В предыдущих рассказах на различных примерах показано,
как и почему изменяется язык — вообще язык, а не наша с вами речь. Если
значения слов изменяются, это имеет свою последовательность.
Начнем с истории слова, которого в современном
активном употреблении нет, это верста. Мы знаем, что когда-то, до введения
метрической системы, верста обозначала меру длины — 500 сажен, то есть 1,06 км.
Вспомним пушкинские строки «Только вёрсты полосаты
попадаются одне!»
— там идет речь о полосатых столбах,
которыми обозначали каждую версту дороги. Это, конечно, распространение исходного
значения — мера длины в 500 сажен.
А верстак? Это слово заимствовано довольно поздно из
немецкого языка через польский и только по звучанию совпало с исконно
славянской верстой.
Зато у нас сохранился сверстник — вот это действительно
ближайший родственник древней версте: сверстник — ваш однолеток и тем самым
ровня вам, он как бы подверстан под вас.
Вот и все, что удалось нам собрать в современном
языке. Но раскройте словарь В. И. Даля, в котором собраны лексические
богатства русского языка, и вы обнаружите массу значений этого слова, сохранявшихся
до недавнего времени в русском языке или по крайней мере в его говорах. Вот
такие значения: ряд, порядок, прямая линия; ровня, дружок, пара, чета; одной
масти; верзила, болван. В старых текстах, пришедших из того времени, когда
некоторые из этих значений еще были живыми в языке, а также в пословицах
сохранились многие старые значения слова. Они также приведены в словаре В. И.
Даля. «От млады версты возлюби ближних своих» значит: люби ближних с юности, с
молодого возраста. О сверстнике и товарище древний автор пишет: «верста
дивная, Иванъ славный». Девушка в народной песне поет, выходя замуж за старика:
«Стар добре, да не ровня мне, не под версту»...
Выстраивая все значения в последовательный ряд, мы
получим внешний очерк истории слова. Вот каким образом сделал это русский
языковед А. А. Потебня сто лет назад.
Прежде всего, он восстановил исконную форму слова и
затем определил его первичное значение (то есть дал этимологию слова). Верста
имеет тот же суффикс, что и слова ловитва, битва или бритва, и сначала слово
произносилось подобно этим последним: верства. Позднее произошло звуковое упрощение:
верства стала верстой.
Славянское верста родственно литовскому варстас, оно и
значило то же самое, именно поворот (плуга), длина борозды (проводя которую,
плуг поворачивают обратно), мера поля. Как видим, уже тогда, в древнюю эпоху,
это слово было многозначным. И каждое из его значений развивалось по-своему.
Из значения поворот плуга появилось значение борозда,
которое до сих пор сохраняется, например, в сербском слове врата.
От значения борозда недалеко до значений прямая
линия, ряд предметов (стоящих на одной прямой линии). И действительно, в
русских диалектах верста значит ряд, прямая линия; у Даля прогнать версту — это
значит сшить, связать, соединить по нитке; отсюда же и сербское значение слова
верста (класс, сословие).
Затем, много позже, от борозды, идущей рядом с другою
бороздой и равной ей, возникает значение пара, ровня. Древнерусские князья
Борис и Глеб, сыновья Владимира Красно Солнышко, злодейски убитые родным
братом, вовсе не были сверстниками, Глеб родился на много лет позже Бориса и в
княжеской иерархии занимал самое последнее место. Тем не менее, в древнерусской
литературе их называли не иначе, как «светозарная верста» — пара, равная в
своей смерти.
Из значения длина борозды с течением времени выросло
новое, переносное, указывающее на меру расстояния; верста в разных местах
различна, но всегда достаточно большая, она включает 500, 700 или 1000 самых
различных по длине сажен.
От значения длина борозды пошли и верста как верстовой
столб, и верста в смысле верзила, то есть просто столб. Впоследствии, когда в
сознании людей совместились представления длины пути и жизненного пути, отсюда
же возникло и значение возраст («от млады версты»), сохраненное в слове
сверстник.
Так постепенно расходились значения одного и того же
слова. Некоторые остались в каких-то славянских языках или говорах, другие исчезли,
некоторые значения слова, менее важные, устранились, их заменили другие,
самостоятельные слова.
Основным в истории каждого отдельного слова является
постепенное и неуклонное уточнение его значения, его смысла. В своих изменениях
старое слово похоже на медную монету: как монета постепенно теряет свой
первоначальный глянец, так и слово последовательно утрачивает одно за другим
все второстепенные, добавочные или случайные значения (некоторые из них снова
и снова возникают в речи, но каждый раз снова и снова устраняются).
Рассмотрим еще несколько слов. Они интересны тем, что
к нашему времени изменились очень существенно, можно проследить извилистый
путь их движения во времени.
Село — это теперешнее обозначение деревенского
поселения. Кстати, а почему бы не сказать: «Село — это теперешнее сельское
поселение»? В древних текстах, переведенных Кириллом и Мефодием, создателями
славянской письменности, село выступало в общем своем значении поле. Поэтому
выражение сельная трава вполне возможно в текстах той далекой поры (IX век), и
обозначало оно полевую траву.
В более поздних текстах, например, в переводах XII
века, село обозначало уже не поле вообще,
а только запаханную часть поля, пашню. В таких
переводах село и соответствует латинскому ager, знакомому вам по теперешним агроном, агрикультура
или аграрный. Происходит сужение значения слова, оно связано с развитием
хлебопашества: возникла необходимость специальным словом, общим для всех,
выделить полезную для хозяйства часть поля. Но в одно и то же время, в одном и
том же тексте, в переводе с латинского языка вдруг возникают и другие значения
слова. Вот большая рукопись на пергаменте, написанная русским писцом в XII
веке.
Во-первых, село — это пашня; в тексте говорится, что
«селом токмо земльное имение оказается» (селом называется только земельное
владение).
Однако село — это пашня целой сельской общины. Это
общий капитал всех людей, которые входят в общину, их средство к существованию,
вопрос жизни и смерти целого коллектива. Но вот владельцем земли становится
какой-то один член общины или рода — феодал. И поэтому в переводе XII века (а в
это время на Руси уже вполне развитое феодальное государство) село
соответствует не только латинскому ager, но
и латинскому villa (поместье). Переводчик XII века пишет: «один [из
вассалов] просит села, а другой просит одежды», то есть одному нужно поместье,
а другому украшения. Так социальные условия сельской жизни.еще раз сузили
значение старого слова.
Итак, во-вторых, село — это поместье, и если это так,
почему только одна пашня должна быть связана с данным словом? Ведь поместье
включало в себя и дом. Дом — более постоянная характеристика поместья, чем
пашня: в доме живут все время, а пашня связана с сезонными работами.
Вот почему, в-третьих, в том же переводе мы читаем и
следующее место: «[Ты] на солнце наложи село свое и, как жених, выходящий из
чертога своего, выйди к нам»; здесь село соответствует уже латинскому слову tabernaculum (палатка, шатер), а сама фраза означает: «Помести
солнце в свой шатер». Село стало также обозначать дом, жилье вообще.
Но поскольку один феодал никогда не селился, его
всегда сопровождали отроки, дружинники и прочая челядь, следовательно, и дом
был не один — так село стало нынешним селом, поселением сельского типа. Такое
значение известно уже и нашему переводу в рукописи XII века. Смотрите: «Се
опустели гради
и развращена селища», то есть «Вот
опустели города и разрушены села», в буквальном переводе — разворочены. Село в
этом тексте противопоставлено городу — укрепленному поселению: словом город
переведено латинское Castrum. Только это последнее
значение слова и сохранилось в русском языке. Село постепенно совпало в своем
значении с другим столь же древним словом — деревня.
В одной местности предпочитали говорить село, в другой
— деревня. На севере, например, село вплоть до XV века обозначало поместье,
владение, поэтому выражение село земли здесь было вполне обычным и не вызывало
удивления. И только много позже, в связи с распространением на севере власти московских
царей, слово село сменилось новым, московским словом деревня с тем же самым
значением поместье. В современном значении (многодворное крестьянское
поселение) деревня появилась на севере не более двух веков назад, когда сами
многодворные поселения стали там обычным явлением.
Так оказывается, что «старые» слова село и деревня в
современном значении существуют не так уж и давно.
Чаще всего история слов связана только с изменением
их значения: слово звучит по-прежнему, а означает совсем не то, что прежде.
Проследить подобные изменения бывает трудно: то текстов недостаточно, то
тексты двусмысленны. На помощь приходят сопоставления с родственными языками,
современными и древними, а также те слова, которые сохранились в диалектной
речи. Мы уже не раз убедились в том, что диалектная речь способна сохранять
древнее значение слова. Здесь я хотел бы рассказать вам о том, как
замечательный лингвист Б. А. Ларин в одной из своих работ рассматривает историю
слова буй. Проследим за его рассуждением со старыми текстами в руках.
Первоначально буй — это высокий, большой, неистовый.
Таким предстает это слово во всех родственных славянских языках, начиная с
самых древних. Это и прилагательное, и существительное вместе; для тех
отдаленных времен, к которым относится данное значение корня, прилагательное и
существительное — еще одно и то же. И предмет, и его качество казались древним
людям одним и тем же. В «Слове о полку Игореве» мы находим пример этого. «Буй
тур Всеволод» — здесь можно передать буй и прилагательным, и существительным:
и буйный тур, и буян тур. И вот, когда из числа имен стали выделяться имена
прилагательные, буй, подобно многим древним именам, расслоился на имя
существительное и на имя прилагательное. С одной стороны, буйный, с другой —
буян.
Существительное буй сначала обозначало высокий холм,
горку, на которой обычно располагались церкви с оградой вокруг них и небольшим
кладбищем. И вслед за изменением реального назначения такой высокой горки
возле деревни в этом именно направлении постепенно изменялось значение слова.
Буй как высокий холм, видный отовсюду, стал церковью на высоком холме, затем
огороженным участком на высоком холме, после чего деревенским кладбищем на
холме. В последнем значении буй еще и теперь встречается в некоторых старых
русских говорах.
С прилагательным же произошла другая история.
Прилагательные ведь прилагаются к самым разным предметам и лицам, идут с ними
об руку и изменяются вместе .с ними. И вот что случилось.
«Буй тур Всеволод» в XII веке — это высокий, большой,
неистовый человек. В то же время появляется и добавочное значение слова: не
просто неистовый, но и гордый (в хорошем смысле этого слова). В том же «Слове
о полку Игореве» у некоторых героев «сердца в буести закалены» — то есть это люди
гордые и свободолюбивые. Пока все хорошо, и только хорошо.
Но ведь в самом значении гордый имеется внутреннее
противоречие: гордый человек заносчив. Неистовый — неистов во всем. Так
изменяется оценка гордости в слове буй, и уже с XIII века мы получаем
неодобрительные свидетельства о лицах, которые «паче меры гордели и буяли», то
есть сверх меры гордились и... ну, скажем, буяли. Новое значение слова долго
существовало наряду со старым, потому что старое и новое фактически пока не
пересекались. Одно из них имеет положительный оттенок и годится для хорошего
человека. Другое имеет неодобрительное значение. Разница чисто стилистическая,
нечеткая какая-то разница. Слово-перевертыш: и так и эдак годится.
Подобных слов-перевертышей много в древнем лексиконе.
Напомню еще слово — победа. Странное дело: в корне — беда, а в целом слово
означает благополучное ее завершение. В древнерусском языке это слово значило
просто последствия общей для многих людей беды, результат сражения безотносительно
к победе над врагом; победу праздновал и победитель, и оставшийся в живых
побежденный. Победа приходила по беде, за бедой. И только со временем это
слово закрепилось в одном из своих значений, либо в смысле поражения на поле
брали — так случилось в юго-западных говорах Древней Руси, либо в смысле победы
на поле брани — так случилось в северо-восточных говорах, и в этом значении
победа сохранилась до наших дней в литературном русском языке.
В случае с буй дело иное, тут различие сугубо
стилистическое, хотя и оно в известной мере зависит от точки зрения: сам себя
ты считаешь гордым, а в глазах других — ты гордец. И после XV века остается
только неодобрительный оттенок значения. Поскольку теперь уже ничего хорошего
слово не обозначает, сразу же старое слово получает новое, совершенно
конкретное значение: неистовый и гордый становится безумным. А уж если безумным,
значит, сумасшедшим. Как только слово-прилагательное сужает свое значение,
становится однозначным и определенным, оно сразу же стремится стать
существительным, потому что теперь оно обозначает существенную характеристику
лица. Вот вам рассказ из римской истории в переложении древнерусского книжника
(по списку XVI века): «Вруть же сынъ Мариевъ видЕвъ отчее неправедное заклание,
сотворися буй... еже есть буйна вреженъ умом». Это значит: «Сын Мария Брут,
увидев незаконное убийство своего отца, стал буйным, потому что буйный — это
поврежденный в уме». Уже в тексте содержится пояснение, которое не оставляет
сомнений в значении слова: буй — это тот, кто ведет себя буйно. Медленно
отслаивается от общего имени новое существительное, одновременно ограничиваясь
одним значением — сумасшедший. Прилагательное еще многозначно, особенно в
соединении с суффиксом, ведь словом буйный и в наше время можно выразить и
восхищение, и возмущение.
Существительное же закончило свои изменения еще одним
поворотом. В словаре начала XVIII века буй объясняется как дурак. В чем смысл
этого нового поворота? Перед нами использование одного слова для замены
другого, не совсем приличного в обществе. Не всегда есть возможность для категорического
утверждения: «Он — дурак» — гораздо приличнее сказать: «Он — буй». Ученые
называют такие слова эвфемизмами (от греческого словосочетания, которое
буквально значит говорю прилично). В светском обществе петровского времени и
стали называть буем дурака. Но уж если слово спустилось на уровень эвфемизма —
дело плохо. Стоило только дураку догадаться, что буй значит дурак — и тотчас
слово исчезло. Ведь теперь за этим словом нельзя спрятать свое отношение к
дураку. Этот критический момент истории слова Б. А. Ларин не случайно
заключает словами: «Эвфемизм завершает историю слова». Осталась пустая форма
без всякого смысла. «Пфу!» — и нет ее.
Мы проследили историю нескольких слов. Представьте же
себе весь русский словарь — около ста тысяч слов в литературном языке и почти
четверть миллиона слов по всем русским говорам! И каждое из них на своем месте,
то есть в определенном говоре, в языке известного литературного персонажа, в
нашей с вами речи, соединяясь с другими словами и отражая тем самым какое-то
конкретное жизненное обстоятельство, ежеминутно видоизменяется, оставаясь тем
не менее все тем же словом!
Развитие значений, как мы видели, идет от простого к
сложному и от сложного к простому, от конкретного к абстрактному и, наоборот,
от абстрактного к конкретному. Перенесение значения происходит по многим
признакам: по общности функции — ножки стола так же держат стол, как ребенка,
начинающего ходить, держат его ножки; по сходству — голова человека и глава
книги: первоначально глава использовалась только в значении заголовок.
От многих причин и побочных обстоятельств зависит
изменение слов или их значений: и от перемен в жизни людей, и от развития
самой лексической системы языка, даже от произношения тех или иных слов. Вот
пример.
Древние русичи не разводили роз, но дикую розу, цвет
шиповника они называли лепком. Лепок — ле-пый, красивый цветок. С появлением
роз стало употребляться и их иноземное название, сначала в той форме, в какой
ее услышали русские. Услышали же они о розе от поляков, которые этот цветок
называют ружа, похоже на рожа. Так с XV века в русских рукописях появляется
рожа: «Венчает нас рожами прежде нежели согниют»; «Он лицемъ красенъ рожаенъ».
С нашей точки зрения, тексты несколько странные: «венчают рожами», «лицом
красив и рожен». Все перепуталось. А перепуталось оттого, что разные по
значению, слова стали произноситься одинаково.
В первой цитате речь идет о розах. А во второй
употреблено старинное русское слово рожен, которое до сих пор сохраняется в
диалектах. Оно происходит от знакомого вам корня -род- и обозначает видного,
осанистого, солидного человека. Что такое красный, мы уже знаем;
следовательно, приведенное предложение нужно понимать так: герой рассказа
лицом красив и осанист. Рожа в значении морда — близкий родственник слова
рожен. В современном русском языке оно получило просторечный, разговорный
характер. Однако еще тогда, когда оно было в полной силе, столкновение с ним
изящной польской рожи оказалось не совсем желательным, поэтому в русский язык
и вошло другое, заимствованное из немецкого языка название цветка — роза.
В других случаях звучание слова остается таким же, как
столетия назад, а значение изменяется, приобретает новые оттенки, теряет
старые. У средневекового писателя читаем: «...еже стругати бороды...» Казалось бы, очень выразительно и даже
зловеще, а на самом деле очень точное и обыденное описание, потому что в
древности бороды не брили и не стригли, а именно строгали, скоблили. Образность
же здесь достигается за счет многозначности использованного слова. Стругать в
те далекие времена — это и гладить, и скользить, и вычищать, и скоблить, и
истязать. Чаще всего последнее — истязать. И если автор вместо резати бороды
сказал стругати
бороды — он вкладывал в это тот же оттенок
сострадательности к несчастному брадоносцу. Не просто бриться, но и испытывать
от этого физическое страдание. В наше время у глагола строгать, или стругать,
осталось значение снимать стружку. Уже у Некрасова только такое значение этого
слова: «...ребята за дело — пилить и строгать!»
Необыкновенные изменения слов происходят иногда в
процессе словообразования. Коротенькие слова часто становятся
маловыразительными, по мере того как в языке накапливаются производные от них
длинные слова. Где теперь коло, кус, пал, руб, руг, соп, когда-то широко распространенные и прежде яркие слова?
Нет, сохраниться-то они сохранились, но обычно с каким-нибудь суффиксом:
колесо, кусок, палец, рубище, ругань, сопка... Именно те понятия, которые
когда-то передавались простыми корневыми словами, теперь обозначаются
перечисленными удлинившимися словами. Этому предшествовало бурное развитие
семьи слов. Вместо одного кус по разным причинам и для разных целей в языке
выстроился целый ряд: кусок, кусание, кусище, кусака, кусачки, кусала,
кусковой, кусочник, закуска и масса других слов, и когда это случилось,
родоначальнику, слову кус, неуютно стало в словаре. И оно все быстрее уходит
из нашей активной речи. Кус стал простым вариантом слова кусок. Ясно, что ему
долго не выжить, слишком энергичный у него появился конкурент. У куса осталось
одно только поле деятельности, стилистическое. В самом деле, кус — то же, что
кусок, но кусок посо-лиднее, и слово употребляется в ограниченном числе
сочетаний и обычно в высоком стиле.
А ведь в приведенном списке корневых слов — это
единственное, которое мы нет-нет да вспомним. Соп и руг, например, вы в первый
раз встречаете. Не так ли?
Что ж, обычное в истории дело: родители уходят, дети
остаются. Да ведь какое густое и бодрое поколение! От шести старых корней
пошло почти две сотни новых слов с самыми разветвленными оттенками значения.
Но самые удивительные истории происходят со словами,
которые по своему происхождению являются звукоподражательными. Мы видели, как
скупа цветовая гамма в «Слове о полку Игореве». Зато произведение перенасыщено
звуками: здесь все поет, издает звуки, высказывается и волнуется. Струны
рокочут славу, колокола звонят, земля стонет, стучит и кличет, трава шумит,
слава звенит, трубы трубят, матери плачут, люди кричат (сравните: люди просто кричат,
а языческие божества Див, Карна, Жля — кличут). Дальше: воины свистят, стяги
глаголют, копья поют и трещат, сабли и мечи гремят. Каждая птица и каждое
животное имеют свой собственный голос в этом оркестре. Туры рыкают, кони ржут,
лисицы брешут, орлы клекочут, соловьи щекочут, вороны грают, галки речь
говорят, сороки стрекочут, дятлы текчут... А здесь ведь не вес представители
тогдашней фауны перечислены. Вот из других текстов: «несть рерления орла»,
«коза нача блекотати», «свинья, питаясь, кротит, кошка же, ядущи, ружит».
Каждое животное имеет свой голос.
Пожалуй, половина этих слов вам незнакома. Ну,
например, почему кошка ружит, а свинья кротит? Мы сказали бы, что кошка мяучит
(или урчит), а свинья хрюкает. По-видимому, наши предки иначе воспринимали эти
знаки кошачьего и свинячьего удовольствия.
Известно, что в древнерусском языке глагол кро-титъ
имел значение укрощать, успокаивать. В нашем тексте кротит указывает на
успокоенный, негромкий, с перерывами звук. А глагол ружит вообще непонятен:
ружить значило смеяться над кем-нибудь, поднимать на смех. Что-то тут не так,
но одно ясно: приведенные слова либо звукоподражательны, либо в данном тексте
использована случайная и потому неустойчивая связь слова с его конкретным
значением. Неустойчивая и потому утраченная. Где тонко, там и рвется. А
особенно тонко там, где слово оказывается одиноким, вне окружения родственных
слов, где оно и возникает-то как передразнивание, подражание звучаниям природы. |