Да, нашим глазам в Кремле предстало много памятников архитектуры, которые помогли нам приоткрыть уголок завесы времени, скрывающей жизнь допетровской Москвы. Но сколько их было утрачено за прошедшее время! Конечно, самые большие потери Кремль понес в 1930-е гг. Если встать у Троицких ворот, справа от нас будет стеклянная громада Дворца съездов, а слева и впереди — широкое пустое пространство. А ведь сравнительно недавно в историческом масштабе все оно было застроено, да и на месте Дворца съездов находилось немало памятников старины! Все они были варварски уничтожены. Достаточно вспомнить хотя бы о трагической судьбе Чудова монастыря.

В первой половине XIV в. Иван Калита выстроил к востоку от стоявших тогда на Соборной площади храмов Михаила Архангела и Иоанна Лествичника помещение для послов из орды — Ханский двор. Рядом с ним располагались дворы бояр. А вплотную к ним на Зарубе стоял двор сына великого князя, Андрея Ивановича. В 1358 г. на месте Ханского двора был построен Чудов монастырь. История этой замены такова. Супруга ордынского хана, Тайдулла, тяжело заболела. Любящий муж приглашал к ней лекарей со всех концов света, но никто не мог помочь. И вот московский митрополит Алексий, узнав о случившемся несчастье, отправился в Орду и сумел излечить страдающую ханшу. Это было воспринято окружающими как чудо! Благодарная Тайдулла распорядилась подарить русской Православной церкви, представителем которой был Алексий, территорию находившегося в Москве ордынского посольства, а он, в свою очередь, решил построить на этом месте монастырь. Он долгие века стоял в Кремле — овеществленная память о том, что человеческая доброта не знает национальных и религиозных различий, — пока не попался под горячую руку строителям «нового мира». Самое печальное заключается в том, что больше сказать о Чудовом монастыре практически нечего. Его истребили (иначе не скажешь) так поспешно, что ученые даже не успели обмерить и описать его. На память о Чудовом монастыре нам осталось несколько низкокачественных фотографий конца XIX — начала XX в., по которым можно лишь приблизительно реконструировать его внешний вид…

Впрочем, было бы несправедливым обвинять во всех грехах «красную власть», хотя в последние годы это стало чуть ли не хорошим тоном. Действительно, в 1930-е гг. была погублена значительная часть исторического наследия. Но, говоря о Кремле, следует признать, что многие интересные с исторической точки зрения сооружения исчезли с лица земли гораздо раньше, и без всякого вмешательства марксистов. Вот пример того, как возникали и исчезали в Кремле здания, сменяя друг друга. Уже упоминавшийся двор Андрея Ивановича унаследовал его сын Владимир, один из героев Куликовской битвы, получивший за свои подвиги прозвище «Храбрый». А уже в XV в. им владел сын Владимира Храброго Ярослав, перестроивший и украсивший дедовские палаты. По его имени этот двор получил название «Ярославова двора». Но уже сын Ярослава попал в опалу и двор «был взят в казну», по выражению того времени. Иван III разрушил Ярославов двор и в 1491 г. выстроил для себя на его месте деревянный дворец. Однако уже через два года дворец сгорел, и восстанавливать его не стали.

Бесследно исчез стоявший в самом начале Дворцовой (Комендантской) улицы дом, построенный в 1473 г. князем Верейским. В 1486 г., умирая, князь завещал свой дом Ивану III. Вскоре в нем поселился Пьетро-Антонио Солари. А рядом с бывшими палатами Верейского находился дом, служивший пристанищем самому Фиораванти. Эти здания «не дожили» и до XIX в. А он, в свою очередь, принес новые утраты: вся застройка правой стороны Дворцовой улицы была уничтожена. А ведь там были такие ценные для всякого, кто интересуется историей, объекты, как первая в Москве аптека, ювелирные мастерские, в которых работали мастера Оружейной палаты, и даже Наугольная водовзводная палата — своего рода водоразборная станция, распределявшая воду, поступавшую из Водовзводной башни.

Перечислять то, что не дошло до наших дней, молото долго. Но нам предстоит двигаться дальше, знакомясь с допетровской Москвой. Настало время попрощаться с Кремлем, и пусть это прощание будет не грустным, а радостным. Давайте посмотрим, какие интересные памятники старины сможет предложить нам Кремль на прощание.

Начиная от Спасской башни все подножие Боровицкого холма, обращенное к реке — бывший Подол, — покрыто садами. А ведь это не случайно. Как ни удивительно, густо застроенный Кремль всегда был очень богат зеленью. Каждый уголок, свободный от застройки, заботливые руки спешили засадить деревьями и цистами. Соды были даже на крышах зданий: в начале XVII в., едва освободив Кремль от захватчиков, на крыше Запасного дверца разбили сад, который получил название Верхнего набережного. В 1633 г. туда подвели трубы, подававшие для поливки году из Водовзводной башни. А через два года по соседству появился Нижний набережный сад. При Федоре Иоанновиче эти сады назывались Красными («красивыми») — так хороши они были. В каждом из них было устроено по пять «закутных цветников» (оранжерей), в которых выращивались вывезенные из Южной Европы и субтропические плодовые деревья. Кроме того, в Верхнем саду имелся «водомет» (фонтан) и несколько бассейнов, в которых плавали рыбки. Но, пожалуй, больше всех русских государей заботился о кремлевских садах Алексей Михайлович, вообще, судя по всему, очень любивший живую природу. Недаром он стал автором книги о соколиной охоте, из текста которой ясно видно, что царь любил и знал не только ловчих птиц, но и многочисленных обитателей подмосковных лесов. С любовью Алексея Михайловича к животным связана даже одна забавная легенда. Зная о пристрастии царя к диковинным животным, — гласит она, — некие восточные купцы преподнесли ему китайских золотых рыбок. Видя, как царь обрадовался подарку, они решили набить ему цену и сказали, что рыбки эти — волшебные и совершенно не нуждаются в обычном корме. Царь якобы поверил им и не стал кормить рыбок. Конечно, очень скоро все золотые рыбки погибли… Алексей Михайлович и вправду был ценителем золотых рыбок и держал их в бассейнах своих оранжерей. Но, вопреки легенде, рыбок неплохо кормили, и они даже давали приплод. Впрочем, может быть, царь просто усвоил урок?

Золотые рыбки Алексея Михайловича уплыли от нас по реке времени. Прошлое предлагает нам лишь неодушевленных свидетелей допетровской эпохи. С кем же мы забыли повидаться в Кремле? Думаю, вы уже догадались об этом. Дадим слово М. Н. Загоскину: «Я думаю, нет такого отдаленного уголка в России, где не знали бы, хотя бы по рассказам, что в Москве есть колокол, которым можно, как шапкою, накрыть порядочную избу, и толстая пушка, которая так велика, что в ней солдаты в карты играют и что из нее никогда не стреляли: затем, дескать, что если из нее выпалить, так Иван Великий покачнется и стена кремлевская треснет» («Москва и москвичи»). Как ни странно, убеждение в том, что из Царь-пушки никогда не стреляли, свойственно не только малограмотным крестьянам XIX в., но и многим нашим с вами современникам. Неужели оно верно?

Рассуждая о неспособности Царь-пушки к стрельбе, многие добавляют, что она, якобы, была предназначена для морального устрашения врагов. На самом же деле Царь-пушке доводилось стрелять, но… только на испытаниях. Литейщик Андрей Чохов, создавший ее в 1586 г., разумеется, опробовал свое изделие, прежде чем вручить заказчику — великому государю Федору Иоанновичу. Кстати, среди рельефных изображений на пушке есть портрет этого царя.

Правда, стреляла Царь-пушка не ядрами. Те гигантские шары, которые сложены в пирамиду возле нее, — декоративные, они отлиты в XIX в. А изначально Царь-пушка предназначалась для стрельбы картечью — дробленым камнем и обрезками железного прута. Ведь Царь-пушка — это ее, если можно так выразиться, прозвище, а настоящее имя — Дробовик российский. Сейчас она мирно стоит на декоративном лафете, отлитом в 1835 г., у стен Патриарших палат, а до XIX в. она стояла возле въезда в Спасскую башню на специальном поворотном круге. Царь-пушке не довелось палить по врагам, но причина этому — не ее неспособность к стрельбе, а… отсутствие врагов.

Благодаря своей величине получил прозвище и Царь-колокол. Он и поныне остается самым большим из всех, когда-либо существовавших в мире. Весит он 200 т, имеет высоту 6,14 м и диаметр 6,6 м. Он был отлит в 1733–1735 гг. литейщиками Иваном Моториным и его сыном Михаилом. Работы велись прямо в Кремле. Колокол был уже готов, и около 200 человек работали над его внешней отделкой, когда разразился пожар 1737 г., так называемый Троицкий. Леса, окружавшие колокол, и стоявшие по соседству с котлованом, в котором он находился, сараи и склады охватил огонь. Спеша потушить пожар, люди не обращали внимания, что вода, которую они лили в пламя, попадала и на колокол. Бронза не выдержала, и колокол покрылся множеством трещин, а потом от него откололся кусок весом в 11,5 т.

Испорченный колокол забросили, и он остался на дне котлована. Лишь через 100 лет, в 1836 г., А. Монферран — создатель собора во имя св. Исаакия Далматского в Санкт-Петербурге — сумел поднять его и установил на каменный постамент, на котором мы и сегодня можем видеть Царь-колокол у подножия колокольни Ивана Великого. Так что если Царь-пушке все же удалось пострелять, то Царь-колоколу так и не пришлось позвонить…

В зарешеченные отверстия пьедестала можно увидеть лежащий на земле язык колокола. Но это — не язык от Царь-колокола. В Средневековье к колоколам относились, как к одушевленным существам. После изготовления над ними служили молебны — как бы крестили их Колоколам давали имена, пусть и не церковные. А иногда колокола наказывали. Доставалось тем из них, которые своим звоном «посмели» подавать сигналы к бунтам. Людей за подобное карали вырыванием языка и ссылкой в монастырь. Вот и «бунташные» колокола отправляли в ссылку, а порой и вырывали им языки. Под пьедесталом Царь-колокола хранится именно такой язык. Кроме «ссыльных», как называли такие наказанные колокола, на Руси знали еще колокола «пленные» — захваченные у противника. Имелись колокола «золоченые» — богато украшенные, и «лыковые» — без отделки. Царь-колоколу, без сомнения, предстояло стать «золоченым». Но судьба его сложилась так, что сусальное золото на его поверхность нанести не успели. Зато никуда не делся покрывающий его поверхность тонкий рельефный орнамент, в который искусно вплетены пять изображений святых и портрет царя Алексея Михайловича.