Тайная экспедиция к концу XVIII в. недалека была от превращения в специальное учреждение, занимающееся исключительно политическим розыском и борьбой с по­литическими преступлениями.

Поручик Семеновского полка Алексей Петрович Шубин, потомок елизаветинского «сержанта-фаворита» Шубина, проснулся в самом скверном расположении духа и с головной болью после вчерашнего кутежа. Накинув халат, поручик кликнул камердинера и спросил кофе. На подносе вместе с кофе камердинер принес два письма.

— Кой там еще черт! — проворчал хриплым голосом поручик и порывисто сорвал печать с одного пакета. Это было приглашение товарища-офицера о подписке между семеновцами на ужин «с дамами». При этом сообщалось, что по случаю предстоящего полкового праздника зате­вается особенное пиршество. «Вообще ты в последнее время, — говорилось в письме, — редко появляешься на товарищеских пирушках. Скуп стал или заважничал. И то, и другое нехорошо относительно товарищей и может быть истолковано ими в худую сторону. Предупреждаю те­бя по-дружески. Подписные деньги можешь внести хоть сегодня, но никак не позже трех дней».

— Черт подери! Этого недоставало! — зарычал пору­чик. — Где я возьму эти деньги. И так кругом в долгу, кре­диторы наседают!

Другое письмо было от отца:

«Любезный сын Алексей! Я с прискорбием замечаю, что ты, не внимая советам родителей, ведешь в Петербурге жизнь развратную и разорительную. Такое непокорство твое весьма огорчительно нам, а наипаче потому, что ты оказываешь мне дерзость и неуважение и словесно, и пись­менно. Ты пишешь, что гвардейская служба требует боль­ших расходов, а я скажу тебе, что сам служил поболе твое­го и знаю, что с умом можно жить на те деньги, что мы с матерью посылаем тебе. Все же твои долги я заплатить не могу и объявляю, что с сего времени ты не получишь от меня ни денежки сверх того, что я посылал, и долговые расписки твои платить не буду. Времена нынче тугие, хлеба недород, да и скотский падеж был у нас, и я про­дал двадцать душ без земли на вывод генеральше Зинаиде Федоровне...»

Поручик злобно фыркнул и, не дочитав письмо, швыр­нул его на пол.

— Ах я несчастный, несчастный, — шептал он, скло­нившись над столом. — И что он, старый дурак, не убе­рется! — вдруг вскочил поручик с места. — Давно ему бы пора на покой, а он кряхтит как кикимора над деньга­ми... Не даст, ни гроша не даст, коли уж сказал, — рассу­ждал поручик, ходя из угла в угол. — Вот беда-то настоя­щая пришла! Нужно что-нибудь придумать, вывернуться, а то хоть в отставку выходи'

Поручик глубоко задумался.

Через час он, гремя саблей, уже спускался с лестницы, сел в дожидавшуюся у подъезда линейку и поехал «обде­лывать дела», чтобы не ударить лицом в грязь перед това­рищами, которые уже начинали поговаривать что-то о скупости и заносчивости.

Поручик знал, что это значит, понимал, что тем са­мым ему дается косвенный намек на отставку или пере­вод в армию, и самолюбие его страдало неимоверно. Мо­лодой и гордый, Шубин не мог допустить мысли о пе­реводе в армию...

— По бедности!.. — шевелилась в его голове неотвяз­ная мучительная мысль. — Скажут «коли ты нищий, так че­го совался в гвардию, не марал бы мундира».

Поручик велел кучеру остановиться у модного порт­ного, где заказывала себе платье вся военная знать, и во­шел туда. Добрый час он бился с хозяином, убеждая пове­рить в кредит и уверяя, что через две недели получит «со своих земель» чуть ли не сотни тысяч, и, наконец, уладив кое-как дело, весь красный и злой, вышел из магазина. Предстояло еще труднейшее: достать денег.

Около гвардейских офицеров всегда трется орава раз­ных ростовщиков, готовых за огромные проценты ссу­дить несколько сотен рублей, но для Шубина и этот ис­точник был почти совсем закрыт. Он задолжал уже всем и никому не платил как следует, да, кроме того, чуткие ростовщики пронюхали, что поручик беден, а отец его не платит долгов сына, владея незначительным имением.

Он знал это, понимал, какое унижение должен будет вынести, уговаривая иудеев ссудить ему двести-триста руб­лей, и все-таки ехал, гонимый фатальной необходимостью «поддержать честь гвардейского мундира».

У одного из подъездов на Большой Морской Шубин остановился и отправился к одному «благодетелю», зани­мавшемуся ростовщичеством негласно и не от своего имени. Тут поручику пришлось пустить в ход все свое красноречие и всю дипломатию, и через два часа лжи и унижения он добыл драгоценные двести рублей, дав за­емное письмо на четыреста.

С облегченным сердцем сел поручик на дрожки, что­бы сейчас же истребить добытые деньги. Подписная сум­ма была внесена, и через некоторое время поручика мож­но было видеть в модном ресторане весело кутившим среди офицерской молодежи.

— Черт возьми, господа, а не устроить ли нам завтра вечером катанье и жженку? — сказал кто-то из офицеров.

— Отлично, господа! Прихватим дам! — подхватили другие.

Кошки скребли на душе у поручика. Мысль о будущем он старался гнать как можно дальше.

На другой вечер окна ресторана, где шел кутеж офи­церов, гремели от восхищений и тостов, а на скрещен­ных шпагах пылали головы сахара, облитые ромом. Рос­кошная белокурая француженка, любовница одного из участников, вся раскрасневшаяся от выпитого вина, раз­ливала пылающую жженку из большой серебряной чаши по стаканам...

Неприглядное «будущее» далеко-далеко исчезло из глаз Шубина под обаянием ароматного и возбуждающего на­стоящего...

В приятном полузабытьи он ехал домой. Уже совсем рассвело. Войдя в комнаты, он бросился на постель, но ему под руку попалось письмо отца, полученное вчера, и по­ручик с яростью разорвал его на мелкие клочки...

Прошло время. Друзья стали замечать: поручик Шубин стал часто задумываться и даже в приятельской компании иногда отвечал невпопад, вызывая взрывы смеха и шутки.

— Влюбился ты, что ли? — спрашивали товарищи.

— Нет, господа, он выдумывает новую машину!

— Вернее всего, что влюбился, господа! Я за ним кое-что замечаю: с недавнего времени он что-то томно по­сматривает на одни окна.

Шубин при этом приободрялся и старался казаться ве­селым, но скоро тайная дума снова овладевала им...

— Скажи, пожалуйста, в самом деле, — обратился раз к нему его товарищ по полку — полковой адъютант Пол­торацкий, — с чего ты так рассеян и задумчив? В самом деле влюбился?

— Ах, Костя, — отвечал Шубин, — у меня есть важная причина задуматься... И ты бы на моем месте задумался!

— Черт возьми! Вот никогда бы не задумался, а обрубил бы сразу: влюблен — женись, не отдают — силой увези!

— Совсем особого рода обстоятельства! Самые необык­новенные... я уверен, что тебе и в голову не придет дога­даться.

— Да что такое? Ты меня интригуешь! Расскажи, пожа­луйста!

Шубин замялся, но Полторацкий начал приставать к нему, прося посвятить его в тайны своих дум о необык­новенных обстоятельствах.

— Тут, брат Костя, такая история, что волосы дыбом встанут, как услышишь! — говорил Шубин с расстановкой. Полторацкий рассмеялся:

— Ну, братец, я чувствую уже, как моя фуражка на го­лове шевелится! За большого же труса ты меня считаешь!

Они подошли к квартире Шубина.

— Зайдем ко мне, я тебе все расскажу. Только дай сло­во сохранить все в тайне!

— Даю слово, — ответил Полторацкий, не зная, в шутку или серьезно говорит товарищ.

Когда офицеры остались одни в комнате перед топя­щимся камином и бутылкой вина, Шубин придвинулся к Полторацкому и вполголоса произнес:

— Слушай, Костя, что меня мучает... Я знаю о заговоре против императора!.. Дело идет о его жизни!

Полторацкий вскочил, как ужаленный, весь побледнев:

— Шубин, — произнес он строго, — ты или с ума со­шел, или простираешь свои глупые шутки слишком далеко.

— Клянусь тебе, это правда!

— А если правда, — вскричал Полторацкий, сжимая ку­лаки и подступая к Шубину, — то почему ты медлишь и не даешь знать, кому следует или сам не препятствуешь злодей­ству? Ведь пока ты размышляешь да раздумываешь, злоумыш­ленники могут привести свой замысел в исполнение!

— Успокойся, Полторацкий, успокойся. Жизни импе­ратора пока не грозит опасность, — взял за руку товари­ща Шубин. — Сядь и выслушай спокойно, мы вместе об­думаем средства помешать тому...

— Какое тут к черту спокойствие! — волновался моло­дой адъютант. — Нужно сейчас же ехать к военному гу­бернатору!

— Выслушай, Полторацкий, прошу тебя. Своей горяч­ностью ты только испортишь дело. Сядь и слушай!

Полторацкий сел, тяжело дыша, и вперил глаза в Шубина:

— Ну, ну, говори!

— Заговор еще далек от исполнения... Я узнал о нем совершенно случайно... Как? — это другой вопрос, расска­зывать долго. Но достаточно того, что я узнал о заговоре и знаю лицо, руководящее им.

— Кто это?

— Это... это... некто Григорий Иванов, находившийся прежде в свите великого князя Константина Павловича...

— Офицер?

— Офицер... И я, для того чтобы лучше проследить все нити заговора, прикинулся сочувствующим их замыслу и теперь имею возможность раскрыть его, покуда никакая опасность еще не грозит государю.

— Отчего же ты не сделал этого раньше, отчего сразу не полетел с донесением?

— Да пойми ты, прежде я и сам ничего не знал и мог сделать ложную тревогу, а злодей тем временем избегнул бы кары!

— Ну, ну, дальше!

— Теперь злодей в наших руках! Ты дал мне слово дер­жать это в тайне, так помоги немного, и мы поймаем его завтра же... Слушай, завтра этот Григорий Иванов назна­чил мне встречу в Летнем саду. Мы с тобой поедем туда вместе — и злодей не избегнет наших рук!

— Это правда, Шубин? — испытующе спросил Полто­рацкий, глядя на него в упор.

— Клянусь тебе честью офицера! Так решено? Завтра едем в Летний сад... ты вооружись парой пистолетов...

— Но зачем же только двое? Можно оцепить весь сад, чтобы злодеи не убежали!

— Не надо этого... там будет всего один, и если мы бу­дем принимать какие-нибудь чрезвычайные меры, он уви­дит и скроется. Таким образом, мы потеряем последнюю возможность схватить злоумышленников, а он, этот Гри­горий Иванов, душа заговора. Схватив его, мы расстроим всю их комбинацию! Тут надо действовать осторожно и спокойно! Пойми хорошенько: спо-кой-но, иначе испор­тишь все дело.

— Хорошо. Но, скажи, как ты узнал об этом?

— О, это длинная история, которую ты узнаешь по­сле, я теперь слишком взволнован. Я на тебя надеялся бо­лее, чем на кого другого, и потому избрал тебя для уча­стия в этом деле.

— Благодарю, благодарю, Алексей! — пожал ему руку Полторацкий. — Извини, если я погорячился. Теперь ви­жу, ты прав. Ну так до завтра!

Словно в чаду, вышел Полторацкий от Шубина. Мысль о затевающемся ужасном деле и о его роли в нем овладе­ла всем существом, и Полторацкий шел, почти ничего не видя пред собой.

Волнуемый такими мыслями, Полторацкий дошел до дому, но, несмотря на поздний час, лечь спать не мог. Он ходил по комнате, осмотрел и зарядил пару прекрасных пистолетов. Сон не скоро сомкнул его глаза. Не менее тревожную ночь провел и поручик Шубин. Завтрашний день должен был сделать крутой перелом в его жизни. Ко­нец бедности, насмешкам товарищей! С завтрашнего дня начнется новая жизнь: блестящая карьера, деньги и всеоб­щее уважение за открытие преступного заговора...

Стоял теплый светлый день. Фешенебельный Петербург весь высыпал на Невский проспект. Блистали наряды, кров­ные рысаки мчались взад и вперед. Двери магазинов от­ворялись и затворялись за нарядными дамами. Пестрая толпа прогуливалась, волнуемая своими мелкими радостя­ми и горестями, наслаждаясь хорошим днем. Веселый день светского Петербурга должен был окончиться еще более веселым вечером — с балами, ужинами и спектаклями.

Шубин с Полторацким увиделись утром на Семенов­ском плацу и обменялись многозначительными взгляда­ми, а после ученья поехали вместе, сначала на квартиру Полторацкого — взять пистолеты, а потом в гостиницу — обедать.

— А знаешь, Шубин, — начал Полторацкий, когда они уселись в отдельной комнате ресторана, — ведь мы с то­бой у дверей в храм счастия и славы! За такой подвиг нас озолотят!..

— Перестань говорить об этом! — перебил его Шу­бин. — Точно мы в ожидании наград беремся раскрыть и уничтожить гнусный замысел, грозящий опасностью все­му государству! Тут оскорблено и чувство русского, и честь офицера, и даже человеческое чувство! Мы должны спа­сти монарха! И тут не должна закрадываться ни одна ко­рыстная или честолюбивая мысль!

— Черт возьми! — вспылил Полторацкий. — Да разве я сказал что-нибудь против этого? Я не менее тебя дорожу честью русского офицера! Да и жизни своей не пожалею!

— Не сердись, Костя! Никто не сомневается в твоей храбрости. Конечно, в случае успеха — а в нем я не сом­неваюсь — нас наградят. А теперь выпьем за успех пред­приятия! Мы докажем, что истинно русский человек не потерпит в своей среде злодея!

Когда немного стемнело, друзья отправились к Летне­му саду. Сзади за ними следовали дрожки, которым они велели остановиться у Михайловского замка.

— Мы войдем не вместе, не сразу, — сказал Шубин Пол­торацкому, — ты следуй за мною на некотором расстоянии, но не теряй меня из виду. В саду мы сойдемся, как слу­чайно встретясь.

— Хорошо, я войду другими воротами.

Надвигались уже густые сумерки. Под лиственными сводами аллей было довольно темно, в саду никого не бы­ло. От Невы и с пруда тянуло сыростью. Шубин поплотнее завернулся в шинель — его била настоящая лихорад­ка. Голова горела как в огне... Наступал решительный мо­мент, от которого зависела его дальнейшая жизнь. Ветка хрустнула под ногами, Шубин вздрогнул и огляделся. В конце аллеи чернела какая-то фигура. Шубин подошел:

— Полторацкий, это ты?

— Я, — ответил адъютант. — Видел ты его?

— Нет еще, надо подождать, вероятно, скоро придет.

— А как он вовсе не придет? — спросил Полторац­кий. — Тогда что делать? Знаешь, я думаю, нужно доне­сти военному губернатору, чего еще тут ждать?

— Хорошо, тогда можно будет и донести... но он не­пременно должен придти сюда, — говорил Шубин, тихо идя рядом с Полторацким и сжимая судорожно пистолет в кармане шинели.

Они снова приближались к Михайлов­скому замку, вокруг которого чернели ветхие деревянные лачужки рабочих, еще не сломанные со времени построй­ки замка. Вдруг Шубин порывисто схватил Полторацко­го за руку:

— Слышишь, слышишь? Кто-то идет... хрустнуло... вон там, смотри!

Полторацкий вздрогнул от неожиданности, нервы его были напряжены ожиданием; он устремил глаза в чащу кустов — ему показалось, мелькнула какая-то тень и по­слышался хруст сломанной ветки... Он схватился за пис­толет.

— Слышу, слышу, вон там!..

— Да, это он. Подожди здесь. Я пойду к нему один, будь готов.

Шубин порывисто пошел вперед и скрылся в темноте аллеи. Полторацкий взвел курки обоих пистолетов. Руки его тряслись. Так прошло несколько минут.

Ничего не было слышно, кроме слабого хруста ветвей, да набежавший свежий ночной ветерок зашумел верши­нами деревьев.

Полторацкий начал тихо двигаться по аллее, держа пистолеты наготове. Вдруг раздался выстрел и гулко про­катился по безмолвному саду, послышался всплеск воды и стон. Полторацкий бросился бежать на звук выстрела, не разбирая дороги, через кусты и скамейки. В темноте он спотыкался, ветки хлестали ему в лицо, сучки царапа­ли руки.

— Сюда, сюда... Костя, помоги! — послышался голос.

Полторацкий наконец продрался к месту происшест­вия: на опушке сада, у самой канавки, на земле лежал Шу­бин и слабо стонал.

— Что с тобой, Шубин? Ты ранен? Что случилось?

— Убил... убил меня, злодей, — простонал поручик.

— Где, где он? Куда побежал? — и Полторацкий огля­дывался в смятении вокруг. — Караул! — вдруг закричал он. — Сюда! Караул!

Эхо мощно разнесло по саду крик офицера. Шубин продолжал стонать, а растерявшийся адъютант не знал, что делать. Скоро задребезжали дрожки поджидавшего их кучера ¾  он подъехал со стороны Царицына луга.

— Смотри, не бежит ли кто-нибудь? — крикнул Пол­торацкий кучеру.

— Никого не видно, ваше благородие! — отвечал ку­чер, — темно, худо видно.

— Объезжай кругом, сюда, — скомандовал Полторац­кий, а сам стал расстегивать мундир Шубина, продолжавшего стонать.

— Ох, умираю... злодей заметил, что за ним следят, и убил меня...

Тем временем на выстрел и крики стали сбегаться лю­ди: два-три будочника с алебардами и солдаты из бараков. Весь этот народ толпился и шумел, не зная, что делать.

— Ищите по всем кустам и закоулкам! — скомандовал Полторацкий.

Все рассыпались в разные стороны. Несколько человек подняли Шубина и понесли его на дрожки, въехавшие в сад. По шинели поручика текла кровь.

— Вези в Михайловский замок! — велел Полторацкий.

Раненого Шубина внесли в комнаты, занимаемые быв­шим кастеляном, и приступили к осмотру раны. Она ока­залась несмертельной: прострелена была левая рука вы­ше локтя. Шубин от потери крови впал в забытье, посла­ли за доктором.

Перепуганный кастелян спрашивал адъютанта, что все это значит, но тот только махнул рукой:

— Узнаете после, а теперь, пожалуйста, смотрите за ним, мне нужно тотчас же ехать к государю с докладом!.. Срочное дело!

— Хорошо, хорошо, будьте покойны! Да что же слу­чилось?

¾ Покушение на жизнь государя!

Кастелян онемел.

— На Каменный остров, во дворец! — крикнул Полто­рацкий, и рысак сорвался с места. — Нашли? — спросил адъютант, на минуту остановившись у Летнего сада, где тол­пилась и галдела целая куча народу. — Нашли кого-нибудь?

— Ищут, ваше благородие! Да, похоже, никого нет!

— Ищите хорошенько, это важный преступник! — ска­зал адъютант и помчался на Каменный остров, где в это время пребывал император Александр Павлович.

Петербургская полиция при Александре I была орга­низована самым жалким образом. «Кварталы» тогдашнего времени были завалены посторонними делами, перепис­ка с разными присутственными местами занимала все ру­ки и все головы, обилие дел, возложенных на полицию разными учреждениями, забирало все время.

В разных местах города полицией были построены плохонькие и тесные будки, даже печей там не полагалось, и зимой они промерзали насквозь. Выстоять холодную ночь в такой будке с длинной алебардой в руках было тя­жело. Бутарей для этих будок каждый околоток должен был выбирать из своей среды, содержать их и платить жа­лованье. Если же который околоток отказывался найти бутаря, т. е. внести эту полицейскую повинность натурой, то должен был платить в квартал деньги — десять рублей. На эти деньги уже сам квартал нанимал бутаря. Но ничтожность такой платы за денно-нощное бодрствование в хо­лодной будке, да еще с риском подвергать себя опасно­сти при ловле мазуриков, не могли привлечь охотников. Поэтому многие будки круглый год стояли пустыми.

В бутари при таких условиях шел самый пролетариат — люди, которым не нашлось ничего лучшего, загнанные крайностью. Понятно, что о нравственном качестве таких стражей общественной безопасности не могло быть и ре­чи — рады были всякому желающему, и нередко сами бу­тари являлись первыми пособниками воров и мазуриков.

Уличная безопасность в плохо освещенном и плохо вымощенном Петербурге, с улицами, состоявшими сплошь из заборов, была ничем не обеспечена. Грабежи случались чуть ли не еженощно.

Незадолго до описываемого нами события случилось два происшествия, которые доказали плохое устройство полиции и обратили на это внимание государя. Чья-то ка­рета, мчавшаяся во весь опор с Васильевского острова, на­ехала на какого-то англичанина и изуродовала его. Кучер успел уехать — и полиция никак не могла отыскать ни са­мой кареты, ни того, кому она принадлежала.

Другой случай был хуже: избили и ограбили служив­шего при великих князьях человека. И это произошло возле самого замка. Император Александр Павлович был крайне недоволен.

Уже ночью, когда все спали, прискакал на Каменный остров Полторацкий и бросился прямо к обер-гофмаршалу графу Толстому. Встревоженный граф вышел к адъ­ютанту и с ужасом услышал страшную весть о заговоре на жизнь царя.

— Мы следили за злодеем в Летнем саду... Он выстре­лил в Шубина и скрылся...

Голос Полторацкого прерывался, руки со следами кро­ви дрожали.

— Боже мой! — воскликнул граф Толстой. — Я сейчас же доложу его величеству! Погодите немного здесь... сядь­те. Вы ранены?

— Нет, ваше сиятельство, не ранен. Это кровь Шубина...

Весть мигом разнеслась по дворцу и наделала ужасного переполоха. Полторацкого потребовали к императо­ру, и адъютант подробно рассказал ему обо всем.

С Каменного острова полетели курьеры в разные сто­роны. Весь Петербург всполошился. Летний сад оцепили войсками, обыскали каждый кустик

Когда Полторацкий воротился в Михайловский замок к Шубину, около него уже хлопотал доктор, рана была пе­ревязана, а под утро Шубина перевезли на его собствен­ную квартиру. Государь прислал своего доктора и фли­гель-адъютанта справиться о здоровье раненого. Шубин отвечал, что его здоровье — пустяки, лишь бы был импе­ратор в безопасности.

На следующее утро в квартире Шубина и около нее на улице скопилось много народу — все спрашивали о его самочувствии и обсуждали происшествие.

Семеновский поручик стал героем, все только о нем и говорили.

Заря новой жизни, о которой так долго мечтал гвар­дейский поручик, уже занималась на его горизонте, и ни одно облачко покуда не туманило его.

На другой день после истории с Шубиным в правитель­ственных сферах были сделаны некоторые перетасовки. Глав­нокомандующим в Петербурге назначили фельдмаршала графа Каменского, а начальником полиции — энергично­го и деятельного Е. Ф. Комаровского, получившего в недалеком будущем графский титул Римской империи.

Ему поручили произвести строжайший розыск по де­лу Шубина и представить во что бы то ни стало злодея. По этому же делу была назначена комиссия из генерал-адъютантов: Уварова, князя Волконского и сенатора Ма­карова.

В первый же день следствия, у Комаровского, служив­шего прежде адъютантом при великом князе Константи­не Павловиче, закралось сомнение в действительном су­ществовании Григория Иванова, поскольку такого не бы­ло в числе служивших при Константине. Приметы его, данные Шубиным, не подходили ни к одному из бывших при великом князе. Однако по всем трактам было опове­щено о задержании такового, если окажется.

— Мне кажется, что этот предполагаемый Григорий Иванов есть не что иное, как призрак, — сказал Комаровский военному губернатору М. Л. Кутузову

— И я так полагаю, — согласился тот.

Новый начальник полиции познакомился со всеми служащими полицмейстерами и частными приставами и из последних выбрал одного, некого Гейде.

— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, что история с господином Шубиным довольно подозритель­на, — сказал Гейде при представлении новому начальству.

— На чем основывается ваше предположение?

— Рана сделана на левой руке, ваше превосходительст­во, рана неопасная, возможно, нарочно сделана.

— Да, это так.. Это подозрительно... Ну а знаете вы о двух последних историях с англичанином и Ушаковым, которые остались нераскрытыми?

— Как же, ваше превосходительство!

— Не можете ли вы раскрыть их? Если вам это удастся — я вас награжу.

— Постараюсь, ваше превосходительство! Только доз­вольте производить розыски в партикулярном платье, по­лицейская форма мне будет мешать...

— Конечно, конечно. Ну, так постарайтесь.

Гейде откланялся и уже на другой день явился с док­ладом:

— Нашел, ваше превосходительство; карета принадле­жала извозчику, который уже арестован, а господин Уша­ков был ограблен беглыми солдатами. Я их тоже поймал, ваше превосходительство.

— Прекрасно, прекрасно, господин Гейде! — похвалил начальник — Я вижу, вы необыкновенно способный че­ловек.. Это делает вам честь. Согласно моему обещанию, я сделаю о вас представление, вы будете повышены. А те­перь помогите раскрыть историю с Шубиным.

— Не имею слов выразить благодарность, ваше превос­ходительство, а история с поручиком Шубиным — до­вольно призрачная история-с.

— Призрачная-то призрачная, но нет веских улик. Сы­щите мне эти улики. Распутайте этот узел!

— Употреблю все силы! — отвечал Гейде с глубоким поклоном.

Над головой бедного Шубина собиралась гроза... А он лежал дома в уверенности, что зардевшаяся заря скоро разгорится для него в сияющий день и обогреет его, так много страдавшего.

Он приятно улыбался, оставаясь один, и все ждал от ца­ря милостей за свое мужество. Совесть не поднимала го­лоса в его душе.

Но милости и награды что-то не торопились сыпать­ся на него, а через несколько дней вокруг Шубина рой добрых знакомых и приятелей значительно поредел. В го­роде стали упорно разноситься насчет него разные небла­говидные и подозрительные слухи. Полторацкому запре­щено было видеться с ним... Но счастливый в своей мечте поручик еще ничего не замечал и не подозревал.

А между тем запутанная история при содействии при­става Гейде, обладавшего действительно замечательными сыскными способностями, все более и более день ото дня распутывалась, через несколько дней Гейде принес к на­чальнику полиции пистолет, найденный одним истопни­ком Михайловского замка в канаве, когда он ловил рыбу. Пистолет оказался от офицерского седла.

— Надо, ваше превосходительство, показать его лакею поручика Шубина, не признает ли?

— Да, да, непременно! Пошлите за ним, здесь и допро­сим, — согласился генерал Комаровский.

Камердинер Шубина был приведен к генералу, и Гейде начал опрос:

— Ты давно служишь у поручика Алексея Петровича Шубина?

— Да мы, ваше высокоблагородие, ихние крепостные бу­дем. Я у их благородия служу с самого поступления в полк.

— А скажи, пожалуйста, не было ли у твоего барина седла какого-нибудь?

— Как же-с! И посейчас есть седло у нас. Это еще когда барин был полковым адъютантом, так с тех пор седло.

— В седле этом и пистолеты есть?

— Есть-с, как следует, по форме.

Гейде показал ему пистолет, вытащенный из канавы у Летнего сада.

— Не признаешь ли этого пистолета? Был ли у барина такой?

Камердинер внимательно осмотрел пистолет.

— Кажись, — и наш, а может быть, — и не наш, все они на один фасон.

— Седло у вас где находится, дома?

— Дома где-то завалено, барину теперь не требуется...

— Ну так ступай сейчас домой и отыщи седло с пис­толетами. Я пошлю с тобой полицейского. Да барину ни слова, а то худо будет.

Седло было отыскано, в нем недоставало одного пис­толета в кобуре.

— Ну теперь ясное дело: он сам себя ранил, а заговор лишь выдумка,— заключил генерал.

— Что касается примет этого Григория Иванова, отку­да он их, ваше превосходительство, взял?

— И правда, откуда он эти приметы взял?

— Надобно опять допросить лакея, — решил Гейде, — не знает ли он кого с этими приметами.

Когда лакею про­читали приметы Григория Иванова, он сказал:

— Да, был у нас, ваше высокоблагородие, ровно бы как такой... тоже из крепостных барина, лакеем служил.

— Где ж он теперь?

— А Бог его знает! Бежал он от барина.

— Бежал? — переспросил генерал. — А объявление в полицию подавали?

— Как же, беспременно подавали, в третью Адмирал­тейскую часть, барин меня и посылал с объявкой.

Навели справки в Адмиралтейской части, затребовали это объявление о бежавшем крепостном и увидели, что прописанные там приметы оказались теми же, что у вы­думанного Григория Иванова.

— Однако это уж чересчур! — воскликнул генерал. — Он не потрудился даже выдумать новых примет, а взял да и списал с бывшего слуги. Это просто глупо!

Шубина арестовали. На следствии он сначала продол­жать утверждать прежнее, но когда ему представили все улики, упал на колени и со слезами признался, что выду­мал эту историю для того, чтобы заслужить милость и на­граду государя.

Дело имело худой конец для поручика: его лишили чи­нов и сослали в Сибирь без срока. Легковерный Полто­рацкий отделался дешево: получил строгий выговор «за легковерие». На служебной карьере это не отразилось, спустя 35 лет он даже стал ярославским губер­натором.

Гейде был пожалован чином подполковника и назна­чен начальником драгунской команды.

Поручик Шубин провел в ссылке тринадцать лет. В 1815 г. его простили, и он вернулся в столицу. Дальнейшая его судьба неизвестна.