Вода,
водная стихия относятся к числу основополагающих, всеобъемлющих
архетипических образов. В мировой культурной традиции воде, различным
формам ее проявления, символике отводится чрезвычайно важное место.
Народная мудрость сложила о ней множество
изречений: «Вода - сама себе царь»; «Вода - всему голова»; «Вода -
кровь матери-земли»1 и т.п. Вода в народном понимании -
царица (царь), господин, матушка, первоначало всего: земли, света,
жизни. Вода оценивается как дар Божий. Она обладает целительной,
чудодейственной, благодатной силой, способна, особенно освященная,
очищать от скверны духовной и телесной. Воде приписывают лечебные
свойства, дар предсказания. Но, утверждает, в частности, русский народ:
«где вода, там и беда»2. Она обладает разрушительной силой,
ассоциируется с хаосом. Таким образом, очевидно, что вода - двойственный
символ: она - источник жизни, но она же таит в себе «угрозу потопления и
гибели»3.
В
русской поэзии этот образ особенно распространен в творчестве А.С.
Пушкина, Ф.И. Тютчева и многих поэтов серебряного века: Вяч. Иванова, М.
Волошина, А. Блока, А. Белого, К. Бальмонта. Каждый из них по-своему
интерпретирует водную символику. Не стало исключением в этом смысле и
творчество М.И. Цветаевой. Для нее также характерно постоянное обращение
к водной стихии, к различным формам ее проявления, особенно таким, как
море (морской) - встречается 180 раз, океан - 37, река - 97, ручьи - 42,
дождь - 29 раз. Наиболее значимым в поэтическом мире М.И. Цветаевой
является образ моря. Выявить причины его активного использования в
творчестве, понять цветаевскую оценку образа и его роль в ее поэтическом
космосе - цель данной работы.
Отношение
поэта к образу моря не было однозначным. К нему поэт обращалась не
только в стихотворениях, море также являлось предметом ее размышлений во
многих письмах и дневниковых записях. Так, в эссе «Мой Пушкин» отражено
восхищение Цветаевой морем, вызванное прочтением в детстве
стихотворения Пушкина «К морю». Оно настолько поразило девятилетнюю
Марину, что все лето 1902 года она переписывала его из хрестоматии в
самосшивную книжку: «Зачем в книжку, раз есть в хрестоматии? Чтобы
всегда носить с собой в кармане, чтобы с Морем гулять<...>, чтобы
мое было, чтобы я сама написала»4. Цветаева пропустила через
свое детское сознание пушкинское отношение к морю: «С «Прощай же,
море...» начинались слезы. «Прощай же, море! Не забуду...» - ведь он же
это морю обещает, как я - моей березе, моему орешнику, моей елке, когда
уезжаю... А море, может быть, не верит и думает, что забудет, тогда он
опять обещает: «И долго, долго слышать буду - Твой гул в вечерние
часы...»(Ц., 50). В ноябре того же 1902 года состоялось столь
долгожданное знакомство Цветаевой с реальным морем: «Море. Гляжу во все
глаза. Черная приземистая скала с высоким торчком железной палки
<...> За скалой - еще вода, много, чем дальше - тем бледней...
Море голубое и соленое. И, внезапно повернувшись к нему спиной, пишу
обломком скалы на скале: «Прощай, свободная стихия!» (Ц., 54-55).
Встреча Цветаевой с морем стала прощанием с тем восторженным
восприятием, которое возникло под знаком пушкинского стихотворения:
«Моря я с первой встречи никогда не полюбила, я постепенно, как и все,
научилась им пользоваться и играть в него...» (Ц., 55).
Впечатления,
сложившиеся в детские годы, закрепились последующим жизненным опытом.
Так, в письме к Б. Пастернаку от 23 мая 1926 года Цветаева говорит: «Я
не люблю моря. Не могу. Столько места, а ходить нельзя <...> А
ночью! Холодное и шарахающееся, невидимое, исполненное себя, - как
Рильке! <...> Землю я жалею: ей холодно. Морю не холодно, это и
есть - оно... Его нельзя погладить (мокрое). На него нельзя
молиться (страшное) <...> море - диктатура! <...> Огромный
холодильник. (Ночь.) Или огромный котел. (День.) И совершенно круглое.
Чудовищное блюдце. Плоское, Борис!»5.
Почему такая нелюбовь, даже ненависть к морю? Чем отталкивает Цветаеву
море? Целым рядом свойств. Прежде всего, тем, что обрекает на
неподвижность. Просто глядеть на него мало - нет жизни. Недаром
возникает образ сцены: «Оно двигается, а я гляжу <...> да ведь это
та же сцена...» (VI, 252). Море определяет ее поведение - стоять, быть
наблюдателем. Отсюда признание: «море - диктатура», потому оно и
ненавидится как всякая власть. Иное - горы: «Это, прежде всего, мои
ноги!» (VI, 253). Горы - движение, предоставление каждому свободы
выбора, в них - отсутствие власти над человеком. В том же 1926 году в
письме к А. Тесковой Марина Ивановна уточнила некоторые суждения,
прозвучавшие в письме к Пастернаку: «...Никогда не любила море, только
раз, в первый раз - в детстве, под знаком пушкинского: «Прощай,
свободная стихия!» Она - свободная, а я в ней - связанная. Свобода моря
равна только моей несвободе на нем. Что мне с морем делать? Глядеть»
(VI, 346). Очевидно, что Цветаева отрицает в море то, что оно обрекает
на пассивность. Позиция наблюдателя - не ее ритм жизни, ведь Цветаеву
влечет движение, для нее характерна устремленность к высокому, а море
ограничивает ее свободу.
Сама Цветаева
предпринимала попытки полюбить море: «...Я только что с моря и поняла
одно. Я постоянно, с тех пор как впервые не полюбила (в детстве любила,
как и любовь), порываюсь любить его, в надежде, что может быть выросла,
изменилась, ну просто: а вдруг понравится? <...> И каждый раз:
нет, не мое, не могу... Есть вещи, от которых я в постоянном состоянии
отречения: море, любовь» (VI, 255). «Не случайно, - замечает
исследователь Е. Лаврова, - море и любовь рядом. И то, и другое -
стихия, могущая погубить. Быть покорной игрушкой в руках стихии, терять
волю и власть над собой - это не для Цветаевой»6. Однако
находиться в состоянии постоянного отречения и неприятия Цветаева не
могла. Двойственность ее натуры явственно проявляется в отношении к
природному миру и, в частности, к образу моря: в жизни Цветаева не
принимала его, отрекалась от него, в поэзии же она создавала свой образ
моря, отличный от его видения в реальности.
В
начале творчества Цветаева просто живописно рисует внешний вид моря. И
позже в ряде стихотворений поэт сохранит такое восприятие моря своей
лирической героиней, передаст краски моря, оно - синее, голубое, серое,
изумрудное. Изменчивость красок моря запечатлеет через цвет глаз
возлюбленного: «На светло-золотистых дынях / Аквамарин и хризопраз /
Сине-зеленых, серо-синих / Всегда полузакрытых глаз» (I, 185).
Цветаева
отмечала способность моря жить своей жизнью, испытывать чувства: оно
тревожится, правит рулем корабля, играет, несет, оглушает. Слышала
Цветаева и звучание моря, его голос: оно рокочет: «Рокот моря - что рев
львиный...», говорит «роскошным голосом морским», ревет: «Не реви, царь
морской...». Вместе с тем, образ моря несет у Цветаевой свою смысловую
нагрузку. Как уже отмечалось в анализе писем, оно является
олицетворением стихии, способной погубить, сокрушить: «Берегите от злобы
волн / Садик сына и дедов холм» (I, 407). Или: «Море - мельничиха!»
(III, 111). Море здесь - злая стихия, которая разрушает, перемалывает
все, что попадается на ее пути.
Море
осознается как смерть: «Кто бросил розы на снегу? / Ах, это шкурка
мандарина... / И крутится в твоем мозгу: / Мазурка - море - смерть -
Марина...» (I, 386). Здесь Цветаева ставит в один ряд море и смерть,
отождествляя их.
Море в
поэтическом мире Цветаевой выступает как символ разлуки. И его атрибуты -
корабли, берега, острова - тоже предстают символами разлуки, они
связаны с темой путешествия, бродяжничества, паломничества и
одиночества: «Я вижу: мачта корабля, / И вы - на палубе...» (I, 227).
Или: «Я бродяга, родства не помнящий, / Корабль тонущий...» (II, 224).
Создается впечатление, что море создано, чтобы разлучать людей: «И что
тому костер остылый, / Кому разлука - ремесло! / Одной волною накатило, /
Другой волною унесло...» (I, 545).
В поэме
«С моря» возникает параллель: море - творчество. Творческий процесс
ассоциируется с приливом и отливом: «Я нанесла тебе столько дряни, /
Столько заморских див: / Все, что нанес прилив» (III, 112). Творческое
вдохновение, образно воплощенное как морской прилив, в статье «Искусство
при свете совести» Цветаева представила как «нашествие стихии», из
«многоголосия» которой поэт выводит заданную, единственно возможную
формулу. А в статье «Поэты с историей и поэты без истории» (1933),
говоря о «чистых лириках», она использует ту же символику: «Лирику дана
лишь воля исполнения: ровно столько, чтобы разобраться в дарах прилива»
(V, 401). То, что остается после «отлива», и есть «нотный лист»,
материал, с которым работает поэт: «Не узнаешь ли нот, / Нам остающихся
по две, по три / В час, когда Бог их принесший - отлил, / Отбыл...
Орфей... Арфист... / Отмель - наш нотный лист! (III, 112).
В
данном случае Цветаева совмещает значения природной стихии (воды) и
стихии как мощного энергетического воздействия на поэта («прилив»
вдохновения), что подтверждается и в статье «Поэты с историей и поэты
без истории» (1932). Воздействие моря на поэта представлено как
балансирование творческой личности на краю гибели: смерть поэта возможна
в случае растворения в стихии, но он гибнет и без желанного «прилива»:
«Море все унесло и до своего часа не вернет... А если однажды оно меня
отпустит?» (V, 401).
Таким
образом, море в творческом сознании Цветаевой - многозначный символ. Оно
являет собой некий холодный, замкнутый мир, обрекающий человека на подчинение,
несвободу. В этом обнаруживается своеобразная цветаевская полемика с
Пушкиным, для которого море, - напротив, - символ духовной свободы. Море
предстает и злой, разрушительной, смертоносной силой, олицетворением
разлуки. С другой стороны, динамика моря, его волнение родственны
творческому вдохновению, процессу, без чего поэт погибнет. В мощи моря,
его реве, голосе есть не только пугающая и отталкивающая сила, но и
притягивающая, очаровывающая своей красотой.
Как
же соотносятся эти характеристики со сложившимся в читательском
представлении цветаевским восторгом своим морским именем?: «Кто создан
из камня, кто создан из глины, - / А я серебрюсь и сверкаю! / Мне дело -
измена, мне имя - Марина, / Я - бренная пена морская» (I, 534). В этом
стихотворении обнаруживается связь имени Марина и моря. Исследователь
творчества Цветаевой Лаврова Е. предполагает, что здесь имя Марина
отождествляется с именем богини любви Афродиты: «Море есть символ любви.
В море родилась богиня любви Афродита. Имя Марина рождает в сознании
Цветаевой следующие ассоциации: море - Афродита - Марина - пена»7.
И действительно, пена по-гречески - «афрос», отсюда - Афродита. «Я -
пена», - значит: я - Афродита. Все остальные люди сотворены из чего
угодно, но Афродита-Марина - из пены: «Дробясь о гранитные ваши колена, /
Я с каждой волной воскресаю! / Да здравствует пена - веселая пена - /
Высокая пена морская!» (I, 534). Марина, отождествляющая себя с морской
пеной, - символ бессмертия («Я с каждой волной воскресаю!»). К тому же,
если учесть, что первоначально Афродита была богиней моря и
покровительницей мореплавания, то такая интерпретация вполне
закономерна. Отсюда морское начало имени Марина. Но следует также
обратить внимание на тот факт, что пена - не вода. Пена - явление
иллюзорное, непостоянное, пена олицетворяет собой изменчивость,
движение, и Цветаева сравнивает свое имя именно с динамичной изменчивой
пеной, а не со статичным морем («плоским блюдцем»). И это вполне
соответствует цветаевскому мировосприятию: ведь для ее лирической
героини характерен порыв, движение ввысь. Таким образом, здесь
обнаруживается еще одно значение моря, которое и объясняет восхищение
поэта своим морским именем, отраженное в данном стихотворении.
Говоря
о водной символике, нельзя не заметить частое обращение поэта к таким
ее проявлениям, как река и ручей. В данных образах Цветаеву привлекает
движение, их принадлежность одновременно и земле, и морю.
Образ
реки у Цветаевой чаще всего географически конкретен, и каждая отдельная
река имеет свое значение. Так, например, Ока является символом детства,
времени, утекшего безвозвратно: «Мой утраченный рай в уголке, / Где
вереницею плыли / Золотые плоты по Оке» (I, 163). Часто встречаются в
лирике такие реки, как Москва-река, Нил, Герб. Позже (с 1921 года) река
утрачивает географическую конкретность. Обобщенный образ имеет ряд
значений, наиболее распространенными из которых являются следующие: река
символизирует утекающее время,
разлуку: «Руслом расставаний, не встреч / Реке моей бечь» (II, 103).
Река - символ поэта и его поэтической воли: «Поэты мы - и в рифму с
париями, / Но, выступив из берегов, / Мы бога у богинь оспариваем, / И
девственницу у богов!» (II, 185). Река, выступающая из берегов,
ассоциируется с жизненной энергией: «Не возьмешь моего румянца - /
Сильного - как разливы рек!» (II, 251). Однако образ реки не всегда
носит позитивный характер: «Клятвы, кольца… / Да, но камнем в реку - /
Нас-то - сколько / За четыре века! / Вода любит концы / Река любит тела»
(II, 228). Река здесь обладает способностью соблазнять на самоубийство.
Еще один образ водной
стихии - ручей. Он близок образу реки, однако имеет ряд собственных
значений. Так, например, ручьи для поэта - воплощенная музыка:
«Прорицаниями рокоча, / На раскаянного скрипача / Рiccikata’ми...
Разрывом бус! / Паганиниевскими добьюсь!.. / Страдивариусами в ночи /
Проливающиеся ручьи» (II, 195). Цветаеву привлекает в ручьях
стремительность, движение, бег, упорство, отождествляемое с упорством
Паганини. Звучание ручья для поэта подобно звучанию речи: «Ручьев
ниспадающих речь / Сплеталась предивно с плащом» (I, 16). Ручьи
выступают олицетворением поэтической речи и самого поэта: «Подобье
сердца моего! / Сопровождаем - кто кого?.. / Поэт, / Сопровождающий
поток! / Или поток, плечом пловца, / Сопровождающий певца?» (II, 343).
Итак, в образах реки и ручья Цветаева ценит динамику, изменчивость,
постоянное обновление.
Таким
образом, рассмотрев основные значения водной стихии в творчестве
Цветаевой, мы увидели, что отношение поэта к ней не было однозначным.
Проявления водной стихии интересовали поэта в состоянии волнения, что
было созвучно ее душевной сути. К образу моря Цветаева чувствовала некую
неприязнь, так как оно пугало ее своей статичностью и стихийностью.
Сознанию поэта более близки и понятны были образы реки и ручья,
поскольку в них она находила «подобье сердца» своего. Цветаевой не было
чуждо традиционное понимание воды: источника жизни, с одной стороны, и
смертоносной силы, перед которой человек беспомощен, с другой. Но в то
же время она вмещала в конкретные образы свой смысл, наделяла их
собственными характеристиками и давала им свою интерпретацию. Очевидно
одно: образы водной стихии раскрывают душу и лирической героини
Цветаевой, и ее самой, о чем говорит такое утверждение поэта: «Воды,
ветры, горы, деревья даны нам, чтоб понять человеческую душу, скрытую
глубоко-глубоко» |
