Хотя правительство и не могло уделять много вни­мания собственно строительству города, Петербург раз­растался. Возводила свои палаты знать, строили дома офицеры и служащие разных канцелярий, иностранцы, мастеровые. Рыли землянки и разбивали шалаши ра­ботные люди — подкопщики. Возникали лавки, харчев­ни, бани, рынки — Морской у Адмиралтейства, Обжор­ный на Березовом острове. Образовывались слободы, давшие впоследствии названия улицам Пушкарской, Ру­жейной, Посадской, Монетной, Зелейной (позднее — улица Зеленина). Знать селилась вдоль берегов Невы и Большой Невки. Возникли Большая и Малая Дворян­ские слободы.

Город в целом представлял собой несколько слобод с кривыми немощеными улочками и переулками, пусты­рями, маленькими домиками. Мостов почти не было. Берега рек и каналов еще не укреплялись, не стали набережными. В первые годы город целиком был дере­вянным. Среди его зданий выделялся дворец петербургского губернатора А. Д. Меншикова, вначале построенный из дерева, а потом из камня. На левом бе­регу Невы, там, где позднее был поставлен памятник Петру I — Медный всадник, стояла деревянная церковь Исаакия Далматского. За ней тянулись болота и за­болоченные луга.

Петр I твердо решил перенести сюда столицу. Вот почему после взятия русскими войсками в 1710 г. города Выборга последовали указы Петра о переселении в Петербург сановников, придворных, а затем двора. Петр обязал при этом каждую семью построить для себя дом соответственно своему общественному положению и по своим размерам пропорционально количеству крепостных. Затем в Петер­бург были переведены правительственные учреждения и там же в 1713 г. были расквартированы гвардейские части.

Но здесь лучше дать слово  И. Г. Георги, автору «Описания С.-Петербурга в 1710 и 1711 гг.»:

«Что касается почвы нового города и его окрестностей, то она вообще очень холодная, как от множества воды, болот и пустырей, так и от самой северной широты, на которой он лежит. На Ингерманландской стороне земля, однако же, несколько плодороднее, чем на Финляндской.

До основания С.-Петербурга, на месте, им занимаемом, жил шведский помещик, с немногими финскими крестьянами и рыбаками, которые довольно, по своему, порядочно обрабатывали эту землю, так что еще и теперь, на пустырях в городе и вокруг его, остались следы борозд, поднятых их сохами.

Впрочем, за городом не растет почти ничего, кроме моркови, да и той немного, белой капусты и травы для скота.

Домашнюю скотину, как-то рогатый скот, овец, свиней и проч., прежде можно было покупать за безделицу, но теперь, когда, при большом стечении народа в С.-Петербург, потребление чрезвычайно увеличилось, бедным людям очень трудно пропитываться, так что они употребляют в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят. Поэтому легко себе представить, сколь тяжело их существование, и если бы не подвоз съестных припасов из Ладоги, Новгорода, Пскова и других мест, то всe скоро перемерли бы с голода. А между тем, как почти все жизненные припасы доставляются сюда издалека, в зимнее время иногда за двести и триста миль, на тысячах подводах, то и цены на все  ныне  очень  высоки.

В здешних садах, несмотря на старание,  прилагаемое в особенности голландцами, тоже немного чего разводится, частию по причине холодного грунта, частию же потому, что зима продолжительнее лета. Что природа в силах произвести, то должно поспеть в два месяца: июнь и июль, да разве еще в августе, а что в это время не созреет, то должно считать погибшим. Фруктов здесь совсем нет и хотя осенью приходят из Новгорода целые барки с яблоками, но с очень незавидными; о сливах же и грушах, и даже о вишнях, и слухом не слыхать. Но зато дичь водится в большом количестве, кроме зайцев, которых, по неимению обширных пахотных полей, мало, и то все только белые. Диких свиней и коз, равно и оленей совсем не видать, но в медведях, волках, лисицах, рысях и тому подобном недостатка нет. Тетеревей, куропаток, куликов, бекасов и т. п. так много, что крестьяне, ловящие этих птиц большею частию силками, предлагают их часто почти за ничто. Между тетеревами и куропатками есть некоторые ростом с курицу; последние большей частию совершенно белые и очень вкусные, отыскивают себе корм на земле и в снегу, для чего, в защиту от холода, природа обула их в род шершавых сапожков, и мне ни в Германии, ни в Голландии, ни в Брабанте нигдe не случалось видеть птиц такой породы.

Реки здесь обилуют всякою рыбой; при всем том, как у русских нет никаких порядочных снастей для рыболовства, а, при множестве установленных постов, они тотчас с жадностью скупают весь улов, то рыба вообще довольно дорога. Зато вонючей соленой рыбы бездна; ее привозят полыми бочками и барками из Ладоги и других мест и хотя от нее уже издалека доносится такой запах, что надо затыкать нос, однако русские, в особенности же простолюдины, едят ее с невероятною алчностью и так же охотно, как свежую.

Дрова еще можно доставать с нуждою, хотя постепенно все тоньше и мельче, но и те сплавляются водою из дальних мест, потому что царем запрещено под телесным наказанием и лишением живота рубить в С.-Петербургe, особенно же на острове Ретусари, хоть бы один сучок, уже не говоря о целых деревьях. По островам и вообще в тамошних лесах растут многоразличные хорошие злаки; в гербариуме покойного флотского пастора Вильгельма Толле я нашел их свыше 300 видов, собранных им в этих местах. Обыкновенный лес здесь ель, сосна, пихта, береза и орешник; снимаемые с последнего орехи крестьяне приносят на рынок целыми кулями. Дуб и бук попадались мнe очень редко, или, лучше сказать, не встречались никогда, кроме тех двух дубов, которые, как я выше упомянул, растут у взморья на Ретусари. Оттого и суда здесь строятся все из елового и соснового леса, очень недолго держащегося в воде.

Климат в этом краю и зимой и летом очень суров и холоден; вследствие частых ветров, туманов и дождей или снега, а также болотистой местности, он притом и очень нездоров. Обычно более полугода продолжается лютая зима (немецкая зима показалась бы здесь летом), а все прочее время, за исключением июня и июля, стоит апрельская или осенняя погода. Оттого жителям необходимо запасаться шубами, теплым платьем и такою же обувью.

Когда один только день идет дождик, то уже нигде нет прохода и на всяком шагу вязнешь в грязи. В прошлом 1710 г., по распоряжению его царского величества, начали мостить камнем улицу на Финляндской стороне, под руководством немецких мостовщиков; но чтобы везде настлать такую мостовую, потребуется немало времени, да и много камня, которого здесь не в изобилии...

Что касается местных жителей, то они, большей частию, здоровый и от природы дюжий народ, говорящий особым, финским языком, очень трудным и едва ли имеющим сродство с каким-нибудь другим. К тому же они говорят так скоро, что чужому невозможно их понять.

Одеваются они почти, как лифляндцы, и носят такую же лыковую обувь, плоские шапки и за поясом небольшой топор, но переселившиеся в города ходят в немецком платье.

Живущие в Финляндии почти все евангелическо-лютеранского исповедания и в богослужении, церковном пении и молитвах следуют шведскому обычаю; однако мне часто казалось, что между ними таится еще много привязанности к прежним суеверным языческим обычаям и колдовству.

Жители Ингерманландии частию исповедуют еще евангелическую веру, частию уже русскую.

Хозяйство у них всех очень скудное и дурное, так что оно не может быть сравниваемо с бытом даже беднейшего немецкого крестьянина. Избы в деревнях срублены все на русский лад, из брусьев, крестообразно один на другой положенных, и состоят большей частию из одной комнатки, в которой и печь для варева.

Вместо окон — маленькое четырехугольное отверстие с задвижной дощечкой. У тех, которые позажиточнее, встрeчается, впрочем, иногда и крошечное окошечко, ладони в две из слюды (заменяющей нередко стекло и у самих бояр и других знатных господ), или бумажное, или же из пропитанной маслом холстины. Постели в деревнях совсем не известны, и жители покрываются, вместо одеял, какою-нибудь старой рухлядью или лохмотьями; большей же частию, точно так же, как и русское простонародье, жарко натопив комнату, ложатся, совсем нагими, на печь, похожую на хлебенную, или на доски (скамьи), приделанные к стенам, или же прикрепленные к потолку (полати), нисколько не обращая внимания на то, что таким образом лежат вместе вповалку муж и жена, работник и девка, дети, собаки, кошки, свиньи, куры и пр. Можно однако себе представить, какое ощущение эта гадость и вонь должна производить в непривыкшем к ней путешественнике, тем более, что изба обычно наполнена чадом, за которым, если стать прямо, не видно верхней части тела. Ночью для проезжего присоединяется еще другая мука от множества гадин, особенно клопов, сидящих в невероятном множестве между брусьями и в щелях деревянных стен и мешающих часто закрыть глаза хоть бы на минуту. Комаров в этих местах тоже несчетное число и мне не раз случалось, переезжая через Неву, зачерпывать полную шляпу их трупов, плывших из Ладожского озера.

Вместо свечей жители употребляют тонко наколотые еловые лучины, которые втыкают, одну за другой, в железный светец, подставляя под него ведро с водой; иногда же они суют такие горящие лучины прямо в деревянную стену, нисколько не заботясь о том, что от этого может сгореть вся изба.

Их детские зыбки тоже мудреные. К гибкому шесту, укрепленному, как у токарей, в потолок, привязывают тесьмой или веревкой продолговатую корзину, в которую кладут младенца, обложив его старым лохмотьем, какими-нибудь общипанными перьями или соломой; потом корзинку то тянут вниз, то отпускают вверх, приводя ее таким образом в качательное движение; когда же мать хочет дать ребенку грудь, то она, не вынимая его, наклоняется для этого над корзиной.

При постройке своих изб они довольствуются небольшим топором с прибавкою разве еще угломера, а вместо скобеля употребляют кривой крюк, каким в Германии мясники счищают и соскребают чурбан, на котором рубится мясо или готовятся колбасы. Этих орудий им, как и русским, стает на все, и избы их поспевают в самое короткое время. Двери в последних обычно так невысоки, что входящему надо очень низко наклоняться, и когда их отворяют, из избы валит такой дым и чад, что можно упасть в обморок или задохнуться; но жителям ни до этого, ни вообще до какой-нибудь чистоплотности нет ни малейшего дела.

Из всего сказанного легко себе представить, какой жалости достойны эти бедняки, когда промысл насылает на них голод, войну и повальные болезни, особливо же чуму.

В проезд мой этими краями к С.-Петербургу, я находил еще кое-кого по деревням; но на возвратном пути, на каких-нибудь 30, 40, 60 и более миль, уже не было ни одной живой души; все погибло и перемерло, и если бы царь, овладев Лифляндией, не устроил по дороге из Нарвы через Дерпт (теперь этот город — одна груда камней) до Риги, т. е. на расстоянии почти 100 миль, для собственного своего удобства и для порядочных путешественников, нескольких почтовых домов через каждые 3 или 6 миль, то проезжему в суровое зимнее время пришлось бы погибнуть от стужи и голода.

Война и моровая язва вконец разорили плодоносную и богатую Лифляндию и Курляндию. В деревнях почти не видать жителей, хлеб стоит на полях несжатый, скот разбрелся и съеден волками, дома в совершенном запустении; помещичьи имения и большие общины, в которых было по нескольку тысяч крестьян, так вымерли, что местами осталось не более трех, четырех или шести душ...

Упомяну также, что чума хотя доходила до Нарвы и, как говорят, до Копорья, однако в С.-Петербург не проникла; но так как и здесь недостаток продовольствия имел следствием большую смертность, то вывели заключение, будто бы в этом городе тоже чума, из-за чего были приняты разные меры предосторожности.

С умирающими из бедных классов здесь не много, впрочем, церемонятся: труп, завернув в рогожу, привяжут веревками к шесту и таким образом несут его два человека; лишь иногда везут на дровнях ¾ как мне самому случалось видеть ¾ совсем нагого на кладбище, гдe зарывают его в землю без всякого дальнейшего обряда».

Строительство Санкт-Петербурга было делом весьма непростым.

Москва являлась деревянным городом, Петербург должен быть каменным, и в сентябре 1714 г. появляется указ «О воспрещении на несколько лет возводить во всем государстве каменное строение, так как в Петербурге трудно достать каменщиков и мастеров каменного дела». Для того, чтобы Пе­тербург мог застроиться каменными постройками, прекращается на ряд лет, причем не указывается на сколько же лет, каменное строительство во всем государстве — принимается мера небывалая; но она все-таки не вполне достигает своей цели, в Петербурге много деревянных построек. Тогда из­даются два взаимно дополняющих распоряже­ния — первое о том, чтобы строились мазанки, т. е. особые постройки из глины, если и не каменные, то походящие на каменные. Но мазан­ковые постройки пригодны к южному климату, а никак не к сырому петербугскому ¾ это обстоятельство не принимается в расчет, важно сохранить идею каменного строитель­ства. Далее приказывается деревянные постройки обшивать тесом, а последний раскрашивать под кирпич. Пусть хоть внешний вид будет каменный, пусть это будет маскарад, но все же город не будет походить на старозаветную, узкую, с тысячами переулочков, закоулочков, бревенчатую Москву.

Стремление к новому строительству было сильно у Петра I, но в то же время были сильны и традиции прошлого. По этим тра­дициям город составлялся из слободок, в которых жили люди, соединенные или по национальностям, или по роду занятий. Этот принцип Петр отчасти положил и в основание своего строительства Петер­бурга.

Но где же конкретно его следовало строить?

Петербургская сторона для этого не годилась — она была низка, низменна, да и кроме того — пусть взят Выборг, пусть положена крепкая по­душка в основание Петербурга, все же шведы, если они возобновят свои нападения на Петербург, легко смогут подойти к Петербургской стороне — здесь нет широкой Невы, естественными преграда­ми служат лишь менее широкие, менее глубокие Невки. Адмиралтейский остров, нынешняя Адми­ралтейская часть, нынешний центр Петербурга, уже занят Адмиралтейством, около которого могут и должны жить люди морского дела, здесь не место купцам, разночинцам, служилому люду, тут должна быть Морская слободка. За речкой Мой­кой, тогда сохранявшей еще финское название Мья, уже начиналось предместье, отводились уча­стки под дачи богатых и знатных особ. Литейная сторона? Но она тоже была уже занята. На том месте, где теперь начинается въезд на Литей­ный мост, предприимчивый Яков Вилимович Брюс, чернокнижник, могущий по звездам и другим зна­кам небесным узнавать грядущие события, постро­ил деревянный Литейный амбар со шпицем, на верху которого красовался двуглавый орел. Близ этого амбара должны были расположиться артил­лерийская и литейная слободки.

Таким образом, к 1714—1716 гг., когда Петр решил серьезно занять­ся устройством своего «парадиза», оказалось, что для этого имеется лишь один Васильевский остров.

Несмотря на топографические не­благоприятные условия, с 1717 г. начи­нается ряд крупных строительных работ. Отыскано 55 актов, ре­гулирующих заселение Васильевского острова, из них 16 падают на время Петра I. Первым указом — «помещики  и  вотчиники»   обязывались строить дома по  числу душ принадлежавших  им крестьян, т. е. в зависимости от этого числа нужно было брать больший или меньший участок земли, воздвигать больший или меньший и по размеру, и по числу этажей дом. Но, очевидно, такое исчисле­ние найдено было неудобным на практике, и не про­шло месяца после появления первого указа, как был опубликован второй. В этом указе постройка ста­вилась в зависимость от числа дворов. Однако и это условие тоже,  видимо, не вполне отвечало требованиям жизни, так как очень скоро — 21 сен­тября 1721 г. — вернулись к первому, хотя однов­ременно предъявлялось и второе, а для торговцев и купцов величина домового участка регулировалась, как говорили тогда, «промыслом», т. е. количеством платимого налога. Это обстоятельство — неустанов­ление   твердого   принципа  для   основания   заселе­ния — очень характерно для петровской эпохи: проводился опыт, во время которого и испытывали те или иные средства. Но,  конечно, очень скоро выясни­лось, что мало издать указы о заселении ¾ необхо­димо «обязать»: принять те или другие репрессив­ные меры. Прежде всего указывалось, что дворянство должно «добровольно» прибыть в Петербург к определенному сроку. Но таких желающих находилось очень немного, большинство было глухо к вы­зовам, и были посланы указы к местным властям, чтобы уже те принимали меры и высылали «обя­занных строиться».

Затем принялись и за тех, кто уже поселился в Петербурге. Всех, которые не при­надлежали по роду службы к Адмиралтейству или же не были моряками, но поселились или на Адми­ралтейском острове, или вообще на Московской сто­роне, обязали подпиской, что они к определенному числу переедут сами и перенесут свои жилища на Васильевский остров. Подписку жители давали, но не выполняли ее — тогда 14 января 1721 г. поя­вился указ «О ломке на Московской стороне и Ад­миралтейском острове кровель на домах лиц, не ис­полнивших указа о переносе домов на Васильевский остров», кроме кровель велено было ломать и печи. Понятно, что в таком доме жить было мудрено, но наши предки умудрялись жить, и заселение Василь­евского острова шло далеко не гладко. Такие меры принимались не только при Петре I, но и при ближайших его преемниках, а результат, по рапорту генерал-полицмейстера первых годов царствования императрицы Анны Иоанновны, был следующий:

«На Васильевском острову на отводных местах каменное и деревянное строение хотя где и пост­роено, но полов и потолков у многих не окончено, а именно, каменные вчерне и оные не покрыты, полов и потолков и окончин нет, а у других одни фундаменты, погреба, средние и верхние жилья за­чаты и по окна и выше сделаны были, но за не­покрышками некоторые развалились; деревянное же строение у некоторых хотя было и построено; но за неимением в них присланных от помещиков людей и пустотою погнило и растаскано; у прочих же застроены и, не достроя, оставлены и стоят пусты».

Так официально доносит высшее лицо полиции, т. е. такое лицо, которому желательно скрыть не­достатки, представить дело лучше, чем оно было, но, несмотря на все эти смягчающие обстоятельст­ва, картина довольно неважная. Заселения Васильевского острова не происходило, и Петру I, даже с помощью принуждения не уда­лось достигнуть желаемых результатов.

В мае 1735 г. появился «именной указ» полицмейстерской канцелярии «О немедленной постройке домов на Васильевском острове под опа­сением описания в казну недвижимого имущест­ва» — эта мера на современном языке называется конфискацией. Далее шло воспрещение продажи и покупки недвижимости ¾ эти акты обмена могли совершаться каждый раз по особому именному раз­решению, «не в пример прочим». Но, в конце концов, правительство должно было, не признаваясь, конечно, в сделанных ошибках, отменить все свои распоряжения, и с апреля 1759 г. заселение Васильевского острова перестало быть обязатель­ной повинностью.

Попытка заселить остров кончилась неудачно. Такая же неудача постигла и желание устроить остров по новому способу, совсем не по русскому обычаю, а на иностранный — голландский или ве­нецианский ¾ образец. В 1714 г. майором Лепинасом был снят точный план, с указанием обмеров глубины реки, Васильевского острова, и над этим планом стали работать все бывшие в то время в Петербурге архитекторы: и полицейский архитек­тор Гербель «сочинил» проект устройства Василь­евского острова; приложил руку свою и более та­лантливый Матернови; наконец, пытались к этому делу приобщить вездесущего и все могущего делать Трезини. Ничего не выходило вплоть до февраля 1717 г., когда Петру был представлен проект архитектора Леблона.

Перевод гавани на Васильевский остров повлек за собой и перевод туда всех других связанных с торговыми операциями портовых учреждений. Туда переводится Таможенное при­сутствие, Биржа, Гостиный двор, пакгаузы, склады и пр. Там, где находился порт, там, где создавался центр торговой жизни города, Петр решил создать и административный центр столицы, подчеркивая этим то особое значение, кото­рое он придавал Петербургу как портовому городу империи. Небольшой городок около устья реки Ижоры — "Торговый рядок у клетей», являвшийся еще в XV в. торговым форпостом новгородцев, — уступил теперь место петербургскому порту — главному порту России.

Первых градостроителей Васильевский остров привлекал еще и тем, что был изолирован от всей остальной терри­тории. В связи с этим представлялась возможность создать по его периметру сильные укрепления и внутри их распла­нировать город. Идеи создания города-крепости были тогда еще свежи, и зодчие в своих проектах предусматри­вали такие системы укреплений, которые отвечали бы стрем­лениям Петра создать величественную столицу империи, отражающую специфику укрепленного торгового города и морского порта.

Эти идеи были претворены в жизнь, о чем свидетельствует центральное расположение Адмиралтейства, с одной стороны, и Биржи — с другой.

Затем владельцем Васильевского острова становится князь Меншиков, который вначале завел здесь скотный двор, просуществовавший до 1715 г. В 1710 г. на стрелке у на­бережной Невы он построил для себя пре­красный деревянный двухэтажный дворец, а рядом с ним в следующем году начал строить другой, сохранившийся до нашего времени. Позади дворца был разбит сад, а спереди прорыт канал, идущий к Неве. Несколько дальше находился дом дворецкого Меншикова — Соловьева. Вот и все здания и сооружения стрелки ко времени, когда был составлен пер­вый проект планировки Петербурга. Доменико Трезини был первым архитектором, под руководством которого были осу­ществлены первоначальные постройки «Северного парадиза». Этому архитектору выпало на долю провести свыше тридцати лет в Петербурге, в течение которых им было построено много зданий, дворцов, церквей и пр. По приглашению русского посланника в Дании, известного деятеля петровской эпохи Андрея Петровича Измайлова, Трезини явился в Россию в июле 1703 г.

Он произвел, очевидно, благоприятное впечатление на Петра, так как после встречи с царем был назначен начальни­ком Конторы от строений, и с этого момента начинается кипучая деятельность этого архитектора, принявшего на себя обязательства выстроить в новом Санкт-Питер-Бурхе дома, крепость, церкви и пр.

Трезини принадлежит первый проект планировки Васильевского острова. Основная идея проекта заключалась в создании прямоугольной сетки улиц-каналов, пересекаю­щихся под прямым углом. В местах пересечения преду­сматривались широкие бассейны, в которых могли бы поворачиваться суда. По периметру острова предполагалось создать систему сильных укреплений. Каналы, по мнению автора, должны были служить средством защиты города от наводнений, а линия бастионов—средством защиты его от неприятеля.

В северо-западной части острова проект предусматривал место для сада огромных размеров — «общественного гуль­бища», а в восточной части — небольшой парк и две площади с расположенными на них государственными и обществен­ными учреждениями. Остров, разделенный каналами на рав­ные участки, состоящие в свою очередь из шести равных кварталов, образовал городской район. Петербургскую сто­рону автор проекта рассматривал как предместье города.

Такова сущность проекта, отражавшего желание Петра создать русскую северную столицу, которая превзошла бы красотой лучшие города Европы.

Какие же последствия имел первый проект планировки Петербурга?

Нынешние линии и проспекты Васильевского острова — это те просеки в лесу, по которым начали прорывать каналы.

* * *   

История знает еще один исключительно интересный проект планировки Петербурга. Его автор - архитектор Жан-Батист Александр Леблон.

Леблон построил в Париже и предместьях ряд превосходных особняков, выдвинувших его на одно из первых мест среди молодых архитекторов фран­цузской школы. Он произвел хорошее впечатление на Петра I при свидании с ним в Пирмонте. В течение нескольких дней, проведенных обоими в беседах, был установлен план бли­жайших работ в Петербурге.

Во время строительства города были допущены ошибки, возникшие в результате отсутствия общего плана, но Петр считал необходимым их исправить.

Увлеченный целеустремленностью и величием строитель­ной деятельности Петра, Леблон по его указанию разработал генеральный план Петербурга. В проекте была предусмотрена не только широко задуманная система укреплений, но и раз­работана весьма подробно уличная сеть и сети обслуживания в объеме, далеко превосходящем требования того времени. С этой точки зрения проект Леблона представлял исключи­тельный интерес.

Проект сопровождался целым рядом «добрых регул» по вопросам пожарной безопасности, уличному освещению «для публичной комодите», очистки города от мусора, охраны личной безопасности, содержания мостовых и пр.

Проект сопровождался двумя записками: одна из них, составленная как введение к «Генеральному плану», и другая в виде подробного объяснения самого проекта были направлены Петру I на утверждение в Голландию.

По этому проекту под Петербург отводился весь Васильевский остров, Адмиралтейский и часть Пе­тербургской стороны. Весь этот район был окру­жен двойной фортификацией, т. е. двойными зем­ляными укреплениями и сетью каналов. Эти кана­лы должны были быть устроены таким образом, что если бы неприятелю удалось взять первый ряд укреплений, то, открыв шлюзы, можно было зато­пить взятые укрепления водой из внутренних ка­налов. Затем весь город прорезывался сетью попе­речных каналов, которые должны были заменять собой и улицы. Самые большие каналы должны были делаться в 12 саженей (сажень – 2,13 м), средние в 8,5 саженей и малые в 6 саженей глубины, т. е. самые большие морские корабли того времени могли свободно хо­дить по этим каналам. Каналы образовывали ряд площадей, которые от­водились под царские дворцы, храмы, рынки, учи­лища, сады и другие публичные здания и учреж­дения. Дворец помещался в центре города, ближайшие к нему кварталы были отведены под жилье сановников, немного подалее была площадь с государственными учреждениями, около них до­лжны были жить чиновники, купцы и ремеслен­ники, а также иностранцы. И только «подлый» народ, т. е. крестьяне и мещане должны были жить вне города. На каждой площади и на перекрестках до­лжны были быть фонтаны для очищения воздуха и как предохранительные против пожаров меры.

Таким рисовался Леблону будущий Петербург и, надо отдать справедливость автору, проект выглядел кра­сиво. Но, как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Здесь «оврагом» явилась русская зима. Из-за нее, прибли­зительно с октября по апрель, т. е. почти полгода, каналами нельзя было бы пользоваться, поскольку они бы замерзли.

Такова действительность. Далее следует легенда: якобы Меншиков, завидуя Леблону, постарался помешать его затее — велел рыть ка­налы и уже и мельче, чем на проекте, а когда царь приехал осматривать работы, то оказалось, поправить дело нельзя, и царь распорядился прекратить бесполезные работы, а царская дубинка прогулялась по спине герцога ингерманландского.

По поводу застройки Васильевского острова бытовала такая история, рассказанная де Швартом, голландским резидентом.

«Многие удивляются тому, что начатые на Васильевском острове каналы чрез линии, или улицы, не все доделаны. По случаю узнал я следующие обстоятельства, бывшие то­му причиною. Государь Петр I, рассмотрев многие планы расположения Петербурга, выбрал из них тот, по которо­му главному городу надлежало быть на Васильевском ост­рове, остров должно было окружить болверками, а посре­ди улиц провести каналы для сообщения Большой Невы с Малою. Но при том государь позабыл точно назначить ширину улиц и каналов или предоставил сие благоразу­мию тех, которым было поручено строение, думая, что они сообразно главному намерению сего дела не преми­нут назначить ширину каналов по крайней мере так, чтобы две баржи свободно могли в оных расходиться. Потом го­сударь отправился к своему войску, оттуда же чрез два года (в 1716 г.) в Голландию и Францию, дав повеле­ние продолжать начатое дело и стараться привести к окончанию со всевозможною скоростию. В 1718 г. воз­вратившись в Петербург, прежде всего сел он в шлюпку и поехал на Васильевский остров осмотреть линии и кана­лы, которых много уже было отделано. Он нашел там к великому своему удовольствию линии по большей части уже застроенные деревянными и каменными домами. Особенно ж приятно ему было видеть великолепные па­латы князя Меншикова с длинным каменным флигелем вдоль по каналу против первой линии. Но притом к вели­чайшей своей досаде приметил, что каналы и улицы по обеим сторонам были слишком узки. Сперва он молчал и только качал головою, смотря на сию ошибку, но не дове­рял еще самому себе, в самом ли деле каналы сделаны бы­ли уже амстердамских, которые он взял за образец. В сем сомнении поехал он прямо к голландскому резиденту гос­подину де Вилде и спросил у него, не может ли он ска­зать, как широки амстердамские каналы. Резидент ответ­ствовал его величеству, что не помнит того, но, принес­ши план Амстердама с масштабом, подал оный государю. Петр Великий тотчас вынул свой циркуль и, вымеряв ширину больших и меньших амстердамских каналов, за­писал то в своей книжке. Потом просил он господина де Вилде сесть с ним в шлюпку и ехать на Васильевский ост­ров. Там приказал государь вымерять ширину некоторых из первых каналов и улиц и, нашедши, что улицы по обе стороны канала вместе с самим каналом едва были не уже одного амстердамского канала без улиц, весьма разгневал­ся, вскричал: «Все испорчено!» и возвратился во дворец.

Весьма приметно было, что государь долго не переста­вал досадовать на сию неудачу. При всяком случае укорял он тем князя Меншикова, которому поручено было глав­ное смотрение над строением нового города. Иногда при­езжал его величество в шлюпке на Васильевский остров, смотрел на отстроенные линии и на каналы, отчасти от­деланные, отчасти ж начатые, часто по целому часу, и уез­жал обратно, не сказав ни слова. Наконец, когда славный архитектор Леблон, которого государь еще в Париже принял в свою службу, приехал в Петербург, повез он его немедленно на Васильевский остров, водил несколько ча­сов по всему острову, держа план в руке, и напоследок спросил у него:

¾ Ну, господин Леблон, что мне теперь делать по мо­ему плану?

Леблон, пожав плечами, ответствовал:

¾ Нечего больше делать, как все сло­мать и снова построить, сделанные каналы засыпать и вы­копать другие.

Государь, сказав: «Я подумаю», ¾ сел в шлюпку и уехал. Потом поручил он Леблону другие знатные строе­ния в Петергофе и в иных местах, о Васильевском же ост­рове никогда уже более не упоминал".

Впоследствии, начиная с 1737 г. узаконивается строи­тельство столицы по чертежам, составленным Комиссией строения города.

Англичанин Дж. Перри точно уловил настроение тогдашнего общества по отношению к Петербургу:

«Между прочими причинами я должен упомянуть об одной из главных, вызывающей неудовольствие большей части дворянства. Это то, что против воли заставляют их переселяться на житье с женами и семействами в Петербург, где они обязаны строить себе новые дома и где все съестные припасы дороже, чем в Москве, a корм для лошадей в 6, или 8 раз, так как в Петербурге на него весьма большие требования, а страна эта производит его весьма малое количество, ибо более чем две трети ее состоит из лесов и болот. Не только одни дворяне, но купцы и всякого рода торговцы обязаны туда переселяться и торговать. Все это стечение народа поднимает цены на съестные припасы и приводит в стесненное положение тех, которые поставлены в необходимость жить тут для сухопутной или морской службы, для построек и для всех тех работ, которые царь уже привел в исполнение и еще намеревается исполнить. Тогда как в Москве все господа и почетные люди имеют для жилищ своих не только огромные здания в самом городе, но также дачи и деревни, где устроены у них рыбные пруды и сады, со множеством разнородных плодовитых деревьев, и всякие увеселительные места. Петербург же, лежащий под 60°, 15' с. ш., не может производить ничего подобного. Кроме того Москва — их родина и самое любимое место; тут они окружены друзьями и знакомыми, живут недалеко от деревень своих, легко и дешево могут получать оттуда съестные припасы, привозимые крестьянами их...».

Кроме еды, нужно было позаботиться жителям и о тепле.

В 1720 г. некие люди вырубили часть березовой рощи в Переведеновской слободе (на месте нынешнего Гостиного двора). Царь приказал разыскать виновных, каждого десятого повесить, а остальных жестоко наказать. Вмешалась императрица, по ее просьбе смертную казнь отменили, а виновных публично высекли и отправили в ссылку.

Нехватало корабельного леса. Первоначально его заготовляли по берегам Невы и ее притокам и даже в самом Петербурге. Но скоро леса сильно поубавилось.

Под страхом высокого денежного штрафа (5—10 руб. за срубленное дерево), кнута и даже смертной казни (за сруб дуба) запрещалось рубить корабельный лес не по назначению кому бы то ни было. Указы объявлялись с барабанным боем. Для подтверждения их действенности в Петербурге в некоторых местах заранее ставились виселицы. Снисхождения делались редко. Так, например, когда один отставной солдат (инвалид) «посечку учинил малую» березе в Петербурге, то был бит «нещадно» батогами тут же у слегка подрубленной березы. От кнута его спасло лишь то, что он имел боевые заслуги. За розыск мачтовых деревьев объявлялось вознагражде­ние от 1 до 5 руб. за дерево.

По описи 1718 г. на Васильевском острове (в самом Петербурге корабельные деревья были учтены и переписаны до единого) числилось 88 деревьев, годных для кораблестроения, а на Петербургской стороне — 302.

Только с 1723 г. жителям Петербурга разрешена была свободная рубка леса на своих участках.

Со второго десятилетия XVIII в. одним из самых значительных районов по заготовке корабельного леса (дуб и др.) для петербургских верфей становится Казань. Заготовляемый лес стали подвергать первичной обработке на месте заго­товок. В ряде случаев по приказу Петра I насаждались корабельные рощи в окрестностях Петербурга, как, например, рощи лиственниц на Карельском пере­шейке.

В конце концов удалось обеспечить корабельное строительство высококаче­ственным лесом и другими материалами.

Первым монументальным зданием, построенным на Васильевском острове, была Кунсткамера. О ней мы расскажем ниже.

Следующим весьма примечательным сооружением было здание Двенадцати коллегий ¾ ныне Петербургский университет.

В 1714 г. по указу Петра Сенат, учрежденный в Москве в 1711 г., был переведен в Петербург, где для размещения его канцелярий были построены «светлицы нарочитой архи­тектуры» на берегу канала Петропавловской крепости, который проходил посреди крепости для снабжения ее водой.

Здесь Сенат находился до того времени, когда на Троицкой площади, куда переместился центр города из пре­делов крепости, для него был построен в 1714 г. по проекту Д. Трезини двухэтажный мазанковый дом с черепичной кровлей. В трехчленное здание характерного про­филя с раздельными крышами, как оно изображено на гравю­рах 1716 г., находившееся справа от Гостиного двора, был переведен петровский Сенат — «Сенатские палаты».

Весной 1718 г. был опубликован «Регламент о колле­гиях» и в декабре того же года коллегии открылись в мазанковом сенатском доме, который к тому вре­мени был увеличен в длину вдвое и представлял из себя вытянутое здание, состоящее из шести двухэтажных корпу­сов с отдельными крышами по четыре окна в каждом корпусе. В 1719 г. в этом здании отделываются помещения для военной и посольской коллегий. Прием иностранных послов до этого времени производился во дворце князя Меншикова.

Учреждение Синода оказало косвенное влияние на строе­ние здания Двенадцати коллегий, так как с его возникновением в здании на Петербургской стороне должны были разместиться Сенат, Синод и 10 Коллегий. Здание же Сената, состоящее из 6 частей, каждая из которых имела от 2 до 4 небольших комнат, было совершенно недостаточным для размещения непрерывно растущего аппарата государственного управления.

Эти причины побудили Петра после личного осмотра здания коллегий на Петербургской стороне издать в августе 1721 г. указ о строительстве здания Двенадцати коллегий на стрелке Васильевского острова.

Объединяя Сенат и все коллегии в одно целое, Петр преследовал цель лич­ного удобства при предполагающихся обследованиях деятельности вновь созданного государственного аппарата.

В мае 1722 г. из Москвы за подписью Меншикова был прислан вместе с планом ордер, по которому «С.-Петербург­скому фортеции архитектору Трезини зачинать строить воен­ную коллегию от берега Невы на 4-м нумере, длиною на 15 саж.»

Это по сути первое указание о сооружении здания Двенадцати коллегий рассматривается как начало его строительства.

Последовавший позднее целый ряд устных указаний Петра I можно рассматривать как основные идеи, которые должны были лечь в основу составления проекта и после­дующего его осуществления.

В апреле 1722 г. Петр указал: «Все равные арнаменты, как лучше убрать мочно, а каморы прибавить или уба­вить по величине коллегий всегда мочно, двери проломать и прибавить только б снаружи все было равною долготою».