Вновь соловьи засвищут в тополях,

И на закате, в Павловске иль в Царском,

Пройдет другая дама в соболях,

Другой влюбленный в ментике гусарском.

Г. Иванов

С кончиной Петра I многое, начатое им, оста­лось незавершенным. Его преемники, Екатерина I и Петр II, ничего не сделали для Петербурга. Петр II думал даже столицу перенести в Москву. В феврале 1728 г. двор уже переехал в Москву. И это сразу отразилось на состоянии Петербурга. Начался отток населения из города. Вслед за двором потянулось в Москву «благородное шляхетство», уезжали купцы. В Москве и Подмосковье находились родовые гнезда потомков боярской аристократии XVII в., их дома, дворы. Сюда тянули их старинные связи: отсюда правили русским государством их отцы, деды, прадеды. Петербург пустел. Здания не ремонтировались, многие были брошены недостроенными. Выросший вместе с Петербургом Балтийский флот погибал. Верховный тайный совет не отпускал денег и провинта, во всем приказывал «обождать», «далеко не плавать». Петр II говорил, что гулять по морю, как дед, он не намерен. В армии было не лучше. Из-за экономии часть офицеров распустили по домам.

Торговля тоже приходила в упадок.

Такое запустение города вызвало со сто­роны правительства принудительные меры, и в 1729 г. явился указ, по которому засе­ление Петербурга опять сделалось поголовным: велено было немедленно выслать на бессрочное житье в Петербург всех выбывших из него купцов, ремеслен­ников и ямщиков, с семействами, а за неисполнение или медлительность повелено было отбирать все имущество и ссылать в вечную каторгу. Эти строгие меры не привели ни к чему, народ тяготился житьем в Петербурге, и, по всей вероятности, это и было причиной, что в Петербурге образовались шайки под­жигателей, наводившие  панику на всех жителей.

Петр II старую петровскую гвардию не любил. Близких людей у него, кроме сестры Натальи, не было. Прожила она, к сожалению, всего 14 лет. Но и за эти годы в ней просматривались ум, здравость. Испанский посол вспоминал:

«В день восшествия царского на престол был большой съезд ко двору для принесения поздравления великой княжне, сестре его величества. Ее высочество сделала мне честь, приказав остаться обедать у нее, и за столом была весьма милостива ко мне. Здоровье ее было не в очень хорошем состоянии: врачи думали, что у нее чахотка, и вследствие сего лечили ее так, будто у нее грудная болезнь. Но не чахотка была причиною ее болезни, и только один врач мог ее вылечить, именно брат ее. Его величество по восшествии своем на престол имел такое доверие к сестре, что делал для нее все и не мог ни минуты оставаться без нее. Они жили в величайшем согласии, и великая княжна давала удивительные советы своему брату, хотя только одним годом была старше его. Мало-помалу, однако же, царь привязался к своей тетке, принцессе Елизавете, а фаворит его и другие придворные, кои не любили великой княжны за то, что она уважала Остермана и благоволила иностранцам, всячески старались выхвалять принцессу, которая не любила своей племянницы, и сделали то, что через полгода царь не говорил уже с ней ни о каких делах.

Великая княжна, у которой душа была превосходнейшая, чрезвычайно страдала оттого, что брат удалился от нее, и это страдание усугублялось еще тем, что тетка совсем перестала ходить к ней и обращалась с нею весьма холодно. Вот настоящая причина ее болезни».

Но посол ошибался. Петр II души не чаял в сестре.

А между тем в петербургских дворцах плелись интриги. Каждый пытался занять место у трона.

Княжна Мария Меншикова выросла в роскоши само­го лучшего петербургского дворца, получила по тем временам более чем прекрасное образование: она знала языки, умела танцевать, поддержать светский разговор.

Отец присмотрел ей жениха: это был красавец польский граф Ян Сапега, единственный сын богатого во­еводы. Старый Сапега надеялся с по­мощью России получить польскую корону, а Меншиков рассчитывал на герцогство курляндское, бывшее в ленной зависимости от Польши.

Молодой граф все свободное вре­мя проводил у Меншиковых, и Ма­рия, конечно, скоро по уши влюби­лась в него. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, архиепископ Феофан Прокопович, в присутствии императ­рицы Екатерины и двора обручил их. Екатерина пожаловала невесте сто тысяч рублей и несколько деревень с угодьями и крестьянами.

Казалось бы, все складывалось хорошо. Но сорокадвухлетняя Екате­рина I позавидовала счастью юной княжны: уж больно хорошо был граф. И скоро Ян Сапега становится фаво­ритом императрицы. Он постоянно находится при ней. Екатерина осыпа­ет графа подарками, дарит ему огром­ный дом со всей мебелью. Наконец она решает женить его на своей пле­мяннице Софье Скавронской.

Марию Меншикову прочат в невес­ты наследнику престола Петру Алек­сеевичу. А почему и нет, если императ­рицей стала служанка пастора?

Екатериною составлено завеща­ние, где говорилось, что «цесаревнам и администрации вменяется в обязан­ность стараться о сочетании браком великого князя с княжною Меншиковою».

Вельможи, недовольные таким поворотом дела, поскольку Петр до­лжен был жениться на принцессе цар­ской крови, биты кнутом и сосланы.

Меншиков вошел в азарт.

Когда он объявил дочери о пере­мене ее участи, она упала в обморок.

Историк В. Бантыш-Каменский пишет: «Какая печаль, какое отчая­ние овладело сердцем княжны Ма­рии, еще недавно бившемся от ра­дости, когда отец объявил ей реши­тельную, непременную волю, чтобы она забыла своего Сапегу и готовилась быть императрицею! Слезы, убеж­дения, болезнь несчастной — ничто не поколебало честолюбца... Мария не могла любить императора, дав сердце другому, и Петр II, взаимно смотря на холодность ее, на слезы, невольно ка­тившиеся из прекрасных глаз, на при­нужденную улыбку, не мог любить ее».

Через неделю после смерти Ека­терины I состоялось обручение. Мария стала императорским высочеством. У нее теперь был свой двор, на содер­жание которого отпускалось тридцать четыре тысячи рублей.

Летом Меншиков заболел. Вос­пользовавшись этим, активизиро­вались его врага князья Долгоруковы, перетянув на свою сторону воспи­тателя императора Остермана, имев­шего большое влияние на юношу.

К осени раздражение Петра II против Меншикова достигло кризи­са: император не отвечал на его пок­лоны, когда тот заговаривал — отво­рачивался.

Наконец, Верховный тайный совет объявил Меншикову, что он отстав­лен от всех должностей и состоит под домашним арестом.

Всех Меншиковых отправили в ссылку. Насчет Марии последовало распоряжение, «чтобы впредь обру­ченной невесты, при отправлении службы Божией, не упоминать и о том во все государство отправить указы от синода».

Выезжал Меншиков огромным поездом: шестнадцать колясок, че­тырнадцать фургонов и т. д. Семью сопровождало множество прислуги, одних поваров было двенадцать, конюхов — двадцать пять... Посе­лились Меншиковы в собственном доме в маленьком городке Рязанской губернии Раненбурге.

Не пробыли они там недолго. В Москве у Спасских ворот нашли под­метное письмо, «наполненное всяки­ми плутовскими и лживыми внуше­ниями, доброхотствуя и заступая за бывшего князя Меншикова». Долго­руковы занервничали, и не замедлил себя ждать высочайший указ, по ко­торому Меншикова с семьей должно сослать в сибирский городок Березов, все имущество отобрать, оставить прислуги десять человек. На содержа­ние выделялось по рублю на челове­ка.

И потянулись по весенней грязи три рогожные кибитки: в первой — князь с ослепшей от потрясения женой, во второй сын и в послед­ней — дочери Мария с Александрой. В каждой кибитке сидели еще по два солдата.

Не успели они толком отъехать от Раненбурга, как кибитки догнал ка­питан с приказом осмотреть путни­ков: не везут ли они чего лишнего. Лишнего нашлось так много, что Меншикова оставили с тем, что на нем надето было. У княжен отобрали все теплые вещи. Марии оставили тафтяную зеленую юбку, штофный черный кафтан, белый корсет и на голове белый атласный чепчик. Посомневавшись, на случай холо­дов — тафтяную шубу. Из посу­ды — медный котел, три кастрюли, несколько оловянных плошек и таре­лок, и ни одного ножа, ни одной вил­ки.

Княгиня Меншикова, когда-то красавица-амазонка, гарцующая ря­дом с мужем под шведскими ядрами, теперь сразу постарела, ослепла. Она не выдержала дороги и скончалась в крестьянской избе.

Березов представлял собой в то время малолюдный поселок среди непроходимых болот. Летом — ко­мары и гнус, зимой — мороз в 50 гра­дусов.

Жил Меншиков в Березове свободно, получал на содержание де­сять рублей ежедневно, что было большой суммой. Возле острога он выстроил на свои деньги церковь, сам тоже помогая с топором и пилой. В этой церкви Меншиков исполнял обязанности дьячка. Сидя на берегу Сосьвы, он любил порассуждать с местными крестьянами о божест­венном, о святых мучениках. Крестьяне его почитали как великого пра­ведника. Прожив два года в Березове, Меншиков умер в возрасте 56 лет. Через 92 года по распоряжению тобольского губернатора была вскрыта могила Меншикова. Гроб лежал в слое вечной мерзлоты и в нем почти сохранившиеся останки. После этого местные жители объ­явили князя святым.

Через месяц после отца скончалась княжна Мария — ровно в день своего рож­дения. Ей исполнилось 18 лет. Скон­чалась «не столько от оспы, сколько от печали».

За десять дней до ее смерти Петр II распорядился освободить из ссылки Меншиковых-детей. Сына предполагалось записать в полк, а дочерей поселить в деревне, дав им на кормление сто крестьянских дво­ров. Но милость императора по отношению к Марии опозда­ла.

Александр и Александра были возвращены в столицу. Анна Иоанновна вернула им большую часть отцовского имущества; Александр стал служить в элитном гвардейском Преображенском полку, а Алек­сандра, став фрейлиной, вышла замуж за младшего брата герцога-ре­гента генерал-аншефа Густава Бирона.

Есть неустановленные точно све­дения, что в Березов вслед за Меншиковыми приехал тайно князь Федор Долгоруков, давно влюбленный в Марию. Они тайно обвенчались. В семье березовского священника долго хранился барсовый плащ, будто бы подаренный Долгоруким в благо­дарность за венчание. Говорили, что Мария скончалась не от оспы, а от родов. У нее была двойня. С этими детьми ее и похоронили.

Когда в 1825 г. искали могилу Меншикова, нашли два маленьких гробика с костями младенцев. Гро­бики стояли на большом гробу из кедра, в котором лежала женщина, покрытая зеленым атласным покры­валом. Сняли его, и «покойник от­крылся почти свежий; лицо белое с синеватостию; зубы все сохранив­шиеся; на голове шапочка из шел­ковой алой материи; на лбу шелко­вый венчик; шлафрок из шелковой алой материи; на ногах башмаки с высокими каблуками».

По смерти Федора Долгорукова в березовскую церковь прислали по его завещанию золотой медальон с прядью светло-русых волос. Прядь принадлежала, по всей видимости, княжне Марии Меншиковой.

Второй невесте императора не повезло, как и Меншиковой. Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукова родилась в 1712 г. и была правнучкой Марьи Долгорукой – жены Ивана Грозного. Правда, Марья пребывала в этом качестве всего один день: царь, обнаружив, что она не девственница, очень огорчился.

Княжна Екатерина провела детство в семье деда, бывшего дипломата в Варшаве, «вкусами и наклонностями она скорее соответствовала западноевропейской цивилизации, нежели чисто русским нравам и обычаям».

В одних воспоминаниях дан портрет Екатерины: «Высока, стройна, с тонкой талией, с роскошными черными волосами, с выразительными глазами, полными страсти. Она была не лишена ума, но горда, надменна, заносчива, бессердечна – характера крутого, энергичного и недоброго, а позднее, в Березове, ее дурное поведение причинило много бедствий семье».

Как и Меншиков, семейство Долгоруковых решило покрепче связать молодого императора с собой. И несмотря на то, что Екатерина была влюблена и готовилась выйти замуж за молодого австрийского графа Милиссимо, ее сделали невестой Петра II.

Леди Рондо рассказывает об этом дне так:

«Все лица высшего круга были приглашены, и, собравшись, сели на скамейках в большой зале: с одной стороны государственные сановники и знатные русские, с другой – иностранные министры и знатные иностранцы. В глубине залы был поставлен балдахин и под ним два кресла, а перед креслами аналой, на котором лежало Евангелие. Много духовенства стояло с каждой стороны аналоя.

Когда все разместились, император вошел в залу и говорил со многими лицами; княжну с матерью и сестрой привезли в императорской карете; впереди невесты в карете ехал брат ее, обер-камергер, а за ней следовало множество императорских экипажей. Брат проводил княжну до дверей залы, где ее встретил царственный жених и отвел к одному из кресел, а в другое сел сам.

Прекрасная жертва (леди Рондо имеет в виду Екатерину Долгорукову) была одета в платье из серебряной ткани, плотно охватывавшее ее стан; волосы, расчесанные на четыре косы, убранные множеством алмазов, падали вниз, маленькая корона венчала голову, длинный шлейф ее платья не был несен. Княжна имела вид скромный, но задумчивый и лицо бледное».

Император объявил, что берет княжну в жены, обменялся с ней кольцами. Потом они оба поцеловали Евангелие и архиепископ Феофан Прокопович прочитал молитву. Император назначил фрейлин и кавалеров к двору невесты с тем, чтобы они сразу же приступали к своим обязанностям.

Началось целование руки невесты. Петр держал ее правую руку в своей, давая целовать проходившим придворным.

Леди Рондо пишет:

«Наконец, к великому удивлению всех, подошел несчастный покинутый юноша; до тех пор она сидела с глазами, устремленными вниз, но тут быстро поднялась, вырвала руку из рук императора и дала ее поцеловать своему возлюбленному, между тем как тысячи чувств изобразились на ее лице. Петр покраснел, но толпа присутствующих приблизилась, чтобы исполнить свою обязанность, а друзья молодого человека нашли случай удалить его из залы, посадить в сани и увезти поскорей из города. Поступок этот был дерзок,  в высшей степени безрассуден и неожиданен для нее».

Назавтра графа Милиссимо отправили за границу и больше он в Россию не возвращался.

Был назначен день свадьбы, но именно в этот день император, заболев оспой, умер.

Долгоруковы хотели подбить Петра II на завещание в пользу невесты, но тот уже был не в состоянии ясно соображать.

Тогда Долгоруковы стали утверждать, что помолвка равносильна браку и как Екатерина I наследовала трон Петра I, так и невеста Петра II должна занять престол.

Такие сомнительные права они решили подкрепить фальшивым завещанием, подделав подпись Петра II.

На Верховном совете Долгоруковы пытались пустить в ход эту фальшивку, но им было заявлено, что «никто не в праве вступать на престол, пока имеются налицо женские члены императорского дома».

Правительницей России стала племянница Петра I, дочь его брата, герцогиня Курляндская Анна Иоанновна.

Один иностранец, посетивший в это время Екатерину Долгорукову, нашел ее «совершенно покинутой всеми, кроме одной только служанки и лакея, который служил ей с детства». Княжна сказала, что «ее молодость и невинность, а также и известная доброта той, которая наследовала престол, заставляют ее надеяться, что она не будет подвергнута никакому публичному оскорблению, а что бедность в частной жизни для нее ничего не значит, так как ее сердце занято единственным предметом, с которым ей будет приятна и уединенная жизнь. Предполагая, что под словами «единственный предмет» могут подразумевать ее первого жениха, она поспешно прибавила, что запретила своему сердцу думать о нем с того мгновения,  когда это стало преступным, но что она имела в виду свою семью, образ действий которой, как она думает, будет порицать, и что она не может преодолеть в себе единственной привязанности, хотя и была принесена в жертву обстоятельствам, которые теперь делаются причиной гибели ее семьи».

Но надежды оказались напрасными. Долгоруковых лишили чинов, должностей, имений и отправили в ссылку в тот же Березов.

Старый князь с женой через три года умерли, остались четверо сы­новей, трое дочерей да невеста старшего сына.

Сын Иван, привыкший к праздной жизни, стал пьянствовать, завел дружбу с местными, особенно с офицеров Овцыным и тобольским подьячим Тишиным. Между Екатериной и Овцыным возникли, как говорится, особые отношения. Тишин, которому такая удача не обломилась, написал донос. Из Петербурга прислали проверку и было арестовано около двадцати человек – за послабления Долгоруковым и «прикосновенность к вредительским и злым словам князя Ивана».

Пострадали все более менее связанные с Долгоруковыми: вое­вода, священнослужители, служивые люди... В Березове даже поя­вилась пословица: «Кто у Долгоруковых съел блин, того в Тобольск к ответу».

Бирон Долгоруковых особенно ненавидел и требовал подробных до­несений об их поведении. Когда княжна Елена на свой день ангела за­казала обедню, протопопа сослали за это в Илимский острог. Узнав, что Долгоруковы высмеивают Анну и Бирона, их разъединили, а после судили в Тобольске, приговорив к новой ссылке.

Князя Алексея сослали матросом на Камчатку, Николая, бив кну­том и урезав язык, — в Охотск, Александра — после кнута и урезания языка тоже на Камчатку, Ивана отвезли в Новгород и колесовали. Девушек постригли в монахини, определив им жить по разным мо­настырям.

Екатерину сослали в девичий монастырь близ Томска.  Там у скотного двора стоял маленький домик с узкими оконцами. В нем и поселили княжну. Дверь круглосуточно была заперта на замок.

Екатерина провела взаперти два года. Когда однажды игуменья замахнулась на нее четками, она подняла высоко голову и, указывая на дверь, сказала:

¾ Уважь свет и во тьме! Я ¾ княжна, а ты холопка!

Но вот на престол вступает Елизавета Петровна, и дверь монастырской темницы отворяется.

Княжна была возвращена в столицу, пожалована во фрейлины.

Императрица Елизавета подыскала ей и мужа – генерала графа Алексея Брюса, племянника знаменитого астролога. Он был вдовцом.

После свадьбы Екатерина поехала в Новгород поклониться могиле казненного брата. Там она заложила церковь в его память.

Остальные братья, живя скитальческой жизнью, даже и не ведали о помиловании. Через два года на Камчатке о нем случайно узнал Алексей.

Но обратном пути Екатерина сильно простудилась и вскоре скончалась. Уже умирая, она велела принести все свои наряды и сжечь их в камине:

¾ Не хочу, чтобы после меня кто-нибудь их носил!

Такая вот печальная история, возросшая на петербургской почве.