Но только в определенные часы даже в преде­лах своей слободы рабочие имели право ходить друг к другу в гости, в кабак, развлекаться игрой в карты. Соби­раться можно было лишь в церкви и кабаке.

Кабаки густой сетью накрыли город; в середине века их было более 120, в том числе на Адмиралтейской стороне 48, на Петербургской 30.

В 1723 г. кабацкие доходы казны по Петербургу составили 128 тыс. рублей, а в 1752 г. «питейный» откуп дал более миллиона рублей. Продавали спиртное и тайком. Из уличенных в этом деле в 1752 г. спекулянтов самым крупным оказался прусский посол, на квартире которого был сделан обыск и отобрано еще не проданное вино.

До наших дней дошел анекдот петровского времени.

- Пойдем в церковь! – Грязно. – Ну так в кабак! – Разве уж под тыном пройти?

Кабаки в то время были крайне неряшливы, пиво в них стояло в больших открытых кадках, из ко­торых теснящийся народ зачерпывал его деревянным ков­шом и, и чтобы не проливать ничего даром, выпивал пиво над кадкой, в которую стекало таким образом по бороде то, что не попало в рот. Притом, если у пришедшего выпить не оказалось денег, он оставлял в заклад свой старый ту­луп, рубаху или другое что-нибудь, без чего мог обойтись до вечера, когда получит поденную плату и заплатит за пиво. Такой заклад обычно ве­шался тут же на кадку, которая часто была кругом обвешена этой грязной рухлядью, но никто этим не брезговал, хотя не­редко эта ветошь от тесноты сваливалась в чан и там пре­спокойно плавала в пиве по нескольку часов.

В праздники можно было пошататься по рынкам. Вот что пишет анонимный современник:

«Сколько при Санктпетербурге находится рынков и прочих торговых мест, также по знатным улицам и перекресткам, всюду имеются маркитантские торги в избах, в лавочках и в разноску, оных премножество и числить нужды нет, некоторые для всяких рабочих людей и для скудных приуготовляют съестные припасы следующие: 1) в харчевнях варят щи с мясом и рубцы, 2) уху с рыбой, 3) пироги пекут, 4) блины, 5) грешневики, 6) калачи простые и сдобные, 7) хлебы ржаные и ситные, 8) квасы, 9) сбитень вместо чаю». Готовили все это и торговали вразнос солдатские женки и вдовы, женки работные, а из мужиков – ярославцы да ростовцы.

Как мы видим, развлечений для мастерового люда в Петербурге было мало. Самым главным – и развлечением, и лечением, и забавой была, конечно, баня.

При входе с улицы на банный двор сидел сборщик с ящиком и брал с приходивших «банное», то есть плату за вход. Бедня­ки обычно приходили семействами или артелями по нескольку человек, чтобы расходы были поменьше. Делали так: пока одни мылись, другие оставались сте­речь одежду, потом менялись местами с вышедшими из бани.

Парились по многу часов до одури. Столяр В. Гаврилов рассказывал, как во втором часу пополудни на двор к нему пришли работники и просили «ево, чтоб для их истопить баню, а за дрова, и за веники, и за работу рядили дать ему три копейки. Работники парилися и ночевали во оной же бане, а один из них там же на полке и умер».

Приезжий иностранец О. де Ламотре, описав монастыри, порт и застраивавшиеся красивыми до­мами невские берега, пожелал «сказать два слова о банях». Вот что он отметил: «Эти бани по великолепию и чистоте не могут идти ни в какое сравнение с турецки­ми банями, но они тоже всегда полны народу; способ купания русских известен по нескольким напечатанным уже сочинениям, поэтому я избегу повторения. Русские так же привычны к купанию в бане, как к еде и питью, они используют баню в качестве универсаль­ного лечения от любого недуга, как турки свою. Рус­ские бани построены в основном из дерева, и лучшая из них, какую я видел в Петербурге или в других мес­тах, через какие проезжал, не сравнится с наихудшей турецкой, где бани построены из мрамора или твердо­го камня».

Ученый швед Карл Рейнхольд Берк, живший в Пе­тербурге в 1735 г., отме­чал в своих «Путевых заметках»: «Русские моются ча­сто, и это для простолюдинов если не универсальное средство лечения, то во всяком случае профилактика — они всегда спят одетыми, и им требуется раз в неделю купаться и надевать чистое, таким образом несколько освежаясь. Это дело в С.-Петербурге поставлено лучше, чем вообще по стране, ибо дворы за мужскими и жен­скими банями стоят так, что прохожим не видно ника­кое неприличное зрелище».

Способом «купания» русских неизменно восторга­лись многие иностранцы, приезжавшие в город на Неве. Посланник Юст Юль в ноябре 1709 г. был свидетелем такой сцены:

«За городом мне случилось видеть, как русские пользу­ются своими банями. В тот день был сильный мороз, но они все-таки выбегали из бани на двор совершенно го­лые, красные, как вареные раки, и прямо прыгали в протекающую возле самой бани реку; затем, прохла­дившись вдоволь, вбегали обратно в баню, потом вы­ходили опять на мороз и, прежде чем одеться, долго еще играли и бегали нагишом. В баню русские прино­сят березовые веники в листах, которыми дерут, скре­бут и царапают себе тело, чтобы в него лучше прони­кала теплота и шире отворялись бы поры». Юст Юль делал вывод: «У русских всего три доктора», притом «первый доктор — это русская баня».

Фридрих Христиан Вебер также заинтере­совался «купанием» русских, которое они «употребляют как универсальное средство ото всех болезней». Он не смог, конечно же, удержаться от того, чтобы не описать бани, из которых россияне «выбирают наиболее при­годную и полезную, по их мнению, против недуга». Вот что он еще отметил: «Вверху на крышах сидят дети и кричат, что бани их превосходно натоплены. Желаю­щие мыться в этих банях раздеваются на открытом воз­духе и бегут затем в баню; когда же там достаточно пропотеют и обдадутся холодной водой, выходят на воздух или на солнце, бегают везде под кустами, шутят и балагурят между собою.

С изумлением видишь, что не только мужчины в своем отделении, но и девицы и женщины в своем, по 30, 50 и более человек, бегают, без всякого стыда и со­вести так, как сотворил их Бог, и не только не прячутся от сторонних людей, прогуливающихся там, но еще посмеиваются над своей нескромностью».

Другой немец, оставшийся неизвестным, посетив Петербург в 1710 г., свидетельствовал: «Я частень­ко видал, как и мужчины, и женщины, чрезвычайно разгоряченные, выбегали вдруг нагими из очень жар­кой бани и с ходу прыгали в холодную воду, сколь бы ни силен был мороз. После этого они считают себя совершенно здоровыми и бодрыми. Поэтому русские моются очень часто; пожалуй, нет ни одного домишки или хижины, даже самой бедной, при которой не стояла бы баня. Иного лечения они не знают».

Что до совместного мытья мужчин и женщин, то у петербургского начальства это всегда вызывало недо­вольство и правительствующий Сенат счел в конце концов, что сие «весьма противно».

Баню как «медицинское средство» описал и упоми­навшийся уже Ф. X. Вебер. По его наблюдениям, к это­му средству прибегали «в тяжких болезнях» и состояло оно в следующем: «Натапливают печь обыкновенным образом, и, когда самый жар в ней, после топки, не­сколько спадет (до того, впрочем, что я не мог выдер­жать руки на полу печи и четверть минуты), залезают в нее пять, шесть, а иногда меньше или больше, чело­век; когда таким образом они разместятся и разлягутся в печке, товарищ их, остающийся снаружи, прикрыва­ет устье печи так плотно, что пациенты едва могут пе­реводить в ней дух. Наконец, когда они не могут уже более выдержать, то начинают кричать, чтобы сторо­жевой отворил печь и выпустил бы их из нее дохнуть немного свежим воздухом; вздохнув, они опять залеза­ют по-прежнему в печь и повторяют приемы эти до тех пор, пока вдоволь не распарятся, после чего, с раскрас-невшим, как кумач, телом, бросаются они летом прямо в реку, а зимою (что они еще больше любят) в снег, в который и зарываются совершенно, оставляя открыты­ми только нос да глаза. Так зарытыми в снегу остают­ся они два и более часа, смотря по тому, как требует их болезненное состояние, и этот последний прием счи­тают они одним из превосходных средств к выздоров­лению».

Понятно, что Вебер в данном случае был свидетелем «массового посещения» «влазни»; вероятно, увиденное произвело на него столь необыкновенное впечатление, что он решил «зарыть» моющихся в снег на «два и бо­лее часа», чтобы еще сильнее поразить воображение чи­тателей-соотечественников.

В XVIII в. в Петербурге появились «специальные» врачебные бани, получившие название «бадерские» (от немецкого слова, имеющего несколько значений: ванна, купание, водолечебный курорт; вспомним знаме­нитый немецкий город Баден-Баден). Просуществовали они более пятидесяти лет. Чтобы получить право содер­жать врачебную баню, нужно было испрашивать разре­шение правительства.

Считается, что первым бадером в России был лекарь Христофор Паульсон, привезенный Петром I из Риги в 1720 г.. После смерти Петра I должность придворно­го бадера была упразднена.

И. Г. Георги писал в 1794 г.: «Для простого наро­да... бани суть необходимо нужны. Почти всякий стара­ется единожды в неделю или так часто, как может, хо­дить в баню, и в каждой части города имеются для того у воды несколько публичных бань для мужеска и женска полу.

Публичные бани... находятся обыкновенно в весьма обветшалых деревянных домах».

«Публичные» (иначе «торговые», «народные», «об­щие») бани держали поначалу крестьяне, переселивши­еся на берега Невы. Потом «банным промыслом» ста­ли заниматься купцы, чиновники.

Бани не топили в большие церковные праздники (были закрыты в продолжение всей Страстной недели); если же последние приходи­лись на банные дни, например на четверг или субботу, то бани работали в среду или пятницу.

Топили бани (но не все) два раза в день: с полуно­чи — утренние, с полудня — «вечеровые»; в этом была необходимость, потому что от беспрестанного поливания водой каменка остывала. Утренние бани открыва­лись к заутрени, в церковный благовест, а вечеровые — к вечернему звону.

Но одной бани, как развлечения, было мало.

Рабочие, несмот­ря на запреты полиции, играли не только в карты, но и в кости, вели кулачные бои. Ходи­ли в лес по грибы и ягоды, устраивали игры, пели пес­ни. Посещение церкви являлось обязательным, что подтверждается указами.

Известна история, как московские мастеровые, переведенные в Петербург на позументную фабрику, очень скоро познакоми­лись с обхождением санкт-петербургским. Однажды они запели песни на улице, за что были тотчас арестованы и биты кошками. Из-за отсутствия по­ручителей они долго не могли освободиться из по­лиции.

При длинном рабочем дне досуг мастеровых был коротким. Но и немногие свободные часы занять было нечем. Работных людей не подпускали к раз­битым в столице садам, кунсткамере и библиотеке.

По праздникам множество народа собиралось на большом лугу в окрестностях столицы, они разби­вались на две партии и дрались с ожесточением, до крови. Хотя кулачные бои и были запрещены, в кабаках мастеровые нередко пробовали силу своих кулаков «в полюбовном бою». Во хмелю такие бои заканчивались иногда трагически.

Были в Петербурге и общие праздники по случаю каких-либо важных событий. И обязательным атрибутом таких празднеств были фейерверки, приводившие всех в восхищение.

Артиллерист Михайло Данилов издал в 1777 г. «Руководство производства фейерверков», где рассказывает об истории этого зрелища.

«Художественные огни изготовляли Преобра­женского полка бомбардирские офицеры Карчмин и писаря, которых записки для составления ракет и  до   нашего   времени  сохранены.   В   тогдашнее время   фейерверк   исполняла   помянутая   рота: потом,   когда  граф  Миних  был  фельдцейхмейстером,   то  составление  и  изготовление  фейерверков зависело только от артиллерии. В России первым фейерверком  был,   а  потом  и  оберфейерверкером г. Демидов, а по нем фейерверкером г. Мартынов, находящийся ныне при артиллерии генерал-пору­чиком.  После  него  находясь  я  при  изготовлении фейерверков так и иллюминации, удостоен был в 1756 г. в обер-фейерверкеры и во всю мою при лаборатории бытность не мало упражнялся как в военных, так и фейерверочных делах и работах».

Далее о самих фейерверках. «Фейерверк,  имея в  виду,  что  его  художество недолгое время показывает свои предметы, должен дорожить столь скоро преходящими действиями и применяясь ко образу мыслей зрителей, по полит­ическим и гражданским связям, избирать то мгно­вение предмета, какое выразить может его искус­ство так,  чтобы вдруг можно было оное обозреть и чтобы все занимая и привлекая зрение которого, удовлетворяло вместе и уму, все бы согласовалось и соответствовало цели и даже последняя ракета была пущена во время, дабы не отвлечь собою на­прасно взора зрителей; одним словом фейерверкер должен изобразить торжество так,  чтобы всякий, будучи от онаго в полном удовольствии, умственно мог себе представить не только повод и начало, но есть ли возможно и всю историю торжества».

Английский  посланник  Клерк  напугал   русских обывателей в Устюге. В благодарность соловецкому воеводе за травлю зайцев, Клерк ответил роскошным  обедом,   после   которого  был  устроен фейерверк. Было пущено несколько ракет и шутих и, кроме того, зажжено целых сто бочек смолы ¾ при громадном стечении народа, собравшегося на это необычайное зрелище... Ракеты были приняты крестьянами за огненных змей, и они в страхе разбежались.

Крестьяне в страхе разбежались в 1674 г., но в XVIII в. фейерверка уже не пугались; наоборот, фейерверками любовались, и они имели громадное воспитательное значение.

Фейерверк, если перевести его на современный язык, соответствовал передовой статье современной правительственной газеты. Правительству  необходимо  было произвести  то  или  иное  влияние  на умы. Манифесты могли слышать немногие; печатные  указы опять-таки были достоянием  не­многих: грамотеев  в  то  время было  мало, да и самый текст манифестов,  написанный в канцеляриях сначала по-немецки, а затем пере­веденный на русский, а если и написанный прямо «по-российски», то, во всяком случае, с оборотами и конструкциями фраз вполне не русскими, с тру­дом разбирался и понимался.

Но   когда  перед  глазами  тысячной  толпы   из горящего орла,  который словно парил в вышине, вылетала ракета,  попадала в льва,  зажигала его, после чего лев разлетался в куски, — всякий, даже только недавно ставший постигать ту иноземщину, которую Петр Великий вводил на русской земле, понимал,   что  орел — это  российская  держава,   а лев — исконный  враг,   шведский  король,   и  что орел победил этого льва, уничтожил его планы по­корить Россию. Вот почему экономный и расчетливый Петр не жалел денег на эти огненные забавы; его примеру следо­вали и преемники. Фейерверки стали терять свой смысл лишь в конце XVIII - начале XIX в., когда они сделались одной из принадлежностей раз и навсегда принятого церемониала.

Между тем, для каждого фейерверка первой  половины  XVIII  в.  надо  было   прежде всего  сочинить сценарий. К  этой  работе привлекались деятели науки и искус­ства. Проекты иллюминаций и фейерверков делали лучшие  художники и ученые. В делах  академии наук, например, сохранился рисунок самого Ломо­носова; который представляет  Геркулеса, облоко­тившегося на земной шар и держащего в другой руке свою знаменитую палицу. Составленный про­ект поступал на «аппробацию», и если он удоста­ивался утверждения,  то его отсылали в  артилле­рийскую лабораторию, и тут-то искусные мастера и своего рода художники должны были оживить картину при помощи пиротехнических средств.

Нельзя забывать, что эти работы производились экстренно. Сегодня, едва переводя дыхание, на курьерской тройке прибывал в столицу курьер; вы­стрелами из Петропавловской крепости давалось знать населению, «что победоносным Российским воинством одержана еще одна победа». Затем был молебен, а вечером, самое позднее, на другой вечер, должна была быть зажжена иллюминация, должны загреметь пушечные выстрелы и разно­цветный дождь ракет должен был озарить темную петербургскую ночь...

Молебен — церковное богослужение, включающее благодарственное или просительное моление. Молебны бывают общие, совершаемые в храме перед литургией или после нее, после утрени или вечерни, и частные, которые совершаются и на дому по желанию отдельных лиц. К общим относятся молебны в храмовые праздники, по поводу больших государственных событий и бедствий.

Вот описание фей­ерверка 1721 г.: «Во время шведского мира 1721 года на Петербургс­ком острову против Сената сделан был Янусов дом великим фигурным театром и убран весь фонарями разноцветными, в воротах план фитильной нари­сован Янусов древней, мирорешительной. Противу того дома поставлены две особы, первая в знак императора Петра Великого, другая в знак короля Шведского и около дома по плану фитильному и возле их пирамиды, колеса и всякие огненные фи­гуры, да от того же дому протянута веревка к Се­натской галерее, и на ней укреплен орел. У всего того приуготовления был сам государь. И в ночи в 12 часу сам Государь зажег орел, который полетел прямо в Янусов дом и зажег план с статуей и как стал сгорать, то те особы пошли с простертыми руками и затворили ворота янусовы, из того храма вдруг вылетело больше тысячи ракет и потом с города, из постав­ленных по Неве реке галер, из пушек учинилася стрельба, подобная грому и молнии, и продолжа­лась с час; потом зажгли два плана: на одном ко­рабль, идущий в гавань, с надписью: «конец дело венчает», а на другом корона Российская и Швед­ская, соединенные на столбе, с надписью: «соеди­нение дружбы». По сгорании планов началась по­теха огненная удивительным порядком с пирами­дами, в подобие бриллианта, а на верху пирамиды корона Российская, а на другой корона Шведская и продолжалась потеха часа четыре».

Уличные празднества устраивались и в честь каких-нибудь при­мечательных в жизни страны событий. При Петре они становятся столь же традиционными, как карнавальные шествия и фейерверки в дни рождества, Нового года или масленицы. Совершенно естест­венно, что эти торжества несколько отличны от тех, что затевались по пустяковым поводам, из одного только желания повеселиться.

Сбегался народ поглядеть и на потехи Петра I.

Особенно однажды позабавило зрителей представление на реке. Под барабанный бой, пушеч­ную пальбу и визгливое завывание дудок по Неве торжественно плыл плот из пустых бочек. На них восседали, крепко привязанные, чтобы невзначай не кувырнуться в воду, кардиналы всешутейшего собора. Плот был подцеплен к другому, тоже сделанному из бочек. На нем единственный пассажир — князь-папа. Он сидел в деревянной лохани, которая плавала в громадном котле с пивом. Этот нелепый поезд тянула на буксире хитро устроенная деревянная машина в виде мор­ского чудовища. Верхом на нем сидел сам владыка морей Нептун. Время от времени он поворачивал трезубцем князя-папу в его котле, а тот при этом громко вопил со страху: плавать-то он не умел, а согласитесь, что утонуть в теплом и порядком грязном пиве — гибель довольно бесславная.

Такие вот нехитрые развлечения были у жителей будущей российской столицы.