В «Журнале» Петра читаем: «По взятии Канец (Ниеншанца) отправлен воинский совет, тот ли шанец крепить или иное место искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не го­раздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место — остров, который назывался Луст-Эланд (т. е. Веселый остров), где в 16 день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложе­на и именована Санктпитербурх…». Вообще-то тамошние жители-финны называли остров Енисаари, т. е.  Заячий. Но Петр оставил шведское название. Вроде бы здесь когда-то при шведах был увеселительный сад.

Таковы скупые сведения о закладке новой крепости на Неве, сообщаемые единственным официальным и авторитетным источником («Журнал» редакти­ровался самим Петром). Приведенная запись не оставляет сомнений в том, что вопрос об основании новой крепости не был решен до взятия Ниеншанца, т е. до 2 мая 1703 г. Это вполне понятно: невозможность превращения Ниеншанца в сильный укрепленный пункт могла обнаружиться только после осмотра крепости Петром и лицами, участвовавшими в ее взя­тии. Осмотр убедил их прежде всего в малых размерах Ниен­шанца, очевидно недостаточных для замыслов Петра. Далее, место оказалось «не гораздо крепким от натуры». Вероятнее всего, этими словами выражалось то, что Ниеншанц с восточ­ной и северо-восточной сторон не имел никаких водных преград (с юга он примыкал к Неве, а с запада — к Охте). Удален­ность крепости от моря могла быть установлена Петром еще во время его поездки к Витусаари 28 и 29 апреля. Она явилась дополнительным доводом в пользу необходимости искать места для новой крепости. Все эти соображения заставили Петра пре­небречь получением «желаемой морской пристани», славой Ниен­шанца как торгового центра, его экономическими связями с балтийскими городами и побудили организовать поиски тако­го места, какое в первую очередь обеспечивало бы военные нужды.

«По нескольких днях найдено к тому удобное место», — так записано в «Журнале» Петра. Очевидно, что после военного со­вета обследование невских берегов, начатое еще до падения Ниеншанца, продолжалось. Петр остановил свой выбор на Луст-Эланде. Для целей обороны Невы место было очень удобно. Остров находился у самого разветвления реки на два рукава, и крепость, возведенная на нем, могла держать под обзором вход в Неву. Размеры Луст-Эланда были почти одинаковы с размерами Ниеншанца, и с этой стороны новая крепость преимуществ перед Ниеншанцем иметь не могла. Но стратегические выгоды острова с лихвой искупали этот недостаток. Петр, видимо, сразу оценил значение Луст-Эланда и приказал немедленно же начать работы по возведению на нем крепости.

В «Журнале» Петра и в «Книге Марсовой» дата закладки крепости указана одна и та же — 16 мая. Эта дата была принята за день основания Петербурга и в течение 182 лет не воз­буждала никаких сомнений. В 1885 г. появилось известное исследование П. Н. Петрова «История Санкт-Петербурга», в котором автор заявил, что днем основания крепости следует считать не 16 мая, а 29 июня. В пользу своего положения Пет­ров выдвинул три довода: 1) 16 мая Петр находился на Сяси, а без него не могло состояться такое важное событие, как за­кладка Петербурга; 2) все документы, написанные на Неве за май и июнь 1703 г., помечены Шлотбургом и только 1 июля впервые появляется помета «из Санкт-Питербурха» (на письме Петра Ф. М. Апраксину); 3) 29 июня в торжественной обста­новке — с тостами и пушечной пальбой, в присутствии самого царя и новгородского митрополита Иова — происходила заклад­ка церкви Петра и Павла; эта закладка и есть основание кре­пости.

Предложение П. Н. Петрова считать днем основания Петербурга не 16 мая, а 29 июня вызвало возражения и поро­дило целую полемику. Автору справедливо указывали, что он смешал два факта: закладку крепости и ее название. За Петровым остается бесспорная заслуга установления точной даты названия крепости, но дата начала ее постройки (16 мая) соображениями Петрова не колеблется, так как ника­ких прямых доказательств в пользу ее ошибочности он привести не смог. Значительно позже выхода исследования Петрова по­явилась брошюра князя Н. В. Голицына «К 200-летию основа­ния Петербурга. Петербург или Петрополь? Новое свидетель­ство об основании Петербурга» (СПб., 1903). В ней было приведено прямое документальное свидетельство о времени наименования крепости. Ф. А. Головин, сопровождавший Петра в его походе на Неву, в письме от 25 июня 1703 г. писал П. Н. Готовцеву, который состоял в литовском войске при жмудском генеральном старосте князе Г. Огинском: «Войска великого государя стоят ныне в Ингрии и чинят непрестанны на отвращение неприятеля паники... И делают две крепости зело изрядные, чтоб неприятелю приступу к тому не было». А в письме от 16 июля Головин сообщал тому же Готовцеву:

«Сей город новостроющийся назван в самый Петров день Пет­рополь, и уже оного едва не с половину состроили». Письма Головина не оставляют сомнения в дате наименования крепости, но в то же время являются новым подтверждением того, что постройка крепости началась до 29 июня.

Крепость получила название Санкт-Питербурх — так она названа в «Журнале», в «Книге Марсовой» и почти во всех документах, написанных или полученных в ней после 29 июня. Только в нескольких случаях встречается название Петрополь: письмо Петра Г. Огинскому от 16 июля помечено Петрополем, на проекте договора Петра с Августом II имеется скрепа Ф. А. Головина: «Статьи, которые посланы по указу великого государя 1703, июля в 16 день, от Петрополя», в письме князя Б. А. Голицына Петру от 17 августа Петербург называется Питерполь, да в только что приведенном письме Головина Готов­цеву сообщается, что крепость названа Петрополь. На гравюре «Новый способ арифметики» (Москва, 1705) было воспроизведено изображение крепости с надписью над ним: «С. Петрополкъ, 1703». Надо думать, что название Петрополь никогда не носило официального характера и быто­вало лишь короткое время. Нет оснований предполагать, что Петр когда-либо серьезно задумывался над возможностью назвать новую крепость Петрополем. Переименование им Нотебурга, Ниеншанца, Ям на голландский манер заставляет думать, что для вновь построенной крепости он не имел причин сделать исключение и назвать ее не по-голландски, а греко-византий­ским названием, заимствованным с языка, всегда остававшегося чуждым Петру.

Мысль о названии крепости именем того свя­того, в честь которого получил свое имя Петр, была для него не новой. Еще в 1697 г. Петр назначил боярина А. С. Шеина командовать войсками, отправляемыми в Азов. Ему было пору­чено построить на северной стороне Дона против Азова кре­пость, которая стала называться крепостью святого Петра. Че­рез шесть лет опыт был повторен, и основанная на берегах Невы крепость получила такое же название, но только не по-русски, а по-голландски, что не может вызывать удивления после путе­шествия Петра за границу.

На воротах Петропавловской крепости сохранилось аллегорическое изображение победы апостола Петра (олицетворяющем собой Россию) над волхвом Симоном (олицетворяющем Швецию), который в Риме похвалялся, что умеет летать, но был низвергнут из выси на землю по молитве апостола и разбился.

Петр I за два дня до основания Петербурга, произнеся: «Во имя Иисуса Христа на сем месте будет церковь во имя верховных апостолов Петра и Павла!» — воздвиг крест на Заячьем острове. 16 мая в момент закладки земляной Петропавловской крепости в ее основание был помещен золотой ковчег с частицей Андрея Первозванного. Напомним, что Андрей Первозванный особо почитался в петровское время. «Повесть временных лет» рассказывает о путешествии Андрея через русские земли по пути «из варяг в греки». В начале этого пути, на месте будущего Киева, Андрей со словами: «Имать град велик быть и церкви многи Бог воздвигнути имать!» — установил крест. Так что аналогия налицо.

Конечно же об основании Петербурга существует легенда.

Якобы Петр I, осматривая остров, взял у солдата башнет, вырезал два куска дерна и, положив их крестообразно, сказал: «Здесь быть городу!». Затем, взяв заступ, первым начал копать ров; в это время в воздухе появился орел и стал парить над царем. Когда был выкопан ров около двух аршин, в него поставили ящик, высеченный из камня; духовенство этот ящик окропило святой водой, государь поставил в него золотой ковчег с мощами св. апостола Андрея Первозванного. После того царь покрыл ящик каменной доской, на которой была вырезана следующая надпись: «От воплощения Иисуса Христа 1703, мая 16, основан царствующий град С.-Петер­бург великим государем царем и великим князем Пет­ром Алексеевичем, самодержцем всероссийским». Затем царь приступил к обложению другого раската; здесь было сделано из двух длинных тонких берез, воткнутых в землю и связанных верхушками, нечто вроде ворот. Парящий над островом в это время орел спустился с высоты и сел на эти ворота; ефрейтор Одинцов снял его выстрелом из ружья. Петр увидел в этом хорошее предзнаменование; перевязал у орла ноги платком, поса­дил себе на руку и, сев на яхту с орлом в руке, отплыл к Канцам. В этот день все чины были пожалованы столом, веселье продолжалось до двух часов ночи при пушечной пальбе.

Эта легенда исторически не правдива. Петра I при закладке крепости не было, он находился в это время у Лодейного поля (там строили «лодьи»), а что касается орла — какие на болоте могли быть орлы? Впрочем, в рукописи петровского времени неизвестного автора «О зачатии и здании царствующего града Санктпетербурга» говорится:

«Жители острова, который ныне именуется Санктпетербургской и близ оного по островам жившего, сказывали, будто оной орел был ручной, а жительство его было на острову на котором ныне город Санктпетербург. Выгружались по берегам реки Невы маштовые и брусовые королевские леса, и караульными солдатами тех лесов оной орел приручен был к рукам».

А финская легенда рассказывает, что Петербург не мог быть построен на таком топком, гибельном, проклятом Богом болоте не известными в то время способами строительства. Он бы просто утонул по частям. И поэтому его целиком возвели на небе и затем осторожно опустили на землю.

Или еще легенда. Петербург строил богатырь на пучине. Построил первый дом своего города — пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом: та же судьба. Богатырь не унывает, он строит третий дом, и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил  свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, а в черных больших глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город и опустил на пучину. Съесть сразу целый город пучина не смогла, она должна была покориться, и город Петра остался цел.

В XIX в. появилось много разных рассказов о Петре I, во многом забавных. Вот один из них, об отношении царя к тем же финнам.

Завоевав у шведов часть Финляндии и принявшись с обычной энергией за устройство новой области своей державы, царь обратил внимание на то обстоятельство, что местные крестьяне большей частью страдают болезнями ног. Тотчас же, со свойственной ему проницательностью, он открыл и причину этого патологического явления: у чухонцев оказалась весьма скверная обувь. Тогда  царь вызвал из Нижегородской губернии, известной производством лаптей, шесть человек лучших мастеров-лапотников в Финляндию, обучить чухонцев своему искусству. Мастера прибыли, их разместили по разным пасторатам, и дело так привилось, что в самое короткое время чухонцы выучились плести лапти и, таким образом, приобрели удобную обувь.

Вспомним строки, которые Пушкин посвятил возникновению Петербурга. Поэт сказал: «на берегу пустынных волн» — но это утверждение вовсе не соответствует действительности: ко времени основания Петербурга его острова были в достаточной степени заселены. На главных из них мы можем указать 6 селений. На истоках Фонтанки находилось имение шведского майора Конау: приблизительно там, где потом встал Инженерный замок, стояла усадьба майора, а на месте нынешнего Летнего сада был раз­бит по голландскому образцу довольно большой сад. Далее, на месте нынешнего Адмиралтейства была до­вольно большая безымянная деревня, в ней заклю­чалось «пять дворов и семь душ мужского пола, сена косили 90 копен, а хлеба сеяли 18 коробей». Деревня Гавгуева была приблизительно на месте возникшей потом Благовещенской площади — при Петре здесь был каторжный двор. На  Васильевском острове, на самой стрелке, были охотничий домик Якова Делягарди и селение лоцманов. Наконец, на Фоми­ном острове при шведах находилось боль­шое, — подчеркиваем это определение, — поместье Биркенгольм, где король Гус­тав Адольф хотел основать город Ниен, а в новго­родское время здесь было большое село в 36 дворов (что соответствует населению около 180 душ) ¾ самое крупное из поселений в устьях Невы, ¾ и в нем находился «двор тиун на приезд, без пашни», т.е. дом для приезда великокняжеского судьи. Зна­чительное количество деревушек было раскинуто и по другим островам, так что назвать эту местность «пустынной»   ни в  коем случае  нельзя. 

Большая Новгородская дорога шла приблизительно по ны­нешней Лиговке и в конце современной Кирочной делилась на несколько троп. Одна из них, около Пантелеймоновского моста, переходила через Фонтанку, огибала сад майора Конау, и вдоль берега Невы шла на взморье, другая через современные Пески направлялась к Охтинскому перевозу, тогда перево­зу к Ниеншанцу.

На Охте в начале XVII в. лежала деревня Усадище, на реке Чер­навке, притоке реки Охты, ¾ деревня Минкино. На тер­ритории, занятой позднее Смольным, располагалось село Спасское, Спасский погост, где стояла православ­ная церковь. У Литейного проспекта, там, где сейчас набережная Кутузова, располагались деревни Вралов­щина и Палениха.

У ерика Безымянного, как тогда звалась Фонтанка, лежала деревня Кандуя. На Выборгской стороне зна­чатся деревни Кошкино и Орешек.

У истоков Фонтанки, там, где она вытекает из Не­вы, стояла деревня Усадище, или Усадица. Возле устья Безымянного ерика были избы деревни Калинки. Па­мять о ней запечатлена в названии Калинкина моста.

Где-то возле будущего Таврического сада лежали Сабирино и Осиновое, на реке Волковке — Гаврилово и Кухарево. На Неве, у места расположения современ­ного Володарского моста, значатся Дубок Верхний и Дубок Нижний. Между Охтой и Большой Невкой бы­ли расположены Одинцово, Гринкино, Максимово. Там, где сейчас село Рыбацкое, располагалась дерев­ня Сундерица. Уже тогда стояли деревни Волково, Купчино, Саблино, Лукьяновка. Деревушки в два-три дома располагались на берегу Карповки, на Крестов­ском острове.

На Выборгской стороне лежали деревня Опока и усадьба Одинцова (Адицова—на шведских картах).

Вблизи дельты Невы располагались русские поселе­ния: Первушкино и Лигово, Колтуши, Тосно, Токсово, Лисий Нос, Стрельна, Паркола (Парголово), Кавгала (Кавголово), Дудорово (Дудергоф). Вверх по течению Невы лежали Путилово, Муцыкино, Васильево и др. В дельте Невы находились острова Васильевский, Лозовый (Гутуевский), Крестовый (Крестовский), Ка­менный, Хвойный (Аптекарский), Столбовой (Петров­ский), Березовый (Петроградская сторона) и др.

Следует  отметить следующую любопытную подробность, к которой более обстоятельно мы вер­немся впоследствии: почти все большие сооружения Петербурга петровского времени сооружались на месте этих первоначальных дереву­шек. И понятно, почему: здесь почва была более или менее обработана, укреплена, следовательно, требовалось менее подготовительной работы — а Петр, несмотря на весь его размах, был очень экономен в средствах.