомат делал ход первым. Он брал пальцами пешку и ставил ее на клетку доски, после чего до ответного хода пребывал в неподвижно­сти. Двукратный кивок автомата означал шах королю. Никто не мог выиграть. Кемпелен богател. Екатерина II выразила желание купить чудес­ную игрушку, но механик уверил государыню, что без него автомат быстро сломается.

Однажды любитель-шахматист, играя с машиной, попробовал не­заметно продвинуть свою фигуру. Автомат отреагировал: толкнул со­перника в грудь. Шахматист ответил, и автомат с грохотом рухнул на пол¾ в нем находился безногий и с одной левой рукой поляк Воронский. Когда-то красавец, он во время польских волнений был ранен, и хирур­ги добросовестно потрудились над ним. Воронский сам придумал такой автомат и способ зарабатывать деньги шахматами.

Явившийся в апрельский Петербург 1771 г. некий немец собирал невских жителей в трактир Гейденрайха «Лон­дон», что на Новой Исаакиевской улице, суля им весьма замысловатое зрелище: «Новоизобретенный оптический, с великим трудом и искусством сделанный Театр Света, какого здесь еще не видали».

Уточняя, что речь идет не столько о свете, сколько о театре, афиша на русском и немецком языках извещала: «Он состоит в четырех отменных исто­рических дистанциях, в коих ежедневно являются перемены, состоящие в разных перспективных иллуминованных улицах с некоторыми в торжественные дни возженными фейерверками, с превеликолепно иллуминованными садами и достопа­мятными церквами знатнейших городов в Европе. Но сии оптические представле­ния весьма отличны от известных уже публике общих оптических представлений, потому что представляются в настоящей их величине и совершенной красоте. К большему еще увеселению видны будут разные мосты и улицы, по которым люди ходят взад и вперед; ездят верхом, также в колясках на санях с колокольчиком, так что зрителям представится, будто бы они действительно видят настоящую, весьма приятную из большого города простирающуюся дорогу».

Кроме «отменных исторических дистанций», показываемых, вероятно, при помощи движущихся фигурок и волшебного фонаря, этот «автоматических и оп­тических инструментов художник» предлагал петербуржцам еще одну невидаль: «Механическим образом сделанная машина представляет почти живого старика из Швабии, у которого движутся глаза и всякий член. Сей старик ответствует на всякий вопрос громко и явственно; сказывает сколько ему лет; узнает цвет платья; не дается в обман: естьли положат к нему в ящик деньги, то он, выняв, рассказывает, в котором году и в каком месте монета чеканена; также курит табак, умеет играть в карты и в тавлей, да и многие другие удивления достойные показывает действия».

Вообще-то механические фигуры для Петербурга особой новизны не составляли. Периодически заезжие искусники демонстрировали различного рода «художествен­ные машины»: то «в натуральной величине пастуха и пастушку, которые играют тринадцать арий на флейтоверсе», то «малую голландскую женщину, которая каж­дую минуту по 18 дюймов лент делает». Но чтобы «механическим образом сделанная машина» говорила — такое и впрямь могло привести в изумление. Оттого, надо полагать, любители подобных художеств потянулись на Новую Исаакиевскую, что­бы взглянуть на «почти живого старика», прозываемого Корнелием, и либо уверо­вали в чудо, либо дивились хитроумию немецкого механика, либо называли увиден­ное шарлатанством и жалели немалую по тому времени сумму в 30 копеек, отданную за первое кресло. Лишь через месяц, когда внимание к «Театру Света», видимо, ослабело, его содержатель объявил о снижении цен на места, уверяя горожан в том, что никто из них о любопытстве своем «сожалеть не будет, потому что таковых искусных машин, как особливо представляемая старика Корнелия, ни в какое время не видано было». Последнее, впрочем вызывало сомнение.

К 1771 г. уже два поколения наезжавших в Париж обитателей русской столи­цы могли видеть знаменитый автомат работы Жака Вокансона — «Флейтиста», который, как излагал один из словарей XVIII в., «играет многие песни с удиви­тельною исправностью, употребляя свои губы к надуванию немецкой флейты и пальцы к переменению тонов». А возвратившиеся из Швейцарии, воз­можно, рассказывали о некоторых удивительных созданиях Пьера-Жака и Анри-Луи Дрозов — механической девочке, что «сидя в креслах, играет на клавирах», или о «фигуре, представляющей двухлетнего младенца, который, сидя, пишет на налое». «Оная, — уведомят в 1777 г. «Санкт-Петербургские ведомости», — сама обмакивает перо в чернила, стрясает с него лишнее и пишет явственно и правиль­но все то, что ей сказывают, без всякого к ней со стороны прикосновения. Она ставит, где надобно, прописные буквы и отставляет в письме слова порядочно; при том надлежащее между строками наблюдает расстояние. Во время письма смотрит на бумагу, а по написании буквы или слова, обращает глаза на того, кто ей сказы­вает, или на подлинник, с которого списывает, и оному в исправном букв написа­нии как будто подражать старается».