На первый взгляд кажется, будто количество слов
бесконечно: сотни, тысячи, длинные ряды, которые теряются в тумане словарей. Но
так только кажется. Самое простое наблюдение опровергает этот взгляд.
Слова даже в словаре не лежат случайной грудой,
подобно ягодам в корзине. Они приведены в порядок, по возможности соединены или
соотнесены друг с другом по степени их близости или родства. Слова,
обслуживающие какую-то узкую часть человеческой деятельности или отражающие
определенный отрезок окружающего нас мира, вступают в тесные лексические, то
есть словесные, или семантические, то есть смысловые, отношения, образуют
лексико-семантические группы конкретного и всегда легко обозримого ряда. А ряды
имеют концы. Вот один такой ряд: бой — драка — рать — брань — сила — полк —
битва — сражение.
В подобном перечне это не просто набор слов. Вы, зная
современный русский литературный язык (именно современный, именно литературный
и именно русский), всегда определите взаимное соотношение между этими словами.
Некоторые из них показались вам устаревшими: рать, полк, как в «Слове о полку
Игореве». Другие, оказывается, изменили свое значение по сравнению с прошлым:
брань теперь не обозначает сражения. Третьи стали употребляться только в
некоторых сочетаниях: вооруженные силы — это то, что когда-то называли полком,
а позже ратью: (воинские силы, все участники боев). Четвертые сохранились в
языке, но употребляются только в определенных случаях, причем каждое из них
имеет свой определенный стилистический привкус, например: бой, битва,
сражение. Слова обозначают одно и то же, но в каждом отдельном случае сказать
можно только так, а не иначе: бой местного значения; битва под Сталинградом;
сражение, решившее исход войны.
Уже беглый взгляд на приведенные слова позволяет нам
выявить историзмы, архаизмы, синонимы, многозначность слова, переносное
значение слова и т. д. Каждое слово имеет свою особую характеристику и может
употребляться только в определенном контексте. Следовательно, каждое слово
входит в свою систему.
И изменение в лексике происходит не просто потому, что
прежнее слово кому-то стало казаться некрасивым, или неприличным, или
маловажным. Очень часто изменение связано с тем, что сместились прежние
соотношения между старыми словами, изменилась лексическая система целиком. Нагляднее
всего это можно проследить на изменениях внутренне замкнутой частной системы:
она изменяется вся сразу, а не отдельными словами, но изменяется постепенно.
Каждый знает сказку о братьях-месяцах. Почему их было
ровно двенадцать? Могло быть и больше, могло быть и меньше — смотря как считать
месяцы. Одни народы делили год на десять частей — месяцев, другие — на 12 или
13. А вот у славян было всегда двенадцать месяцев.
Хорошо, пусть двенадцать. Очень удобный пример для
того, чтобы рассмотреть изменение «внутренне замкнутой частной системы».
Системы потому, что месяцы следуют в строгом порядке друг за другом. Когда
бедной падчерице из сказки понадобились подснежники, не сразу встал юный март
и взмахнул рукавом — прежде прошли зимние месяцы и довели время до марта.
Через время-то не перескочишь, даже в сказке!
Месяцы выстраиваются в определенном порядке, и каждый
из них связан с каким-то изменением в природе. Скажем, март мы могли бы назвать
подснежничек. Очень светлое имя, нежное такое. Ручьи из-под снега, птицы поют,
весна!
Но в далекие те времена невзрачные подснежники мало
интересовали язычника. Он вступил в борьбу и в дружбу с природой, ему нужно
вовремя посеять и собрать хлеб, скосить сено и вырастить скот. Много и других
дел нужно успеть сделать за короткое лето. А лето идет за солнцем, и человек
живет по солнцу. У него и выражений, связанных с солнцем, много, хороших
выражений: усолоиь (тенистое место), посолонь (по солнцу: с востока на запад).
И все поверья его и приметы связаны с солнцем. Весной язычник
печет подобие солнца — круглый горячий колобок,
раздирает его руками и кормит всех вокруг, чтобы у всех внутри горело солнце.
Осенью, собрав хлеб, он закалывает разноцветного, отливающего блеском петуха,
кропит землю дымной его кровью и просит Солнце поскорее вернуться снова. И свой
календарь он также строит по солнцу, учитывая все работы, которые важны в
нелегком крестьянском деле.
Март в его календаре назывался не подснежнич-ком, март
— это сухый месяц. Странно, конечно, что время года, которое писатель Михаил
Пришвин, знаток русской природы, назвал весной воды, — сухое время. Однако
древнего крестьянина интересовала не красота весны, его интересовал будущий
урожай. Он шел в лес, следил, как сохнут на первом солнце подрубленные им
деревья и кустарник. Когда же все достаточно просыхало, он жег их тут же, на
корню, насыщая будущую пашню и готовя ее к делу. И когда это происходило,
наступал уже следующий месяц — березозол: зола сожженных берез кормила землю,
и в землю бросалось зерно. Зерно проклевывалось зелеными щеточками на третий с
начала весны месяц, и этот месяц назывался тра-венъ. Следующий за ним назван по
имени кузнечика, цикады — изок. Была примета: распелись кузнечики — пора
косить сено. Затем наступает чер-венъ — красный месяц. Поспевают плоды и ягоды,
созрели овощи. А зерно еще наливается в колосе. За червенем следует зарев, в
конце которого люди выходят в поле с серпами и делают самую важную работу:
собирают хлеб. Много праздников связано с этим временем года — больше, чем с
весной. Это зрелая пора итогов, а не зеленых надежд.
Повеяли первые осенние ветры и прошли осенние дожди в
месяц руин. Для перевода этого древнего названия годится ветреный, ветрило,
ревун. Густо посыпались с деревьев листья в месяц листопад. По ночам
смерзается земля, и мертвыми грудами лежит все вокруг в месяц грудеиъ. Стынет
все от первых морозцев в месяц студеный. Не просто стынет, но прямо звенит от
мороза, переливается багровым отсветом лес, и дом, и пашня, и лицо, и руки,
когда наступает просинец (про-син-ец). Чуть-чуть отпускает мороз к началу
сечня, последнего в сельском году. Сечень одним глазом в зиму смотрит: секут
еще холодные зимние ветры. Другой глаз уже к весне повернут: одеваются мужики
потеплее и идут в лес. Старая пашня оскудела, хлеба дает мало, нужно новую
готовить. Вся семья рубит лес, подсекает густые заросли, готовится к весне,
пока не пошли по березам весенние соки. И вот снова наступает месяц сухый...
Крестьянский цикл замкнулся, и наша система
наименований вошла в свои естественные границы. Эта система не просто внутренне
замкнута, она ведь еще очень тесно связана с жизнью, она и рождается из этой
жизни. Изменились ритм, смысл и содержание жизни — изменилась и календарная
система.
Не будем здесь говорить о том, почему древнерусское
начало года впоследствии перешло с марта на сентябрь, а после Петра I на
январь. Не будем говорить о метеорологических, географических и физических
вопросах, связанных с системой летоисчисления. Попробуем разобраться в своей
собственной, лексической внутренне замкнутой частной системе. Здесь и своих
сложностей вполне достаточно.
В самом деле, в современном русском языке ни одного из
перечисленных названий месяцев не сохранилось. Вместо них появились слова,
заимствованные из латинского: имена древнеримских богов и цезарей. Это обычная
ориентация на международные термины, которая характерна для тех стадий развития
«замкнутой системы», когда уже утрачивается внутренняя связь между словами и
теми реальными фактами жизни, которые эти слова передают. Крестьянский цикл
жизни не имеет значения не только для купца или монаха, но даже и для
ремесленника в городе. Усложнение общественной жизни, появление все новых и
новых слоев общества приводили к возможности заменить местную систему обозначений
интернациональной. Эта возможность и стала действительностью после петровских
реформ в начале XVIII века.
Древние названия месяцев вообще сохранились в
некоторых славянских языках, например, в украинском остались:
сечень — но не февраль, а январь березень — но не апрель, а март червень — но не июль, а июнь листопад — но не октябрь, а
ноябрь грудень
— но не ноябрь, а декабрь
В украинских диалектах есть и просинец—только
обозначает это слово не январь, а декабрь.
Украинский травень по-прежнему связан с маем. Другие
месяцы сменили свои названия:
февраль называется лютым с XVI века; апрель называется
квитнем (цветущим месяцем) с XIV века;
июль называется липнем, потому что цветут липы; август
называется серпнем, потому что убирают серпами хлеб;
сентябрь называется вереснем, потому что цветет вереск;
октябрь называется жовтнем, потому что желтеют листья.
Вот так и сдвинулась в украинском языке древняя
система обозначений, дошедшая до нас от наших общих предков.
Прежде всего, устаревшие слова, которые вышли из
употребления, перестали использоваться и для обозначения месяцев: изок, зарев,
руин. Исчезло сухый, неясное применительно к марту. Такое изменение понятно,
поскольку общий смысл украинской системы остался прежним, исконно славянским:
название каждого месяца должно иметь какое-то реальное хозяйственное значение
или по крайней мере связываться с известными фактами природы. Значит, старые,
забытые слова уходят из любой системы, в том числе и «внутренне замкнутой», но
только тогда уходят, когда им находится замена. Обратите внимание: квитень — с
XIV века, лютый — с XVI века, а иные сменились и позже. Прошло чуть больше ста
лет с тех пор, как появился жовтень вместо старого украинского паздерника;
паздер — это солома,
кострица; сравните и современное белорусское название
октября — кастрычник. Замена одного названия другим происходила постепенно, на
протяжении нескольких поколений, и не для всех месяцев сразу. Представляете
себе, какая путаница возникла бы в том случае, если бы все месяцы сразу стали
бы изменять свои имена, по-прежнему оставаясь славянскими, «непереводными»
месяцами!
Впрочем, без путаницы и здесь не обошлось: сечень
теперь не февраль, а январь... и так далее. Однако эта путаница имеет одну
особенность: она систематична. Легко заметить, что смещение названий произошло
с одного месяца на другой, но только соседний, причем летом они сместились
назад, а зимой — вперед. Конечно же, на Украине плоды созревают раньше, чем,
например, под Новгородом, а листопад и заморозки запаздывают, и также чуть ли
не на месяц. А система, действительно, по-прежнему ориентирована на реальный
мир природы. Может быть, в давние времена общерусская календарная система
ориентировалась не на южную Русь, а на центральную часть Руси, а когда после
XII века система названий месяцев стала «внутренне замкнутой» украинской, и
только украинской, системой, произошел естественный сдвиг и выравнивание по
реальному календарю. Слово липень у украинцев
связано с июлем, а у сербов — с июнем: липы в Югославии цветут раньше, чем под
Киевом. Общим основанием такого сдвига могло стать и несовпадение с теперешним
составом дней в месяце. Старые-то месяцы шли по «старому стилю», с запозданием
чуть ли не в полмесяца. Так и получилось
вдруг, что половина сечня вошла в сухий и т.д. Лексическая
система чутко реагировала на изменения в реальной системе, которую она
передает.
В русском же языке довольно рано, с XII века, наряду с
народными названиями месяцев в церковных книгах появляются и новые,
заимствованные из латинского языка через греческий. Они еще совсем чужие, эти
названия, они и произносятся на иноземный лад, вот так: януарий, фебруар (или
февру-арь), марот, априль, май, иунь, нуль, аугуст, сен-темврий, октемврий,
новембар, декембар. Даже тогдашние образованные люди не всегда могли бы понять,
о каких, собственно, месяцах идет речь. Поэтому-то в рукописных книгах, не
жалея драгоценного места на пергаменте, писцы заботливо поясняют: «месяц
януарь рекомый просинец, месяц октемврий рекше листопадъ», что значит: январь,
называемый просинцем, октябрь, то есть листопад. Такие пояснения встречаются
вплоть до XVII века, при этом и формулировки перевода на обычные названия не
меняются, пишут рекомый, рекше, позже также и сиречь (так сказать).
А вот уже сиречь — характерная примета нового
отношения к заимствованным словам. Прежде отталкивались от славянских названий,
славянским словом поясняли новое: «декемъбар, рекомый студеный» (декабрь,
по-нашему называемый студеный). Теперь, с XV века, меняется и произношение этих
чужих слов, и отношение к ним. Декабрь сирень студеный буквально значит
декабрь, то есть студеный. Это уже не перевод одной системы обозначений в
другую, более привычную, а соотнесение двух равноправных систем, одинаково
известных и одинаково важных. А тем временем все сложные сочетания звуков в
заимствованных словах изменились на русский образец, некоторые слова сократились:
например, сентябрь вместо сентемврий. Они стали осознаваться как вполне русские
слова, в них даже стали выделять русские суффиксы: -арь в слове янв-арь — по
аналогии с пах-арь, -аль в феврале по примеру невид-алъ. Таким образом, из чудных
варваризмов превратились эти слова в русские.
Слова-то русские, верно, и с XIV века уже вполне
русские. Но система, создаваемая этими словами, еще не совсем русская, вернее,
не только русская. Две системы, обозначающие одно и то же, старая и новая,
сосуществовали в то время на равных правах, но с разным назначением. Назовем их
стилистическими вариантами. Январь и его братья — высокий, торжественный
стиль; просинец и его братья — обычный, попроще. И понятнее.
Когда же в конце XVII века соединились и государственные
интересы России, и необходимость выйти на мировую торговую и экономическую
арену, и образование единого русского литературного языка на национальной,
русской основе, и распадение старых, сугубо крестьянских представлений о
течении времени, когда все это сплелось в один сложный узел событий, — тогда
потребовалась одна-единственная система обозначений, общая для всех и связанная
с тою, которой пользовались во всей Европе. И по многим причинам победила
переводная, книжная система, она стала русской литературной системой. Вторая,
ставшая теперь неважной, постепенно распалась и сразу.
Постепенно — значит в разных районах России не в одно
и то же время. Но сразу — то есть утрачивались одновременно все названия
старого ряда. Если где-то уходил из речи просинец, он уводил за собой и сечень,
и сухый, и березозол — всех братьев сразу. Семейство оказалось не у дел,
потому что всего одним делом оно и занималось: означало месяцы. Слова студеный,
сухой, листопад мы и теперь употребляем, но не потому, что это старые названия
месяцев. Это старые слова с широким кругом значений. С этими словами ничего
трагического не произошло, они утратили только одно из своих значений.
Система — это ведь взаимное отношение сходных
элементов друг к другу. Все равно, каковы они по своей природе и по своему
происхождению, эти элементы. Система — это их соотношение по какому-то
признаку. Признак исчез или стал неважным, соотношение распалось — и нет теперь
никакой системы, каждый ее элемент ведет себя с этой минуты по-разному,
вступает в новые отношения, создавая новые системы, или бесследно исчезает.
Казалось бы, бесследно. Но вдруг возникает новая надобность в нем — и вот он
здесь! Слово вратарь обозначало когда-то монаха, который стоял стражем у входа
в монастырь. Уже в ХУI-ХVII веках эта должность стала обозначаться другим словом
— привратник (тот, кто стоит при вратах). Даже монахам, для которых привычен
был церковнославянский язык, слово вратарь со старым суффиксом -арь казалось
устаревшим. И вот много времени спустя оно обрело новую жизнь, теперь уже в
совсем другой системе, — в названиях игроков-футболистов, но только в этой
внутренне замкнутой системе, и нигде больше. Это слово отличается от многих
других тем, что имеет одно-единственное значение, вернее, только одну связь:
оно заменило собою варваризм голкипер (хранитель ворот) в системе футбольных
названий. Это слово — термин. Чем меньше связей у какого-то слова с другими
словами, тем точнее и однозначнее отражает оно действительность и тем ближе оно
к термину. Чем больше таких связей (и с жизнью, и с текстом), тем богаче его
значение, тем оно поэтичнее и многообразнее и тем дольше сохраняется оно в
языке. Теперь вы, конечно, согласитесь с И. С. Тургеневым, который писал, что
система похожа на ящерицу: только, кажется, поймал ее за хвост — а хвост и
отвалился, новый вырос, новая система начала свою жизнь.
Слова, которые обозначают дни недели, также создают
свою внутренне замкнутую систему, но в отличие от названий месяцев, эта система
построена более рационально, дни недели называются, как дети у древнерусского
крестьянина: первый, второй, третий... Впрочем, не совсем так: Первак, Другак,
Третьяк — имена детей; понедельник, вторник, среда — названия дней недели.
А почему срединой недели считается среда? Четверг
лучше подходил бы для этой цели. Дело в'том, что у древних славян неделя,
видимо, состояла из шести дней, которые следовали друг за другом в таком
порядке: неделя (нерабочий день), понедельник (идет за неделей), второкъ,
середа (которая и есть середина рабочей недели), четвертокъ, пятокъ. Субботы не
было.
Когда славяне получили от греков новый для них рабочий
день, они и назвали его древнееврейским словом в древнегреческом произношении.
Случилось это довольно поздно, однако в церковных текстах субботу мы
встречаем давно.
Церковники назвали неделю по греческому образцу
воскресеньем. Но экономная система не решилась расстаться с самим словом
неделя, сделав его общим названием всего цикла из семи дней. С этимологической
точки зрения получается странно: неделя (не-дела, выходной) в современном
выражении (кстати, не очень удачном) сделаем на неделе подразумевает как раз
рабочую часть недели. |