Противодействие, оказываемое наиболее отсталой частью петровского общества просветительным усилиям царя и его по­мощников, заставляло последних выступать устно и письменно в защиту просвещения. В писаниях, выпускавшихся раскольни­ками против царя, нападкам подвергалась и новая просветитель­ная политика: «И учинил по еретическим книгам школы матема­тические и академии богомерзких наук, в которых установил о  звездочетия погодно печатать зловерующие календари». Сторон­никам Петра приходилось поэтому проявлять большую энергию в защите новой школы и новой науки. Особенно примечательна в этом отношении деятельность Феофана Прокоповича. Пересе­ление в Петербург этого выдающегося писателя и прекрасного церковного оратора сыграло весьма значительную роль в жизни столицы.

С Феофаном Прокоповичем Петр познакомился в 1706 г. в Киеве, куда приехал для основания Печерской крепости. Петр хорошо его запомнил и, видимо, уже тогда решил привлечь в число своих сотрудников. В 1715 г. Прокопович был вызван в Петербург, куда, задержанный в Киеве продолжительной болезнью, приехал только в 1716 г. Здесь он сразу же присту­пил к энергичной пропагандистской деятельности, сочиняя про­поведи, в которых разъяснял реформы Петра и доказывал их необходимость. Одной из наиболее ярких была проповедь Прокоповича, произнесенная им 30 августа 1718 г. в Александро-Невском монастыре. В ней он ссылками на историю доказывал право России на Неву, Ингерманландию и Карелию. «Идеже Александр святый посея малое семя…где он трудился, дабы не безвестна была граница российская, ты престол российский тамо воздвигл еси», — говорил Прокопович, обращаясь к Петру, присутствовавшему на богослужении. Наря­ду с сочинением проповедей, Прокопович работал над различны­ми богословскими трактатами и особенно над Духовным регла­ментом. В этой работе ему помогали вытребованные Петром в Петербург из Киева игумен Варлаам Леннецкой и иеромонахи Кохановский и Загурский. В Петербурге были напечатаны мно­гие выдающиеся сочинения Прокоповича: «Розыск историче­ский» (1721), «Увещание от св. Синода невеждам» (1725) и др.

Обширный дом Прокоповича, окруженный лесом и красиво расположенный, являлся своеобразным литературным салоном петровского Петербурга. Высокообразованный и радушный хо­зяин всегда привлекал к себе посетителей из числа русских и иностранцев, среди которых светских людей было едва ли не больше, чем духовных. Первый по времени биограф Прокопови­ча (есть основание думать, что им был академик Байер) гово­рит, что собрания у Прокоповича были своего рода аттическими вечерами, дававшими обильную пищу для бесед и размышлений. Долгие годы дом Прокоповича играл роль одного из виднейших культурных центров Петербурга.

Любопытны записки А. Болотова середины XVIII в. о его образовании:

«Наилучшим пансионом почитался тогда в Петербурге тот, который содержал у себя кадетский учитель старик Ферре, живший у самого кадетского корпуса; в сей-то пансион меня и отдали…

После отъезда моей матери в деревню, а родителя с полком в Финляндию, остался я один в Петербурге, посреди людей, совсем мне незнакомых. Не могу никак забыть того дня, когда меня привезли домой к учителю и оставили одного. Мне казалось, что я нахожусь в другом мире: все было тут дико, ново. Маленькая постелька и сундучок с платьем составляли весь мой багаж, а дядька мой Артамон был один только знакомый.

Учеников было человек пятнадцать; некоторые на содержании у учителя, а другие прихаживали только всякий день учиться, а обедать и ночевать хаживали домой. Из числа первых был некто господин Нелюбохтин, сын полковника гарнизонного, да двое господ Голубцовых, детей сенатского секретаря. Они жили вместе со мной, и каждому была отведена особливая конторочка в том же покое, где мы учились, досками огороженная. Мне, как новичку, и притом полковничьему сыну, была отведена лучшая с господином Нелюбохтиным, который был мальчик нарочито взрослый и притом тихого и хорошего характера. Голубцовы были меня старше, ибо мне тогда исполнилось десять лет отроду.

Учитель наш был человек старый, тихий и весьма добрый. Он и его жена, такая же старушка, любили меня отменно. Он сам мало нас учил, потому что по обязанности должен был каждый день ходить в классы в кадетский корпус и учить кадетов. Ему доставалось учить нас час в полдень да вечером час.

Что касается содержания и стола, то он был обычный, пансионный, то есть очень умеренный. Наилучший и приятнейший кусок составляли булки по утрам. Обеды же очень тощи и в самые скоромные дни, а в постные и того хуже. Впрочем, иногда помогала ложка-другая щей с говядиной, варимых для себя слугой моим.

Поскольку язык французский я учил еще в Курляндии, то теперь ученье шло успешно и я в полгода обогнал всех моих товарищей и сделался первым в школе. Учение наше состояло в переводах с русского на французский эзоповых басен и газет русских.

Для географии учитель пригласил к нам какого-то немца. Для меня она была особенно любопытна. Европейская карта отпечаталась в уме моем так, что я мог ее всю пересказать. Жаль, что учение географии долго не продолжалось.

Что касается истории, то сию науку в пансионе не учили.

Но сей недостаток я восполнил чтением книг исторических, особенно «Похождение Телемака». Не могу даже пересказать, какую великую пользу она принесла мне. Сладкий пиитический слог французский пленил мое сердце и мысли, и я, достав книгу на русском языке, часто ее перечитывал. Я получил через нее понятие о мифологии, о древних войнах. Словом, сия книга послужила первым камнем, положенным в фундамент моей будущей учености, и жаль, что у нас в России тогда было так мало подобных книг на русском языке. Литература тогда только начиналась, и следовательно, не можно было мне, будучи ребенком, нигде получить книг для чтения».

* * *

А в военных учебных заведениях во второй половине XVIII столетия продолжалась перестройка, начатая в середине века и развивав­шаяся по мере того, как дворянство освобождалось от обязательной военной служ­бы, а его привилегии росли. Образцом для учебных заведений оставался Шляхет­ский корпус. Он все более терял военный характер. В низших классах корпуса давалось только общее образование, а в высших — профессиональное, но не только военное, а и гражданское. В уставе корпуса, принятом в 1766 г., было немало пыш­ных фраз в духе передовой педагогики XVIII в. Так, целью обучения признавалось «сделать человека здоровым, украсить сердце и разум, готовить знатных граждан», приводить к учению, «подобно как в приятное украшенное цветами поле». Это был своего рода дворянский университет. В 1793 г. в корпусе училось 680 кадет и было 73 учителя.

Морской кадетский корпус был переведен в 1770-х гг. в Кронштадт, а в 1790-х гг. ¾ в Ораниенбаум.

Артиллерийские и инженерные школы были соединены в 1762 г. в сводный Артиллерийско-инженерный корпус, находившийся на Петербургской стороне; характер его стал также общеобразовательным.

Корпуса все больше приобретали характер закрытых общеобразовательных учреждений для дворянской молодежи.

В 1760-х гг. были созданы и первые женские дворянские учебные заведения в соответствии с модными педагогическими идеями, проводником которых в окру­жении Екатерины II являлся вельможа И. И. Бецкой. Как и корпуса, женские учебные заведения были закрытыми воспитательными учреждениями.

Первым из женских учебных заведений был открытый в 1764 г. в Петербурге женский воспитательный институт возле Смольного монастыря — Императорское общество благородных девиц. Смольный институт был рассчитан на 200 дворянок, которые на 12 лет (с 6 до 18 лет) отрывались от домашней среды. Курс обучения отличался чрезвычайной многопредметностью, включая даже архитектуру и геральдику, а также рисование миниатюр, игру на музы­кальных инструментах, домашнюю экономию и т. п. Но прежде всего воспитанницы Смольного должны были стать хорошими женами, поэтому их учили вышивать, готовить, вести домашнее хозяйство.

Главный принцип Смольного: в здоровом теле — здоровый дух! Для хорошего цвета лица в здании зимой поддерживалась температура ниже комнатной, для осанки воспитанницы спали на жестких постелях. С утра благородные девицы занимались гимнастикой, а потом обливались холодной водой прямо из Невы.

Смольный институт находился в ведении императрицы и только она могла назначать начальницу. Первой начальницей Смольного была княгиня Наталья Долгорукая. Однако вскоре ее сменила София де Лафон, в честь которой была названа площадь перед Смольным (позже — площадь Пролетарской диктатуры). Начальницы Смольного менялись редко — за все время существования Института их было всего девять. Учителями были в основном французы, потом преобладали немцы.

Поэт А. П. Сумароков, воспевая Екатерину II как основательницу Смольного института, писал:

Здесь девы росские как нимфы обитают,

И венценосицу богиней почитают,

Которая сих дев печется обучить,

И смертных сих девиц от смертных отличить.

Но для более проницательных современников были очевидны недочеты инсти­тутского воспитания. Князь М. М. Щербатов говорил, что «из девичьего монастыря для воспитания благород­ных девиц ни ученых, ни благонравных девиц не вышло ... воспитание более состояло играть комедии, нежели сердце, нравы и разум исправлять». А остроумная эпиграмма XVIII в. предлагала следующую подпись к портрету Бецкого в связи с первым выпуском смолянок:

Иван Иванович Бецкий

Человек немецкий.

Носил мундир швецкий    .

Воспитатель детский.

В двенадцать лет

Выпустил в свет

Шестьдесят кур

Набитых дур.

После отречения Николая II Императорское общество благородных девиц фактически прекратило свое существование. В здании осталась лишь часть воспитанниц, около 400, которые не уехали на каникулы.

В начале августа 1917 г. южную часть Смольного передали Петроградскому Совету, а 1 ноября 1917 г. «остатки девиц» были выселены из здания в связи со своей неблагонадежностью.

С октября 1917 г. Смольный стал центром подготовки большевистского восстания. Здание разделили на две части: в южной части обосновались революционные солдаты и матросы, в северной — 400 благородных девиц.

Девушки, конечно, очень смущались, однако задор солдат и матросов был полностью направлен на революционные дела, поэтому обошлось без жертв.

По образцу Смольного института были позднее открыты и другие институты для благородных девиц, а также «мещанское отделение», или «Особ­ливое училище при Воскресенском Новодевичьем монастыре для малолетних де­вушек». Для мещанского института программа была снижена: из нее были исклю­чены не только геральдика и архитектура, но и география и история.

Менее заметное место в системе учебных заведений столицы занимали непри­вилегированные средние школы.

Новой школой явилось воспитательное училище при Академии художеств, предназначенное для мещан, так как профессиональные художники редко вы­ходили из дворянства. Здесь наблюдались те же недостатки, как и в прежних школах: отсутствие единства образовательной задачи, резкие различия в возрасте учеников, изучение дисциплин на выбор, без прохождения всего курса, довольно обширного (в него входили русский, латинский, французский и немецкий языки, закон Божий, арифметика и геометрия, история и география, рисование и танцы). Учащиеся делились на три возраста: детский, отроческий и юношеский, ¾ каждый с трехгодичным курсом.

Гимназия Академии наук продолжала действовать, но число учеников ее было невелико, далеко уступая числу учащихся в гимназиях московских и ка­занской; в 1781 г. их было всего 29 человек. Руководили гимназией видные русские ученые; особенно долго (с 1777 по 1794 г.) ею ведал известнейший исследователь русской флоры академик И. И. Лепехин, сам бывший питомец гимназии. Забо­тами Лепехина академическая гимназия продолжала выполнять ту ценную работу, которую она вела при Крашенинникове и Ломоносове. Из ее стен в послед­ней четверти XVIII в. вышел ряд крупных деятелей русской науки и культуры, среди них, например, сын придворного музыканта, будущий знаменитый путеше­ственник, специалист по минералогии, академик В. М. Севергин, сын мастера шпалер­ной мануфактуры, адъюнкт, математик А. К. Кононов и др.

Но университет при Академии, за укрепление которого так энергично боролся в последние годы своей жизни Ломоносов, отстоять не удалось. Он был закрыт в 1767 г., и на целых полвека столица осталась без общеобразовательного высшего учебного заведения.

Развивалось специальное техническое образование. В 1774 г. было открыто Горное училище при Берг-коллегии, помещавшееся на Васильевском острове между 21-й и 22-й линиями в двух домах гр. П. Б. Шереметева. Про­фессорами здесь были отчасти приезжие иностранцы, отчасти петербургские ака­демики; некоторые предметы читались на немецком языке. На дворе училища был устроен примерный рудник с шахтами, штоль­нями, воротами. В 1788 г. появилась своя обсерватория. Училось в Горном училище 70 казенных студентов и 50 своекоштных.

В Литейной части было открыто Водоходное училище для купеческого мореплавания.

Подготовка специалистов к врачебной деятельности также поднялась на более высокую ступень. В хирургической школе при Сухопутном и Морском госпиталях преподавались анатомия, физиология, ботаника, патология, хирургия и повивальное искусство. В конце XVIII в. в ее штате числилось 5 профессоров, 2 учителя (по латинскому языку и рисованию), прозектор и 1 оператор. В Мо­сковской части близ Фонтанки в 1783 г. было основано Медицинское училище с трехлетним курсом на 30 казеннокоштных учеников и 50 волонтеров; при нем была небольшая больница для прохождения медицинской практики. Лекари и подлекари обучались также при Аптекарском саде.

Между тем стали задумываться и об общем образовании. Ф. В. Кречетов, представляя в 1791 г. проект учреждения «национальной благоучительной школы», доказывал необхо­димость народных школ тем, что в России из людей «среднего рода» только по­ловина, а среди земледельцев один из ста грамотные, не говоря уже о женщинах.

В 1777 г. Новиковым были основаны в столице две начальные школы для детей обоего пола —  Екатерининская и Александровская. Они содержались на доход, получаемый от издания журнала «Утренний свет», начавшего выходить в этом году.

Желая втянуть общество в свое начинание, Новиков предлагал частным лицам вносить по 40 руб. в год на содержание в новых школах по одному ученику. После основания первого училища — Екатерининского, ему удалось получить ряд по­жертвований для открытия второго. Устроенное при церкви Благовещения на Васильевском острове, представлявшем в это время в значительной мере центр учебной и научной жизни столицы, это второе училище, получившее название Александровского, стало многочисленнее первого: в 1779 г. в нем находилось 93 уче­ника, а в Екатерининском всего 32.

Вслед за Новиковым вопросами народного образования занялся Кречетов. Получив в 1781 г. звание учителя, он поставил перед созданным им в Петербурге Всенародным вольным обществом задачу распространения наук «посредством наискорейшего обоего пола людей читать и писать научения». Один из членов Общества, оказавшийся доносчиком, показывал, что на его вопрос Кречетову: «Да на какой же конец ты такие школы заводишь, ведь ныне, по милости государыниной везде заведены училища», — тот ответил: «Это только мажет по губам государыня из одного тщеславия, а я де заведу училище такое, что наберу множество людей, да и баб до тысячи...».

Начинание Новикова вызвало недовольство Екатерины II. Она даже не под­писалась на «Утренний свет» и никаких пожертвований на новиковские школы не сделала; между тем данные этим школам названия как бы апеллировали к ее помощи. Однако деятельность Новикова побудила правительство вплотную за­няться вопросом о начальной школе. В 1781 г. Екатерина II учредила в Петербурге Исаакиевское училище и выразила надежду, что и в других частях города «обита­тели, по мере состояния своего, не отрекутся содействовать пользе сограждан своих».

В том же году в столице открылось еще 6 школ: во 2-й Адмиралтейской, в Московской, в Литейной части, на Васильевском острове, на Петербургской и на Выборгской стороне.

Учащимися были дети купцов, мещан, приказчиков, господских служителей, солдат, иногда офицеров.

Учили в этих школах грамоте, закону Божию, арифметике и рисованию; в Василеостровском училище, кроме того, — истории и географии, вероятно, ввиду сосредоточения на Васильевском острове детей, родители которых работали в про­светительных учреждениях.

В 1781 г. в этих школах насчитывалось 485 учеников, причем больше всего их обучалось в школах Васильевского острова и Петербург­ской стороны (100 и 102 человека).

Для более систематического проведения школьной реформы была образована в 1782 г. Комиссия о учреждении училищ. Председателем ее являлся П. В. Завадовский, деятельным членом П. И. Пастухов. Приехавший в том же году в Петер­бург крупный педагог — деятель австрийской школьной реформы серб Янкович де Мириево был назначен заведующим Главной школой в Петербурге. Комиссия выработала «План к установлению народных училищ в Российской империи», утвержденный 27 сентября 1782 г.

Дальнейшая работа сосредоточилась на открытии новых школ и реорганизации старых, введении единообразия в обучении, подготовке учителей и учебников. Школы были разделены на два типа: двухклассные — малые и четырехклассные — глав­ные; в первую очередь открывались преимущественно малые — для главных еще нехватало учителей.

В январе 1783 г. Приказам общественного призрения было предписано при­готовить для петербургских училищ столы, скамьи, доски. Вскоре для них стали приобретаться или строиться дома. Обучение проводилось бесплатно с раздачей учебных книг.

В эти же годы приступили к написанию или переводу учебников. Были составлены учебники по географии России, арифметике, геометрии, механике (племянник Ломоносова М. Е. Головин), русской грамматике (проф. А. А. Барсов), русской истории (акад. И. Г. Штриттер); Ф. И. Янкович де Мириево соста­влял словари.

К уже упоминавшимся прежним низшим школам прибавились Казанская и Благовещенская. Благовещенская находилась, как и Андреевская, на Васильевском острове и была открыта ввиду чрезмерного стечения учеников в Андреевской школе.

В декабре 1783 г. в Петербурге открылось Главное народное училище, имевшее целью подготовку педагогов для всей страны. В программу преподавания входили математика, физика, естественная история, гражданская архитектура, чтение книги «О должностях человека и гражданина», русский, латинский и не­мецкий языки, черчение и рисование. В высших двух классах преподавали адъюн­кты Академии наук (В. Ф. Зуев, М. Е. Головин и др.) и профессора, а в младших двух — подготовленные семинаристы. Старшие ученики посещали лекции в Академии наук. При Главном народном училище были созданы научные кабинеты и библиотека, выписывались русские и заграничные журналы.

По образцу Главного народного училища была реформирована существовавшая в Петербурге при лютеранской церкви немецкая школа св. Петра, для которой переводились на немецкий язык русские учебники.

С 1786 г. от петербургского Главного народного училища отделилась Учительская семинария. Там было организовано два факультета: математический и исторический; однако слушатели не ограничивались рамками избранной ими факультетской специальности, а обязывались проходить сокращенный курс и другого факультета.

Итоги мероприятий в области народного образования все же были скромными. В 13 русских училищах Петербурга в 1789 г. насчитывалось 2607 маль­чиков и 522 девочки, а в 1792 г. — 3198 мальчиков и 535 девочек уча­щихся. Это значит, что огромная масса детей города с двухсоттысячным населе­нием не была охвачена школой.

Помимо государственных школ, в Петербурге имелось немало частных панси­онов, принадлежавших иностранным подданным. В них обучались и воспитывались почти исключительно дети дворян. Здесь большое внимание уделялось изучению так называемых светских, или шляхетских, наук (геральдика, фехтование, танцы и т. п.); изучение латинского языка, языка науки, отодвинутое на задний план, стало факультативным, уступив место новым иностранным языкам, столь необхо­димым «в обществе».

Стремясь взять дело образования в свои руки, правительство установило кон­троль и за работой частных пансионов. В сентябре 1784 г. вышел указ о подчинении всех частных пансионов Комиссии народных училищ, на которую возложена их реви­зия. При этом выяснилось, что в Петербурге имеется 28 иностранных и 18 рус­ских вольных школ.

В первую очередь намечались меры к упорядочению иностранных пансионов: в преподавание введен единообразный план, обучение русскому языку стало обязательным, но преподавание могло вестись и на иностранном языке.

В русских частных школах насчитывалось в 1784 г. всего 159 учеников. Здесь недворянские дети учились грамоте и арифметике. Содержателями этих школ были писари, дьячки, церковные сторожа, мещане, дворцовые крестьяне, а также жены солдат и канцеляристов. Если к дворянским пансионам правительство отно­силось терпимо, то существование русских частных школ считало излишним: они были закрыты, а 159 учеников их распре­делены по народным училищам.