Жюль Габриэль Верн в науке XIX и XX веков был всепроникающей невидимой силой, о присутствии, влиянии которой говорили геолог Обручев, инженер Маркони, полярник Нансен, аэродинамик Жуковский, химик Менделеев, Циолковский, создатель подводных и воздушных аппаратов Пикар, космонавты и писатели, поэты и футурологи...

1828 год. Уже ушли в историю французская революция и Наполеон, уже установилась почти спокойная жизнь при Бурбонах, уже только в детских воспоминаниях отцов и матерей и в памяти о молодой зрелости дедов и бабушек остался XVIII век.

Восьмого февраля в мире парусников, тёмных улиц, масляных фонарей, конских выездов, бронзовых канделябров, гладкоствольных пушек, вечных бретонских виноградников, распространяющихся сомнений в существовании Бога, в мире уже круглой Земли, в мире заморских товаров, недавно открытой планеты Уран и только открываемых первых астероидов родился мальчик, сказавший впоследствии, уже будучи немолодым человеком: "Моя любовь — музыка, море и свобода. Мой любимый герой — Робинзон”.

Рассказывая школьникам о Жюле Верне, надо не забыть рассказать про чуть-чуть не состоявшийся побег отрока из дома на шхуне, про бестолковое пятнадцатилетие пребывания в Париже, писание пьес, которые почти не ставили, водевилей, одобряемых в узких дружеских кругах, поэм и рассказов, не замечаемых читателями... Убегая от Фемиды (ради служения которой отец направил Жюля в Париж) в поисках Урании, Верн женится на состоятельной вдове и пытается делать деньги на бирже.

Есть только одна странность, особенность в этой нормальной биографии молодого более-менее обеспеченного француза — её величество КАРТОТЕКА: тысячи и тысячи карточек с описанием морей, зверей, растений, путешествий, изобретений и открытий.

Но на пороге 60-е годы, и в них какой-то великий всемирный запас энергетики: Дарвин уже написал об эволюции видов, Маркс приближается к «Капиталу», Менделееву вот-вот приснится Периодическая система, Лев Толстой любуется Наташей и переживает за Андрея Болконского, Флобер пишет «Саламбо». Уже появились спички и марки, газовое освещение и телеграф, железная дорога, лайнер «Грейт Истерн», почти открыт закон сохранения энергии, а физики и физиологи начинают докапываться до душевных проявлений человека, сводя их к нервам и рефлексам.

1862 год. Случай и закономерность соединяют тридцатичетырёхлетнего Верна и издателя и редактора Пьера Жюля Этцеля. Из этой встречи высекается искра "романа о науке”, разгораясь многолетним то ослепительным, то ослабевающим, но не гаснущим более полувека огнём, пережившим на двадцать семь лет Этцеля и на девять лет самого Жюля Верна (новые, дописанные сыном Мишелем романы выходили и после его смерти).

1905 год. Почти ослепший, слабый (диабет), седой Жюль Габриэль Верн уходил, оставив мир, который он выдумал, описал и в именовании которого участвовал: мир фонографа и телефона, электрических машин и электрического освещения, самолёта и радиотелеграфа, рентгена и трамвая, автомобиля и печатной машинки Ремингтон.

Собственно, мы ещё три четверти столетия жили в мире, из которого ушёл Жюль Верн. Мир начал переворачиваться заново только в 80–90-е годы ХХ века усилиями компьютера, Интернета и мобильного телефона.

Рассказывать о Жюле Верне — это рассказывать о «L’ile mysterieuse» — «Таинственном острове».

1874 год. Новый роман Жюля Верна по частям поступает в хозяйство Этцеля и печатается из номера в номер в «Журнале воспитания и развлечения». В начале 1875 года «Остров» становится книгой и в этом же году переводится на русский язык.

Кто они, герои «Таинственного острова»?

Инженер Сайрес Смит. Учёный-воитель, 45 лет. Классический американец своего века: высокий, жилистый, целеустремлённый, упорный. Даже если его цель уничтожена, долг — работать! Работать и наблюдать! Наблюдать и работать! Его девиз: "Упорствуя в делах, не нуждаюсь в успехе”. Вера инженера Смита — вера в рациональное устройство мира, доверие к науке и изобретательство. Знание имеет смысл, если оно нужно для дела. Дело рождает мысль. Знание, воплощённое в дело, и есть миссия человека.

Журналист Гедеон Спилет во многом похож на Сайреса Смита. Но чуть меньше годами, с чуть меньшими умениями, немного не дотягивает до самоактуализации — стремление победить Пенкрофа, стремление первым сказать "А!” (где можно подождать и сказать "Б!”) занимает не меньше места в его душе, чем порыв проявить себя. Его роднит с Сайресом наблюдательность, энергия, физическая закалённость, смелость. Но наблюдательность Спилета и его любознательность менее деятельны: не столько понять и сделать, сколько узнать и сообщить, поведать миру. На острове Линкольн он единственный, для кого острова мало, — единственный, кого хоть иногда гложет тоска по своей профессии.

Наб, Нахвудоносор. Нет, конечно, просто Наб. Из того же теста, что Смит и Спилет. Сила, энергия, смелость, сообразительность. Но тесто выпечено в другой социальной печи. Поэтому непосредственен, проворен, предан хорошим людям и первому из хороших, инженеру Смиту. Его бойкость и умелость соединены в редко удачном сплаве с кротостью и услужливостью. Источник — неколебимая вера в справедливого, доброго хозяина. Энергия и общительность Наба чуть подкрашена красками сентиментальности и скрываемой верой в чудесность и справедливость устройства мира.

Моряк Пенкроф. Рослый, крепкий, зоркий ("глаза — телескопы”), не совсем понятного возраста (35? 40? Скорее верна вторая цифра: не столько по судьбе, сколько по его отношению к Герберту, Спилету, Смиту). Плотник, портной, садовник, землепашец, животновод, кораблестроитель и кораблеводитель. Его вера, его кредо — жизненный опыт. Для Пенкрофа в мире существует только то, что было в его опыте, или, в крайнем случае, то, что есть предмет теперешнего его делания. Всё иное — повод для невероятного удивления, недо­умения и серьёзного сомнения.

Герберт Браун. В начале романа ему пятнадцать, в конце — девятнадцать. Остров Линкольн — его университеты. Смелость, поддержанная верой в Пенкрофа и в образ отца-капитана. Ум, прилежность, великодушие, приличный кругозор и жажда знаний. Поиск жизненных образцов. Здесь везенье — на его пути оказался инженер Смит, символ всего и вся: знания, ума, смелости, заботы... Что ещё нужно тинейджеру для того, чтобы взрастилась в нём разумная смелость, любознательность и гордость успехами?

И ещё бывший беглый каторжник и отшельник Айртон — как воплощение пробуждающейся совести.

Но никто из них не станет героем романа. Герой романа — их сообщество, общность, КОМАНДА ОСТРОВА ЛИНКОЛЬН.

Для рассказа о команде недостаточно представить её состав. Надо назвать те черты, ценности, особенности, которые скрепляют, соединяют людей в новую надличностную силу.

Каков же стиль, какой же психологический склад, какие ценности и особенности команды острова Линкольн? Базовые общие ценности: Свобода! Уважение! Доверие! Ценности-дополнения: Действенное знание, Смелость — Храбрость, Неуныние. А каковы качества команды? Доверие, воплощённое во взаимной заботе. Направленность не столько на людей, сколько на задачу (исключений немного: поиски Смита, болезнь Герберта, "пробуждение” Айртона). Взаимодополнительность как стиль действия. Деликатность как стиль общения (замечательно это проявляется в обращениях: "спасибо, друг мой”, "дружище”, "голубчик”, "дитя моё”, "ну что, милейший”, "дорогой мой”, "дорогой Сайрес”, "друзья мои”…).

Но кроме команды острова Линкольн в романе ещё три особенных персонажа: Айртон, капитан Немо и Автор.

Айртон — наиболее меняющийся герой «Таинственного острова». Его путь — путь от животного, через появление ещё не совсем человеческого чувства доверия (доверчивы и звери) к воспоминаниям, открывающим дверцу к переживаниям, к пробуждению совести и только из этого (из памяти, чувств, совести) — возвращение сознания, осознанности происходящего, возможности понять и адекватно оценить отношение и действия сотоварищей, и только поэтому появление открытости и укрепление чувства достоинства.

Капитан Немо и колонисты, точнее, отношение колонистов к нему — вторая эволюционная тема романа. Пунктиры этой эволюции: от осознания наличия тайны острова — к восприятию таинственной силы как блага — к поиску простых объяснений тайны — к преувеличению её значимости для жизни колонии — к жажде понять "благодетеля”. Встреча с носителем тайны, с острым чувством совпадения ожидаемого (чудесного) и несовпадения (немощь Немо), чувство благодарности и жалости, отказ судить, ощущение потери защищённости и боязнь разрушения мира.

Теперь об Авторе, точнее его образе в романе. Рассказчик, несомненно, романтик, но особый тип романтика — не столько переживающий, сколько действующий ради возвышенных целей. Романтичность Автора наиболее выпукло отражается в использовании "повышающих” эпитетов. В романе "превосходные” дичь, канаты, суп, обезьяны, здоровье, вооружение, деревья…; "великолепные” дерево, гончая, картина, звери…; "чудесные” пейзажи, действия, опушка леса…; "прекраснейшие” орудия, и снова деревья, и опять опушка… (деревья, судя по всему, особая симпатия автора — они и превосходные, и прекрасные, и великолепные, и славные). А ещё есть "отменный” аппетит и обед, "невероятное” мужество и "невероятная” жара, "славные” труженики, "безбрежное” море, "необозримое” лесное царство, "необыкновенная” бухта...

Второй лик автора — лик практика, техника, деятеля. Об этой особенности романа много писали, начиная с самого Жюля Верна. И всё-таки… Герои романа учатся. Роман — школа деланья и деяния.

Мы узнаём, как сделать кирпич, цемент, горшок, железо, мыло, свечи, порох (знаменитый обманный пример), сахар, лодку, стекло, сукно, проволоку, фото, электрическую батарею… Нам становится известен способ определения географической долготы и широты, обработки раны, сохранения тепла и даже эскимосский приём ловли волков.

Но, пожалуй, достаточно про роман как технологическую вещь. Не забудем, что «Таинственный остров» — ФАНТАСТИЧЕСКОЕ произведение. И его фантастичность не сводится к теме «Наутилуса» и капитана Немо.

Начнём с того, что «Таинственный остров» — роман альтернативной геобиологии. Об этом тоже немало говорилось читателями и критиками. Совместное существование таких и этаких животных, тех и этих растений не просто невозможно на острове Тихого океана, но нигде на Земле. Конечно, экология с её биоценозами, популяциями и прочими описанными в ХХ столетии феноменами в ХIХ веке почти не существует, но эрудиция, ум и КАРТОТЕКА Верна подтверждают сознательное построение автором альтернативной геобиологии.

Наиболее прозрачна в романе научно-техниче­ская фантазия. Фантастичен не только «Наутилус» — это само собой, но и телеграф (созданный на острове колонистами вид телеграфа в 1867 году нигде на Земле не существовал). В романе найдётся несколько вполне футуристических страниц. В рассуждении Сайреса Смита о будущей технологии отсутствует кровь ХХ века — нефть! Но зато фактически прогнозируются водородные двигатели — то, над чем работают инженеры ХХI века.

Несомненно фантастична психология героев. Дело не в их идеальности — какие есть, такие и есть — дело в отсутствии в них значительного пласта душевного мира: мира близких, мира любви, семьи, детей. В колонии только три штриха, относящиеся к этим мирам: квазиродственные отношения Пенкрофа и Герберта, упоминание семьи наряду с родиной в идеологической, так сказать, речи Сайреса Смита и воспоминания Немо. Для Наба, Смита, Спилета этот пласт души не существует — и в этом большая фантастика романа.

Наконец, самая таинственная фантастическая черта романа — знаменитые временные сдвиги. Профессор Аронакс попадает на «Наутилус» в 1863 году («20 тысяч лье под водой»), колонисты встретятся с Немо в 1868 году и из его рассказа узнают, что с той истории с Аронаксом прошло не пять лет, а двадцать четыре года! Айртона высаживают на остров Табор в 1865 году, а находят его колонисты через двенадцать лет — в 1867 году (!?). Как совместить бедному читателю в своём сознании эти несоответствия, не ступив на путь шизофрении? Говоря психологическим языком двадцатого века, как читателю справиться с когнитивным диссонансом (противоречиями между личностно значимой информацией из разных источников)? Разумеется, автор прекрасно знал эти несуразности и нашёл ответ, к которому не придерёшься: "Так решил сочинитель из художественных соображений”.

Подведём итоги. О чём же роман «Таинственный остров»?

— Это история о превосходных людях.

— Это рассказ о силе изобретательства и трудолюбии как силе.

— Это повествование о создании цивилизации людьми, несущими в себе культуру (ценность знания, деятельности, нравственности).

В романе есть три замечательных символа истории "цивилизации острова Линкольн”: посадка зерна, из которого вырастает хлеб; строительство корабля, который может расширить мир; разрушение острова как символ исчезающего смысла существования, который герои вернули, построив заново мир колонии Линкольна на просторах (тоже слегка фантастических) Соединённых Штатов.