При Екатерине появились клубы на западный манер.

Самый «степеннейший» из клу­бов был Английский. Основан он был в марте 1770 г. Гарнером, богатым банкиром. Вскоре этот банкир сделал­ся банкротом, и земляки англичане, желая помочь ему, сделали его экономом и хозяином этого клуба. В первое вре­мя здесь насчитывалось не более пятидесяти членов. Плата не превышала 40 рублей; для помещения нанимался неболь­шой дом на Галерной улице за 1500 рублей. Через 40 лет Английский клуб уже имел более 300 членов, в числе кото­рых находились высшие государственные сановники, как например, граф М. А. Милорадович, Аракчеев, Сперанский, П. X. Витгенштейн и многие другие.

Почти каждый вечер посещал это собрание И. А. Кры­лов; над тем местом, где он обычно сиживал, впоследст­вии был поставлен его бюст. В столовой зале висел портрет и учредителя этого клуба. Английский клуб очень долго за­нимал великолепный дом у Синего моста, в котором неког­да жил фельдмаршал князь Трубецкой, дававший пышные балы.

В 50-х гг. XIX в. в Английском клубе насчитывалось около четырехсот членов и более тыся­чи кандидатов, которые по старшинству и занимали откры­вавшиеся вакансии. Первейшие люди домогались чес­ти вступить в клуб. Князь Чернышев и граф Клейнмихель так и умерли, не попав в его члены.

Почти в одно время с Английским клубом был основан клуб немцем Шустером, тоже некогда богатым куп­цом, но потом разорившимся. Клуб этот сначала помещал­ся в двух скромных комнатах; в феврале 1772 г. он уже был переведен в большую квартиру и стал называться Большим Бюргер-клубом. Он, впрочем, был более извес­тен как Шустер-клуб. Это было довольно дружное общество, состоящее из заслуженных чинов­ников, артистов, богатых русских и иностранных купцов и зажиточных ремесленников. Не ограничиваясь одними уве­селениями, клуб преследовал многие благотворительные цели: давал пенсион 150 престарелым, неимущим и по­стоянно воспитывал несколько беднейших сирот.

В ноябре 1784 г. было основано Коммерческое общест­во с целью дать биржевому купечеству возможность собираться для совещаний по коммерческим делам и про­водить время в беседе и карточных играх.

В 1783 г. открылся еще Американский клуб. Помещался он первое время близ Исаакиевской церкви в доме Погенполя. Лучшей порой его существования было начало XIX в.: тогда насчита­лось в нем более 600 человек; впоследствии к этому клубу было присоединено танцевальное заведение Квятковского, после чего клуб стал называться Клубом соеди­ненного общества. В 1785 г. гробовым мастером Уленглуглом был учрежден Танц-клоб. Членами его могли быть только нечиновные лица мещанского и купеческого сословий.

Впрочем, нынешнее слово «мещанин» в Екатерининское время было в полном смысле слова переводом французского bourgeois, или немецкого burger, и купец первой гильдии, по тогдашнему смыслу, был не что иное, как мещанин, запи­савшийся в гильдию. Мещанами называли также всех сво­бодных художников, переименованных впоследствии в име­нитых граждан, т. е. почетных граждан.

Гораздо ранее этих клубов в 1772 г. в Петербурге был учрежден Музыкальный клуб из 300 чле­нов, вносивших в год по десять рублей с человека на содер­жание оркестра. В Музыкальном клубе два раза в неделю дава­лись концерты, которые посещались многочисленной публикой. Этот клуб просуществовал до 1777 г., затем он был за­крыт, но через год основалось другое музыкальное общество, которое зимой, в продолжении восьми месяцев, давало каждую субботу концерты и ежемесячно один бал и маскарад. Членов здесь было до пятисот человек, каждый платил по 15 рублей. Для этого клуба был нанят большой дом петербургского обер-полицмейстера Чичерина и роскошно убран. В оркестре клуба играло 50 превосходных музыкантов и часто участвовали приезжие солисты. Деньги эти артисты получали по тогдашнему времени весьма высокие: от ста и до двухсот рублей за один вечер. В 1787 и 1788 гг. дела клуба шли блистательно, но вскоре излишняя роскошь, с какой давались здесь маскарады и балы, совер­шенно расстроили финансы, и в 1792 г. были проданы с аукцио­на все прекрасные музыкальные инструменты клуба, серебряная и фарфоровая посуда и даже мебель.

В 1794 г. известные богачи Демидов, Сикстель и Бланд создали новый клуб, в котором вскоре было до 400 че­ловек. Каждый платил по 50 рублей. Помещался клуб в доме Бутурлина. Это музыкальное общество просущество­вало не более четырех лет и со смертью учредителей распа­лось. В 1802 г. было положено начало Филармоническо­му обществу и потом уже Симфоническому.

Если концерты, устраиваемые при дворе, и являлись для им­ператриц (не забудем, что почти три четверти XVIII. ве­ка у нас царили императрицы) развлечением, удо­вольствием, то для подданных они были далеко не таковыми, а скорее еще новой и довольно тяжелой повинностью. Посещение этих музыкально-театраль­ных развлечений было строго обязательно: чуть ли не каждый год, а иногда и несколько раз в год, появля­лись высочайшие указы правительствующему Сенату:

«О назначении в императорском Оперном доме трех представлений в неделю, а именно, по средам — ита­льянских интермедий, по вторникам и пятницам — французских комедий»

Сенат распубликовывал эти указы, они рассылались «за подписью» во все прави­тельственные учреждения и подлежали «неукоснитель­ному» исполнению. Менялись дни представлений, изме­нялись самые представления — вместо итальянской интермедии шла русская трагедия,— но сущность дела оставалась та же: посещение императорского театра было обязательно, и манкирование могло вы­звать «высочайший гнев» — а попасть под «высочай­ший гнев» в лучшем случае означало отъезд из Петер­бурга, удаление в какую-нибудь захудалую вотчину, но дело могло кончиться и гораздо серьезнее.

Попав в Оперный императорский дом, зритель дол­жен был подчиниться ряду установившихся правил. Вот одно из них, наи­более характерное: «О пропуске в Оперный дом во время французских комедий лейб-гвардии штаб и обер-офицерских и напольных полков штаб-офицер­ских жен, которые прежде помещались вверху, в партер».

Существовало как бы разделение — места занимались соответственно рангу и чину мужа и, быть может, не одна красавица вместо того чтобы наслаж­даться, как «природный русский тенор Марко Портурацкой» выводит рулады, сгорала от зависти, что ее подруга сидит ближе к царской ложе, а ей приходится занимать место, выражаясь по-современному, «на га­лерке»...

А наряды... боже, сколько забот и волне­ний вызывали они: «в темноцветных платьях» вообще нельзя было показываться при дворе — темный цвет напоминал траур, траур наводил на мысль о смерти, а страх перед смертью был невероятен у «веселой ца­рицы Елисавет», превращавшей из-за этого страха ночи в день; «робы иметь величиною поменьше тех, что на больших куртагах бывают». Все нужно было помнить, все нужно было предусмотреть, и хотя бы зеркало — этот вечный спутник женщины — ясно и убедительно говорило: наряд не к лицу, светлое платье выказывает ярко неуклюжесть фигуры, эта неуклю­жесть скроется при темном цвете,— но «в темноцвет­ных платьях вообще не являться».

Понятно, что все эти и ряд им подобных мелких ограничений и правил этикета отравляли то удоволь­ствие, которое могло принести театрально-музыкаль­ное развлечение; ничего подобного не могло быть на частном представлении, куда человек шел, купив билет, шел потому, что ему хоте­лось, а не потому, что существовал известный высо­чайший указ.

Первое объявление в «Ведомостях» о частном публич­ном концерте появилось в середине 1746 г. Вот его текст: «По полудни в 7 часу приезжий бассист в доме ге­нерала Загрязского, подле немецкой комедии, будет петь концерты с музыкою, чего ради желающие его слушать могут приходить в означенный дом с платежом по 1 рублю с персоны».

Самый главный, существенный вопрос при устрой­стве концерта — найти для него подходящее помеще­ние.

 «Бем сим почтенно публику уведомляет, что обе­щанный им концерт по некоторым препятствующим в том обстоятельствам не может быть дан, почему все те особы, кои взяли уже билеты, могут получать об­ратно свои деньги».

Концерты были делом новым, тогда как к театраль­ным представлениям петербуржец уже привык и усердно посещал Немецкий театр, помещавшийся на нынешней Большой Морской, а тогда Большой Гостиной улице. И концертанты первое время устраивают свои концерты именно около этого Немецкого театра, оче­видно, в надежде, что зритель скорее пойдет по зна­комой ему дорожке.

Действительно, в цитированном уже нами объяв­лении 1746 г. говорится: «подле немецкой комедии»; в объявлении 1748 г. читаем: «против немецкого комедиального дома».  Очевидно, нанять сам «комедиальный дом», сам Немецкий театр концертанты не решались, так как на концерты публика ходила в гораздо меньшем количестве, чем в театр и, кроме того, сбор за концерт едва ли бы окупил плату за по­мещение.

И концертанты стали обращаться к милости то­гдашних вельмож-меценатов, живущих во дворцах, уступить для концерта свою залу. Отказы если и бывали, то редко. И первый концерт, отмеченный нами в царствование Екатерины II, был в «состоящем близ Летнего дворца доме его сиятель­ства князя Барятинского». Этот дом почти в непри­косновенном виде сохранился до наших дней: бывший дом министерства юстиции на Итальянской улице.

Большую помощь концертантам оказывали графы Строгановы — в зале их знаменитого дворца, постро­енного Растрелли на Невском проспекте у Полицей­ского моста, происходил ряд концертов.

Затем, когда Аничков дворец, приобретенный им­ператрицей Екатериной II у графа Разумовского, был подарен князю Потемкину, а последним продан откуп­щику Шемякину, как в самом дворце, так и в особой садовой галерее — ее не существует в настоящее время, она помещалась приблизительно там, где теперь находится памятник Екатерине II,— раздавались очень часто и звуки различных инструментов, и пение самых разнообразных артистов.

Вельможи меценатствовали и от­давали свои танцевальные или парадные залы артис­там, конечно, даром, но уже в то время граф Ягужинский, устроив у себя в доме помещение для настоящего театра с постоянной сце­ной, партером и ложами, сдавал этот театр за деньги.

Выгоду от сдачи помещений под концерты не замедлили учесть трактирщики. Концерты стали даваться и в Вюртембергском трактире на Малой Мор­ской. Этот трактир был открыт вскоре после приезда невесты Павла Петро­вича — Марии Федоровны, которая была родом, как известно, из Вюртемберга; вместе с княжной приехал предприимчивый немец — и появился Вюртембергский трактир. Затем концерты были и в Английском, или, как тогда писали, «Аглинском» трактире в Галерном дворе, т. е. на Английской набережной.

Трактирщики не только сдавали помещения артистам, но довольно часто устраивали музыкальные увеселения на собственный риск. Так, например, в 1762 г. «на Адмиралтейской стороне, в Малой Морской у трактирщика Гейса славный гарфенист (арфист) Гохбрикер по понедельникам и воскресеньям по по­лудни будет играть на гарфе особого рода».

Из­редка концерты давались и в других трактирах, например в знаменитом Демутовом трактире, или, как тогда звали, доме Демута. Этот трактир и гостиница (в ней впоследствии останав­ливался Пушкин) помещался на Конюшенной улице и выходил на Мойку.

Позже концерты стали устраивать и в двух театрах: Каменном и Деревянном.

В начале 90-х гг. XVIII в. появился на пе­тербургском горизонте один из увеселителей Петер­бурга, родоначальник последующих Излеров, Лентовских, Поляковых  — француз Лион, кото­рый арендовал в течение ряда лет дом покойного фельдмаршала князя А. М. Голицына.

Лион снял дом и приспособил его главным образом для маскарадов — одним из усерднейших посетите­лей этих маскарадов был канцлер князь Безбородко,— но в свободное время от маскарадов, т. е. во время великого поста, сдавал свою залу для приезжающих иностранцев, а может быть, и сам лично устраивал концерты.

Трудовой день в столице начинался рано и рано же заканчивался. И начало первых концертов в Петербурге было обычно в 6 часов вечера или самое позднее в 7-м часу. Затем постепенно время начала концерта становилось позже и позже: в царствование Екате­рины II концерты начинались в 8 часов, в последующие царствования ¾  около 9 часов вечера.

Все зрители, или, как в то время их обычно назы­вали, «смотрители» разделялись на две группы: знат­ные посетители и обыкновенные смертные. К первым артисты и антрепренеры обращались с одной из следующих льстиво заискивающих фраз: «за что смотрители из господ и госпож платить имеют по сво­ему усмотрению», или «знатные господа могут платить по изволению», или «что же касается до платы, оная оставляется на произвол и щедрость смотрителей» и, наконец, «каждая знатная особа платить имеет по своему благорассуждению».

Эта форма входной платы осталась неизменной весь XVIII в. для различных цирковых представлений, для эквилибристов, фокусников и прочих «артистов» этого рода. Но музыкальные артисты скоро поняли унизи­тельность подобных условий и обычно назначали единую плату за вход в зал, без различия, какое место будет занято. Вначале такая плата была 1 рубль, при­чем делалось иногда очень характерное примечание: «за вход без разбору мест 1 рубль», затем стали брать и за место; за первые места бралось по 2 рубля. В царствование Александра I обычной платой признавалось 5 рублей, а в царствование Ни­колая I — 10 рублей. При этом с одной стороны, подчеркивалось, что «в расходной книжке каждого образованного человека должна быть непременно рубрика: расход на концерты», а с другой стороны, делались жало­бы на дороговизну мест в концертах. Так, в 1830 г. читаем такие строчки:

«Давно ли за кресло в театре платили по 2 с половиной рубля. В течение 20 лет цена за вход в спектакль увеличилась до 5 рублей, а ныне вдруг удвоилась в концерт (в этом году дирекция Императорских театров показала при­мер, назначив на свои концерты в 10 р.)... При этом увеличении цен на публичные забавы возвышаются цены на все предметы роскоши, а если притом не уве­личиваются доходы, то в семейном бюджете теряется равновесие, и наступает необходимость отказываться от забав... Возвышение цен не в пору, если пустуют залы. Многие опасаются, чтоб 10-рублевая цена не сделалась обыкновенною и чтобы приезжие виртуозы, для отличия, не стали бы требовать 25 рублей, чего доброго».

К этим строчкам присоединим написанные в 1841 г.:

«Мы не запомним, чтобы когда-либо концерты были так малопосещаемы, как в нынешнем году... Ныне край­няя цена за вход в концерт 10 рублей ассигнациями или 3 рубля серебром, т. е. втрое с половиною дороже самой высокой парижской цены».

Правда, возмущаясь дороговизною цен на кон­церты, газеты иногда приводили в утешение такие со­ображения:

«Особам, которые жаловались, что цены на италь­янские спектакли слишком дороги, можем сообщить в утешение, что в Лондоне, в день посещения оперы Николаем I платили за ложу 60 фунтов стерлингов, т. е. 1500 рублей ассигнациями».

Мы видим, что на концерты приглашались все слои общества — знатные господа, купцы и мещане. Недопущение лакеев в зал понятно: в то доброе старое время господин не мог обойтись без услуг лакея, а если це­лая семья ехала в концерт, то ее сопровождал целый штат лакеев по числу членов семьи,— очевидно, что если разрешить вход в залу и лакеям, то места не останется и для господ. И русские господа должны были во время концерта обходиться без услуг Ванек и Сашек, которые ожидали возвра­щения своих господ или в прихожей, или у карет на морозе.

В екатерининское время овации делались, конечно, не по-нынешнему; когда вельможный зритель оста­вался доволен выполнением или исполнением, он, не­долго думая, кидал на сцену свой кошелек, наполнен­ный золотом. Пример всегда сопровождался подража­нием, и артист не оставался в убытке.