Учился читать да писать, а выучился петь да плясать.
Царь Петр I,
который никогда не обучался ни риторике, ни диалектике, но, одолев четыре
правила арифметики, немедленно приступил к изучению фортификации и артиллерии,
не мог не отнестись отрицательно к преподаваемым в схоластических школах
знаниям. Он верил, что «в пространном государстве высокие науки изберут себе
жилище и в российском народе получат к себе любовь и усердие», и всячески
торопился их насаждать, не всегда обнаруживая при этом разборчивость в
средствах. Тяжелая война требовала всемерного ускорения темпов обучения. Без
математики, физики, астрономии нельзя было ни совершенствовать артиллерию, ни
строить флот.
Первые светские школы были открыты в Москве еще до
основания Петербурга. В новой столице довольно долгое время обстановка была
слишком напряженной, чтобы здесь можно было спокойно учиться. Лишь в последний
период русско-шведской войны, примерно с 1715 г., в Петербург начинают переводиться новые училища, и
в последнее десятилетие царствования Петра его столица быстро становится
центром нового светского просвещения, готовящим стране моряков, артиллеристов,
инженеров, архитекторов, медиков, учителей, служащих коллегий и т. д.
Перестраивающаяся жизнь выдвигала на первый план умение
«воинствовати, знати строение и докторское искусство». В период войны
«воинствованию» должно было быть уделено особое внимание, а поставленная России
новая задача — овладение морем — требовала обучения не только сухопутному, но
и морскому «воинствованию». С 1697 по 1714 г. более 200 русских людей обучалось за границей морскому
делу, главным образом в Голландии и Англии. Однако обучение за границей стоило
дорого и не всегда давало нужные результаты, поскольку морские державы не
проявляли стремления помогать царю в создании флота. Поэтому еще в 1701 г. в Москве под Сухаревой башней была открыта Школа математических и
навигацких наук, в которой преподавал Л. Ф. Магницкий, создатель первого
русского учебника по арифметике — настоящей энциклопедии
математических знаний.
Заложенное в Петербурге уже в 1704 г. Адмиралтейство быстро разрасталось. Отведенное под него обширное четырехугольное
место обстраивалось с трех сторон и было обнесено валом и каналами; с четвертой
стороны оно выходило на Неву, где стали закладываться суда. Постепенно здесь
создавались склады всяких товаров, нужных для оборудования судов, а также склады
боеприпасов. Вокруг Адмиралтейства селились мастеровые и всякие другие
причастные к морскому делу лица, среди которых было на первых порах немало
иностранцев. Так создавалась Морская, или Немецкая, слобода. На набережной
стали строиться дома для крупных морских начальников: «великого адмиралтейца»,
командира русского флота графа Ф. М. Апраксина, адмирала К. И. Крюйса,
вице-адмирала Брауна и других.
Мысль о целесообразности переселения в этот вновь создающийся
морской центр школы, готовящей морских офицеров, не могла не возникнуть как у
царя, так и у его помощников по морскому делу. Недосягаемость Петербурга для
шведов после Полтавской победы и особенно после взятия Выборга давала полную
возможность реализовать эту мысль.
В мае 1714 г. Петр, находясь в плавании на корабле «Екатерина»,
лично написал капитан-поручику Г. Скорнякову-Писареву: «Господин
капитан-поручик! Понеже господин адмирал граф Апраксин писал, дабы выслали в
Петербург с Москвы из Навигацкой школы учеников, которые выучили геометрию,
20 человек, и когда оные в Петербург приедут, тогда их прими и учи
артиллерии, а заранее о том донеси князю Александру Даниловичу Меншикову, дабы
он велел к приезду их сделать в Петербурге в удобном месте избы, где их
учить». Это первый известный нам документ, свидетельствующий о переводе части
Навигацкой школы в Петербург. В 1715 г. была утверждена подробная «Инструкция Морской
академии в С.-Петербурге», предписывающая распорядок жизни и работы на новом
месте. Низшее Навигацкое училище продолжало пребывать в Москве, а в Петербурге
создавалась Морская академия, куда переводились старшие лучшие ученики и
принимались новые. 20 декабря 1715 г.
был издан указ, предписывавший: «Которые есть в России знатных особ дети, тех
всех от 10 лет и выше выслать в школу
С.-Петербургскую, а в чужие края не посылать, и чтоб оные недоросли высланы
были нынешнею зимою». Этой «школою С.-Петербургскою» и была Морская академия.
В Петербурге не только специальное, но и общеобразовательное
значение Морской академии расширилось: наряду с математическими и военными
дисциплинами в ней преподавались политика, геральдика, гражданские законы,
гражданская архитектура и другие «шляхетные науки», а также семь иностранных
языков (по-видимому, на выбор): английский, французский, немецкий, шведский,
датский, итальянский и латинский. Военная часть обучения должна была состоять,
согласно адмиралтейскому регламенту, из «артиллерии, навигации и фортификации,
шанцев и ретраншементов, воинских обучений с мушкетами».
Морская академия основана была в знаменательное для истории
русского флота время — после Гангутской
победы. В первые годы ее существования была предпринята экспедиция на Гогланд,
а в 1716 г. Петр оказался начальником соединенной
русско-датско-англо-голландской эскадры, в которой Россия смогла уже выставить
26 крупных военных судов. При таких условиях на подготовку морских
офицеров приходилось обратить особое внимание. Если матросы на наших судах были
уже почти поголовно русские, то среди офицерских чинов этого времени насчитывалось
еще около половины иностранцев.
Помещалась Морская академия в соседстве с Адмиралтейством
в построенном в 1712 г. доме Кикина, на набережной, где теперь стоит здание
Зимнего дворца. Дом был, по-видимому, небольшой (описание его не сохранилось),
так что к нему пришлось пристроить несколько мазанок. Рядом с ним стоял дом
начальника флота графа Федора Апраксина. Набережная, шедшая от Адмиралтейства
к «почтовому дому» (впоследствии на этом месте был выстроен Мраморный дворец),
усиленно укреплялась. В болотистую землю забивали бесконечное число свай,
валили фашинник, землю, щебень, обсаживали набережную вывезенными из Гамбурга
липами. Против Адмиралтейства был отгорожен луг; на расположенном невдалеке
участке адмирала Крюйса был разбит красивый сад с оранжереей.
Главным преподавателем Морской академии был англичанин
Фарварсон, перебравшийся из Москвы вместе со своим помощником Гвином. Из
первых директоров следует отметить Андрея Артамоновича Матвеева и двоюродного
брата царя — Андрея Львовича Нарышкина,
учившегося за границей. Нарышкин водил своих питомцев в морские походы,
заставляя их практически изучать морское дело. При нем было усилено обучение
стрельбе, больше внимания уделялось упражнениям в морской съемке и астрономии.
Морские науки проходились по книгам и запискам Фарварсона. По окончании
академии ее воспитанники выходили в морские офицеры, геодезисты, топографы,
архитекторы. Некоторые из окончивших становились учителями провинциальных
«цифирных» школ. Среди воспитанников Академии были лица, снискавшие себе
впоследствии громкую известность, например адмирал С. И. Мордвинов, гидрограф
А. И. Нагаев, судостроитель И. И. Неплюев и др.
В московской Навигацкой школе сословный состав учеников
был пестрый: рядом с детьми «дворянского чина» и «людей боярских» обучались
дети солдат, подьячих, приказных. При Петре профессиональное образование не
являлось еще узко сословным. Ищущих знания людей было слишком мало, чтобы
пренебрегать кем бы то ни было (за исключением лиц, положенных в подушный
оклад). Для набора 300 человек — первоначально установленного комплекта
Морской академии — отдан был уже
упоминавшийся приказ о высылке в Петербург «знатных особ детей». Однако
учиться, даже в Морскую академию, дворянство шло еще не весьма охотно. Если бы
даже почти каждая знатная семья имела хотя бы одного представителя в петербургской
«морской гвардии», то это все же далеко не могло бы заполнить нужного
комплекта. Имеются сведения, что в 1717 г. некоторые ученики были «наги и босы», «кормились
вольною работой», а иногда даже «побирались, волочась между дворами». Конечно,
такие воспитанники не принадлежали к богатым и знатным семьям.
В своем известном сочинении «Цветущее состояние Всероссийского
государства» И. Кириллов дает чрезвычайно
ценные сведения о Морской академии 1727 г., из которых мы узнаем, что в ней числились ученики
как «из шляхетства», так и «из разночинцев», причем многим предметам, как то:
геометрии и тригонометрии, астрономии, географии — обучались лишь
первые. В школе существовало несколько подразделений: арифметическое,
геометрическое, меркаторское, астрономическое, геодезическое. Арифметике
обучалось 20 детей шляхетства и 17 разночинцев, геометрии и тригонометрии — 39 шляхтичей, плоской навигации — 55 шляхтичей и 28 разночинцев, астрономии — 4
шляхтича, географии всего 1, геодезии — 24 шляхтича и
7 разночинцев и т. д. 8
разночинцев обучались письму, следовательно были малограмотными, 10 разночинцев и 1 шляхтич — псалтырю, 25 разночинцев и 2 шляхтича — часослову. Общее число учеников-шляхтичей
было больше разночинцев, а общее число учеников академии не достигало
предполагавшегося комплекта в 300
человек. Штат служащих состоял из 45
человек, но из них, помимо профессора математики (очевидно, Фарварсон) и
учителя навигации, остальные являлись «подмастерьями», т. е. преподавателями
низшей квалификации (по артиллерии, навигации, фортификации, геометрии и
арифметике, геодезии, живописи и рапирному искусству). Военным обучением
занимались поручики, два сержанта, капралы; в штате были также надзиратели и
учителя цифирной школы.
Вслед за частью Навигацкой школы в Петербург из Москвы
были переведены и другие военные школы —
Артиллерийская и Инженерная. Артиллерийская школа была помещена на Литейном
проспекте против Артиллерийского двора. Близость школы к Артиллерийскому двору
вызывалась необходимостью для учеников изучать практику артиллерийского дела
(неподалеку, на Выборгской стороне, существовал для этого специальный полигон).
Обучались ученики и «огнестрельным делам, надлежащим до воинских случаев и до
потешных фейерверков». По-видимому, они должны были обслуживать столичные
празднества, обычно заканчивавшиеся фейерверками. Учеников было немного, первоначально
всего 20 человек. Обучались в школе не
только дворяне, но и «пушкарские дети».
В марте 1719 г. последовал приказ из Воинской коллегии об учреждении
в Петербурге другой военной школы — Инженерной роты. В приказе
сказано: «Великий государь указал учинить в С.-Петербурге Инженерную роту и
быть ей под ведением полковника-инженера Кулона, а в ту роту взять из
московской Инженерной школы учеников всех, сколько их в той школе ныне
обретается, и инженера, который при той школе определен для учения школьников,
с подлежащими их инструменты и со всем, что при них есть». В Инженерной школе
обучалось более 70 человек; начальником
ее после Кулона был назначен Миних. К первоначальному московскому обучению
арифметике и геометрии, «сколько до инженерства надлежит», прибавлены были в
Петербурге фортификация и другие предметы. Казенного дома школа не получила, и
ей пришлось разместиться в двух светлицах какого-то постоялого двора Московской
стороны. Предназначенная сначала для детей «знатных фамилий», она скоро
утратила свой аристократический характер и пополнялась главным образом
сыновьями шляхетства. Окончившие школу определялись кондукторами инженерной
команды, сержантами, фурьерами, капралами, бомбардирами, каптенармусами в полевую
и осадную артиллерию и в инженерную роту, но иногда и на горные заводы и даже в
помощники архитекторов. Артиллерийская и Инженерная школы были вскоре слиты в
одну, в которой в 1727 г. показано учеников: в геометрии — 21, в
арифметике — 14, в артиллерии — 104, командированных — 87.
Существовала при петербургском гарнизоне еще школа для
обучения солдатских детей. Здесь в 1727 г. обучались арифметике, письму и пению 80
человек; кроме того, совершенно обучившихся письму показано 8 человек, в словесных науках упражнялись 18, а один
обучался геометрии. Большую роль в преподавании играла музыка (очевидно,
подготовлялись полковые музыканты): в школе 40
человек учились играть на гобоях, а 12 —
на флейтах.
Для обучения «строению» не было специальных школ, и
гражданское строительство изучалось в военных школах. В недавно основанном
городе на строителей спрос был немалый.
Таким образом, военные школы, имевшие до некоторой степени
и общеобразовательное значение, за последнее 10-летие петровского царствования
были сосредоточены в новой столице. Далеко не сразу наладилась нормальная жизнь
в петербургских школах. Ученики были оторваны от своих семей, отпусками почти
не пользовались. Новый город был ненавистен многим дворянам, весьма неохотно
отдававшим туда своих сыновей, которые к тому же сами часто не обнаруживали
склонности к учению.
Но Петр рассчитывал на новую среду, на свой личный надзор
и пример, на то, что энтузиазм строительства как города, так и флота захватит
молодежь и в ее рядах создадутся новые люди с новыми интересами и навыками. Он
сам посещал новые школы, особенно Морскую академию, находившуюся около
Адмиралтейства, где он постоянно бывал. Царь прекрасно понимал, какое значение
приобретают такие школы во время войны и как повышают они значение новой
столицы. Заметив непорядки, развал, бедность, Петр сердился, наряжал
следствие, но, занятый войной, поглощавшей огромные средства, он не мог всюду
поспеть, за всем уследить. Такие помощники, как Матвеев, Нарышкин, Фарварсон,
поддерживали его просветительные начинания: они сражались за кредиты, иногда
вырывали деньги у растратчиков, напоминали царю о нуждах школ, искали у него
поддержки в своей преподавательской деятельности. Фарварсон много сил положил
на преподавание математических наук, которое благодаря ему стояло на высоком
уровне. Он научился русскому языку, и Петр использовал его в качестве
редактора переводов некоторых специальных сочинений. Ему же были поручены и
астрономические наблюдения, в которых иногда участвовал сам царь.
Ученый швед Карл Берк посетил в царствие Анны Иоанновны
петербургский кадетский корпус. Вот его впечатления:
«Возраст кадет от 12
до 20 лет, они представляют почти все
старые российские княжеские и боярские роды, а несколько человек — из лифляндских дворян. Числом кадет 360, они
поделены на три роты под руководством отборных знающих ротных офицеров (а
некоторые из них сами воспитывались в Берлинском кадетском доме, где, кстати,
всего 236 кадет), а также майора,
подполковника (в полковничьем ранге) и полковника, которым является фельдмаршал
Миних.
Будущим командирам надлежит изучать не только необходимое
и приличествующее офицеру, но также обязанности простого солдата и привыкать к
военным тяготам. Поэтому кадет обучают экзерцициям, стоять на посту (правда, в ночное время постов выставляется немного),
патрулировать, делать досмотр, подавать рапорты и прочим навыкам, нужным
зрелому военному; они также учатся содержать в наилучшем состоянии свое оружие
и обмундирование. Офицеры строго надзирают за всем этим, наказывая
провинившихся, смотря по их проступкам, арестом, фухтелями, выставлением к
позорному столбу, сидением на острой кровельке, поставленной на орудийный
запал и т. д.
Время каждого кадета полностью распределено по занятиям и
упражнениям, которые по склонностям и в соответствии с возрастом для него
наиболее важны, а именно: русский, немецкий, французский и латинский языки, история,
география, геометрия, фортификация, арифметика, письмо и составление писем,
танцы, фехтование, вольтижировка, рисование и верховая езда.
Учителя фехтования и танцев (один из учителей танцев — месье Ланде) показались мне парнями, хорошо
знающими свое дело, а вот учитель письма обучал мелкому почерку с
многочисленными безвкусными хвостиками и немецкими печатными буквами. Учитель
рисования — то же самое, он учил юношей
мазать красками, сам хорошо не владея рисунком. Граф Миних, или кто там еще,
поступил бы лучше, если бы в поисках такого учителя обратился к знающим людям,
ведь солидный диплом еще не дает надежной гарантии.
Каждый учитель по наукам и упражнениям имеет в своем
классе список кадет, приходящих на урок, и делает им по этому списку перекличку.
Чтобы обучение шло как можно успешнее, ни у кого на уроке нет больше 16 кадет. Чем слабее кадет в своих предметах,
тем меньше видов упражнений и больше уроков по каждому предмету получает он в
неделю. Расписание занятий определяет обер-профессор, особенное внимание
обращающий на то, чтобы равно успевающих и знающих одни и те же языки сводить в
пары. Русский юноша всегда должен говорить со своими офицерами и учителями
по-немецки, а немец — по-русски. Равным
образом в Новый год два кадета обычно обращаются к ее величеству с
поздравительными речами — немец говорит
по-русски, русский по-немецки.
Я, проходя с майором по классам, с величайшим
удовольствием наблюдал, как любовно обращался он с этими чудесными юношами. Он
называл их по титулу — князь, граф, барон,
или, если это простые дворяне, юнкерами. Он отдавал должное отличившимся
хорошим поведением и заслужившим похвалы от учителей и, напротив, стыдил
нерадивых. Недостатком, устранения которого он весьма и весьма желал, были
слишком многочисленные отпуска. Один господин просит позволения съездить домой
для своего сына, другой просит за брата, третий за родственника. Чадо за три
месяца позабывает то, чему училось целый год.
Что касается содержания кадет, то оно действительно
хорошее. Комнаты чистые и опрятные (однако самые лучшие отведены офицерам),
есть свои прекрасные лазарет и аптека. Едят все в большом зале, получая три
добрых блюда в обед, два на ужин; для русских в их рыбные дни готовят отдельно.
Для тех, кто провинился и слишком мал, чтобы выдержать удары шпагой, есть
штрафной стол, накрытый мешковиной. На него в деревянной чашке ставят
разломанный хлеб, немного соли и кружку с водой.
Там содержатся 60
верховых и 20 ломовых лошадей. В доме
много ремесленников и рабочего люда; кроме того, кадеты побогаче имеют
собственных слуг. Для рабочих есть маленькая русская церковь, для русских кадет — часовня, и теперь строится евангелическая
церковь для лифляндцев, которые до сих пор отправляли богослужение в одном из
залов».
* * *
Наряду с «воинствованием» и «строением» в новой столице
начали обучать и «докторскому искусству». Как известно, еще в допетровское
время на Руси было немало иноземных врачей и притом высокой квалификации,
главной функцией которых было наблюдение за здоровьем царя и его семьи. У служивших
в Москве иностранцев обучались русские ученики (при Алексее Михайловиче их
было 20). В 1662 г. был отправлен за границу для обучения медицине будущий первый русский доктор
медицины Петр Постников, который после двухлетнего обучения в Падуанском
университете удивил своих экзаменаторов блестящими познаниями. По возвращении
на родину он был использован по дипломатической части.
Во время своих заграничных поездок Петр приглашал в Россию
немало медиков. Занимались врачеванием и обрусевшие иностранцы, получившие
медицинское образование, как, например, Лаврентий Блументрост, сын московского
врача, сначала лейб-медик царевны Наталии Алексеевны, а с 1718 г. и лейб-медик царя и управляющий его библиотекой и Кунсткамерой.
Когда в 1716 г. на Выборгской стороне открылся Петербургский военный
госпиталь, при нем была создана и хирургическая школа. Госпитальный доктор
Захар Захарович фон дер Гульст преподавал анатомию ученикам и подлекарям;
Виллим Горн числился оператором и учителем «накладывания бандажей». Госпиталь
при Петре помещался в деревянном здании на стыке двух рукавов Невы. Число
учеников доходило до 50 человек, учившихся медицинским наукам,
латинскому языку и рисованию. В 1719 г. был основан Адмиралтейский госпиталь, в котором
несколько учеников получали медицинское образование. Подготовлялись лекари и
под руководством отдельных врачей. Так, в 1719 г. к Л. Блументросту были прикомандированы 30
солдатских детей, уже немного освоившихся с немецким и латинским языками.
Ближайшую связь с медициной имело лекарственное дело.
Напротив Выборгской стороны был расположен остров, густо заросший еловым лесом,
в котором гнездились вороны, почему он и получил название Елового, или
Вороньего. Этому острову предстояло сыграть видную роль в аптекарском деле ¾ стать
Аптекарским островом, как он зовется и теперь. В
1713 г. здесь был
заложен аптекарский огород, вскоре превратившийся в ботанический сад,
сделавшийся центром лекарственного дела. Расположение его было удобное, так как
врачи, являвшиеся в то время единственными специалистами по ботанике, могли
легко обслуживать и сад, и госпиталь на Выборгской стороне, переправляясь на
лодке с одного берега Невы на другой. Аптекарский остров, первыми поселенцами
которого были аптекарские служители, находился в ведении Медицинской
канцелярии. В 1730 г. о саде отзывались уже как о «превеликом». Один из ранних директоров его
Сигезбек даже утверждал, что не видел ему подобного в Европе. В нем были
насажены китайские и монгольские растения, имелись теплицы. При саде жил аптекарь,
собиравший и сушивший лекарственные растения.
При Петре впервые были открыты вольные аптеки для всего
населения. Это потребовало расширения культуры лекарственных растений, чем и
занялись в саду на Аптекарском острове. Основателями сада были сам Петр и его
лейб-медик Р. К. Арескин. Шотландец по рождению, выученик Оксфордского университета,
Арескин создал себе в Англии репутацию прекрасного врача. В 1706 г. он, по приглашению Меншикова, приехал в Россию. Познакомившись с
Арескином, Петр взял его к себе и, убедившись в его честности и преданности,
поставил во главе Аптекарского приказа. При самой деятельной поддержке Петра он
сумел положить начало созданию из прикладного аптекарского огорода научного
ботанического сада. Так возникло в Петербурге, еще до основания Академии наук,
первое научное ботаническое учреждение. Арескин отнюдь не бросил практическую
врачебную деятельность. Он заинтересовался лечебными свойствами натуральных
богатств окрестностей Петербурга. Его внимание привлекли Полюстровские воды,
над изучением лечебных свойств которых он работал.
В 1721 г. Л. Блументрост представил выработанные по поручению
царя «пункты учреждения» Медицинской коллегии, переданные Петром в Сенат и
узаконенные последним в августе. Медицинская коллегия просуществовала недолго.
Смешение в ней единоличного и коллегиального принципа вызвало нарекания,
почему она и была заменена в 1725 г. Медицинской канцелярией под единоличным управлением
Л. Блументроста.
По его настоянию вышло в 1721 г. постановление против «бродячих лекарей», требовавшее
подвергать врачей до разрешения им практики испытанию.
Медицинская коллегия должна была ведать и аптеками. В
Москве уже существовали в XVII в. аптеки,
обслуживавшие главным образом придворные круги. В новой столице первая казенная
аптека возникла в 1704 г. Эта главная, или (как ее называли) «верхняя», аптека
помещалась в Петропавловской крепости, а затем, в виду сырости, вредившей
лекарствам, была переведена в новое помещение на Миллионной улице. При открытии
ее земские бургомистры Новгородской губернии поднесли царю пять медных кубов с
трубами, чем Петр был весьма доволен. Вскоре открылась вторая, «нижняя»,
аптека на Преображенском острове в каменном трехэтажном доме (где теперь стоит
Гостиный двор); третья аптека была открыта на Адмиралтейском острове (между
Невой и Мойкой). В 1722 г. последовало разрешение заводить вольные аптеки, что содействовало
дальнейшему увеличению их числа и обслуживанию лекарственной помощью более
широких кругов населения.
Рост промышленности в петровской России имел результатом
развитие начатков прикладных научных знаний. Сведений об этом мы имеем пока еще
мало, однако за последнее время обнаружен такой любопытный факт, как основание
в Петербурге в 1720 г. при Берг-коллегии первой химической лаборатории, для
которой было построено особое кирпичное здание на территории дворца царицы
Прасковьи Федоровны против Литейного двора. Развитие металлургии требовало
«способствования» рудных ископаемых, испытания сырья, поступавшего на заводы,
а также полученных ими продуктов и привозимых из-за границы химикатов.
Некоторые сохранившиеся данные говорят об интересе самого Петра к химии. За
последнее время найдены записи условных обозначений металлов, химических
веществ, посуды и пр., сделанных для Петра с целью облегчить ему изучение
«опробовательной хитрости». Сохранилась и его собственноручная запись методики
пробы различных металлов. Возможно, что Петр сам производил несложные анализы.
Хотя просвещение петровской эпохи в отличие от предшествующего
времени носило ярко выраженный светский характер, новая столица не могла
обойтись и без духовной школы. Характерно, что духовный регламент мотивировал
необходимость обучения будущего духовенства ссылкой на благоприятные результаты,
достигнутые при обучении военному делу, архитектуре, врачеванию.
В целях образования будущего духовенства в 1721 г. в новой столице при Александро-Невском монастыре открыта была Словенская
школа, обучавшая главным образом детей служителей, дьячков и подьячих
монастыря грамоте, грамматике, в городе, «но в стороне, где нет народного шума,
ниже частых оказий, которые обычно мешают учению».
Для новых гражданских учреждений — Сената, коллегий — требовались
знающие люди. Возник проект организации Академии политики для подготовки образованных
чиновников. Однако он не получил осуществления. Часть воспитанников военных
школ переходила на гражданскую службу, но таких людей было немного. Приходилось
привлекать лиц из старых приказов и широко использовать учеников духовных
школ. Нельзя не признать, что эти школы оказали значительную услугу новым
гражданским и просветительным учреждениям: они дали людей и тем, и другим.
Петербург вбирал в себя все лучшее, что могли ему предоставить духовные школы
Москвы, Киева и других городов, и использовал их воспитанников с помощью нового
светского обучения для нужд строящегося по новому государства и для нужд самого
города. Провинциальная школьная молодежь очень часто успевала получить
достаточное отвращение к мертвой схоластической науке, чтобы с интересом
отнестись к более жизненному новому преподаванию. Когда осуществилось открытие
задуманной Петром академической гимназии, главные пополнения ее шли в течение
долгого времени за счет духовных школ.
Много слабее и неудачнее профессионального было поставлено
в петровской столице, как и по всей России, общее образование. Дворянство
почти не заботилось об обучении своих детей. Конечно, в больших городах и
особенно в столице было меньше неграмотных недорослей, чем в захолустных
дворянских имениях, но все же, несмотря на суровые подчас правительственные
мероприятия, образование дворянских сыновей, не говоря уже о дочерях, было
весьма недостаточным. В лучшем случае оно находилось в руках домашних учителей,
иностранцев, или содержателей частных иностранных пансионов. В 1711 г. в Петербурге были четыре частные школы, о которых сохранилось, к
сожалению, мало сведений. Обучали в них языкам, элементам арифметики, танцам и
«пристойному обхождению». Так как ученики протестантского вероисповедания
смешивались с православными, духовенство относилось к таким школам
подозрительно, почему они обычно существовали недолго, тем более что и правительство
не очень сочувствовало им, видя в них конкурентов своим школам.
И. И. Неплюев рассказывал в своих записках, что в октябре 1715 г.
«по присланному указу перевели нас всех в школу в С.-Петербурге, которой школы
был содержателем француз Боро». Однако над школой поставлены были русские
«надзиратели» — сначала уже известный
нам генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, потом граф Г. П. Чернышев, также
адмиралтейский деятель, любимец Петра, человек умный и прямой. После него
надзирателем был назначен уже упоминавшийся А. А. Матвеев. Таким образом,
иностранцы, содержатели пансионов, находились под контролем русских людей,
пользовавшихся особым доверием царя. Такие лица, как граф Чернышев, считавшийся
отчасти врагом иностранцев, и Апраксин, во многом не сочувствовавший петровским
реформам, должны были, вероятно, особенно строго выполнять контроль над
иностранными пансионами, подходя к ним с точки зрения защиты русских интересов.
Новая по своему светскому духу и профессиональным целям
петровская школа не могла все же вполне оторваться от некоторых московских
традиций, от старых методов и форм преподавания. Если и была признана сладость
плодов учения, то горечь его корней продолжала считаться обязательной. Даже в
таком привилегированном заведении, как Морская академия, дисциплина была
жестока. Воспитанники находились под надзором «дядек», вооруженных хлыстами.
Побег из школы закон карал смертной казнью, невозвращение вовремя из отпуска — каторжными работами. Правда, постановления
эти являлись скорее угрозами, чем предписанием к исполнению, но все же такая
угроза висела над ослушниками. Школа была той же службой, и к воспитанникам ее
государство относилось с такой же требовательностью, как и к лицам,
находящимся на службе.
|