Прежде чем начать наше знакомство с этим глубинным слоем нынешней Москвы, следует вспомнить, при каких обстоятельствах сформировался нынешний облик города. А они были весьма драматичны!

От других городов Москву отличает удивительное обстоятельство, придающее ей индивидуальность и необычность: здания, принадлежащие к разным историческим эпохам и архитектурным стилям, не сгруппированы между собой, а прихотливо перемешаны. Рядом с древней церквушкой может стоять дворянский особнячок с колоннами, напротив — возвышаться помпезный «сталинский» дом, по соседству — ютиться панельная многоэтажка во вкусе 1970-х гг., и тут же рядом можно будет увидеть стеклянный офисный небоскреб или суперсовременный жилой комплекс… Тем не менее, в истории архитектурной застройки Москвы можно выделить несколько этапов, когда облик города планомерно менялся. Строения предыдущего периода сносились, на их месте вырастали новые, более современные. Разумеется, что-то все же сохранялось — так и появились на московских улицах здания, надолго пережившие свою эпоху, «пришельцы» из далекого прошлого.

И все же в основном современный облик Москвы сформировался под влиянием нескольких последовательных реконструкций.

Первое кардинальное изменение облика город претерпел с началом петровских реформ. Принято считать, что царь-преобразователь относился к древней столице достаточно пренебрежительно, уделяя основное внимание строительству Санкт-Петербурга — первому городу России, строившемуся по заранее разработанному архитектурному плану в подражание западно-европейским образцам. На самом же деле Петр I, придававший, как известно, огромное значение нововведениям, не упустил из виду обновление облика и Первопрестольной — несмотря на то, что в 1712 г. столицей России стал Санкт-Петербург. В начале XVIII в. Петр Алексеевич подписал несколько указов, в которых москвичам предписывалось заменить деревянную застройку в Кремле, Китай-городе и Белом городе на каменные здания. Новые сооружения Петр I повелел размещать вдоль улицы как можно ближе друг к другу, ровными рядами. Улицы в пределах Белого города по царскому указу замостили булыжником. На протяжении всего XVIII в. новые здания в Москве строились в соответствии с последними архитектурными веяниями, и прежняя застройка в традиционном стиле города неуклонно менялась.

После наполеоновского пожара восстановление города проходило под руководством специально созданной «Комиссии для строения Москвы», работавшей под управлением известного архитектора О. И. Бове. Городу предстояло буквально быть построенным заново, и для придания облику древней столицы архитектурного единства комиссия разработала каталог фасадов зданий и архитектурных деталей. Домовладельцам высочайшим указом предписывалось руководствоваться этим каталогом, причем особо рекомендовалось окрашивать стены домов в определенный цвет (желтый), хотя как раз это новшество и не было обязательным. Многие домовладельцы предпочитали цвет, который в ту эпоху именовали «диким» (темно-серый цвет в подражание необработанному, «дикому» камню), различные оттенки синего и характерный для московской архитектуры нежно-зеленый цвет… Колонны, наличники окон, декоративные детали окрашивались белым. Так сформировалась та самая Москва эпохи классицизма, которую мы теперь и представляем себе, говоря о московской старине.

Многие здания, построенные в соответствии с каталогом Комиссии, достояли бы до наших дней, но большинство из них пали жертвами изменяющейся архитектурной моды, побуждавшей домовладельцев перестраивать свои жилища, а то и вовсе сносить их, чтобы возвести более современные по дизайну строения. Первые ее приметы подметил уже в первой половине XIX в. М. Н. Загоскин, который сравнил «старые» и «новые» вкусы: «Собственный дом, в котором живет моя сестрица, может назваться типом или, по крайней мере, образцом большей части деревянных домов тех московских зажиточных дворян, которые не принялись еще отделывать дома свои во вкусе средних веков, то есть пристраивать к ним готические балконы в виде огромных фонарей и колоссальных перечниц, а живут точно так же, как жили лет двадцать пять тому назад. Деревянный дом моей родственницы построен на двенадцати саженях, оштукатурен и снаружи и внутри, с большим мезонином, на фронтоне которого как жар горит вытиснутый на латуни герб… Весь дом окрашен в бледно-палевый цвет, исключая различных орнаментов, которые покрыты белой краскою. Перед домом обширный двор с двумя воротами, из которых одни всегда заперты; на воротах неизбежные алебастровые львы. Позади дома сад на трех десятинах, с порядочным прудом и красивой беседкою» (сборник литературных очерков «Москва и москвичи»). Несмотря на то что в XIX в. реконструкция, а тем более строительство были делом куда более трудоемким и неспешным, чем в наши дни, к середине столетия на московских улицах появились и «новинки», подобные тем, которые описывает все тот же Загоскин: «..дом на Остоженке, с какими-то стеклянными фонарями да вычурными балкончиками…». Наиболее разительные изменения в облике города стали происходить после отмены крепостного права, вызвавшей бурный рост российского капитализма. В среде купцов и промышленников возникла устойчивая тенденция — строить дома «почуднее», сообразуясь не с общепринятым стандартом, а с прихотями собственного «ндрава». В конце XIX — начале XX в. на помощь любителям архитектурного эпатажа пришел стиль «модерн»…

Такой в первой четверти XX столетия встретила Москва государственный переворот. Новая власть уделила внимание облику древней столицы не сразу. Но уже в 1935 г. был утвержден «Генеральный план реконструкции Москвы», в просторечии обычно называемый «сталинским». Таких кардинальных изменений, да еще проводившихся столь быстро и комплексно, Москва еще не знала!

Преобразователи новой волны мало заботились о том, чтобы сохранить здания, имевшие историческую или художественную ценность. Перед реконструкторами стояла совершенно иная задача — сделать город, которому в 1918 г. был возвращен статус столицы, своего рода «витриной» державы победившего пролетариата. Широкие заасфальтированные улицы, многоэтажные, многоквартирные дома, помпезные общественные здания, метрополитен, развитая сеть общественного транспорта — эта Москва, так хорошо знакомая нам по фильмам 1930-1950-х гг., дошла до наших дней почти неприкосновенной. Была ли эта новая, «социалистическая» Москва лучше того города, который стал для большевиков ареной уникального градостроительного эксперимента?

И да, и нет. Действительно, в XX в. древняя столица вступила, будучи не слишком приспособленной к требованиям нового времени. Улочки, многие из которых были по старинке вымощены булыжником, снабженные дощатыми тротуарами, на окраинах — и вовсе немощеные «трассы»… Слабо развитый общественный транспорт, архаичная инфраструктура… Немалое количество зданий, построенных без учета таких достижений строительной науки, как центральное отопление, канализация, даже водопровод! Все это, конечно, омрачало жизнь москвичей. Однако решение проблем, которые создавали, как отмечалось в тексте Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 10 июля 1935 г., «узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, неравномерная застройка центра и периферии, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями, низкая этажность и ветхость домов при крайней их скученности, беспорядочное размещение промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и других отраслей хозяйства и быта», — проводилось поистине варварски. Древние исторические и архитектурные памятники, оказавшиеся «не в том месте» на распланированных волевым решением новых магистралях или на участках, предназначенных для возведения многоэтажных зданий в стиле «сталинского ампира», безжалостно уничтожались. Помимо чисто утилитарного подхода к бесценному культурному наследию, роковую роль сыграла идеология. Именно стремлению к уничтожению религиозной компоненты в жизни общества обязаны мы богоборческой кампании 1930-х гг., в ходе которой здания храмов различных конфессий уничтожались или, что еще ужаснее, сознательно осквернялись. В ту эпоху мы с вами лишились многих древних памятников зодчества, и эти потери уже не восполнить. Вот лишь несколько примеров из мартиролога московской старины.

В здании храма святителя Николая на Подкопае, заложенном в 1494 г., устроили штамповочный цех полиэтиленового завода. Для этой цели были выломаны внутренние перегородки, разрушен уникальный по своему инженерному решению сферический купол (дополнивший облик храма в 1858 г.).

Женский Страстной монастырь, основанный в 1654 г. по велению царя Алексея Михайловича возле Тверских ворог Белого города в память о прибытии через них в Москву чудотворного образа (иконы) Богоматери Страстной. «Сердцем» будущего монастыря стал пятиглавый собор, стоявший на этом месте с 1646 г. С 1922 г. на территории монастыря устроили общежитие, а с 1928 г. в древних стенах угнездился Центральный антирелигиозный музей Союза безбожников СССР, экспозицию которого иначе как кощунственной не назовешь. По свидетельству современника, в витринах соседствовали иконы, предметы богослужения — и такие «научные курьезы», как «труп фальшивомонетчика, найденный в лестничной клетке московского дома» (МЛ. Богоявленский).

На Поварской улице стоял храм Рождества Христова, бывший когда-то религиозным центром местной стрелецкой слободы. Он был построен в 1640-х гг. А в 1931 г. разрушен, дабы освободить место для клуба… общества политкаторжан (разумеется, не жертв начинавшихся репрессий, а тех членов партии большевиков, которые до революции отбывали наказание за свою деятельность). Как видим, идеологический мотив, стремление изменить в народном сознании систему ценностей просматривается четко…

Однако подавляющая часть безвозвратно погибла в XVIII–XIX вв. Ведь кроме моды и политической конъюнктуры у зданий, стоявших на московских улицах, был еще один враг, не раз опустошавший Первопрестольную, — огонь.

Допетровская архитектура была преимущественно деревянной. Дело в том, что обширные леса, раскинувшиеся вокруг города, в изобилии предоставляли строителям этот удобный в обработке, хорошо держащий тепло материал. А вот ближайшие к Москве каменоломни, в которых велась добыча природного строительного камня, находились неподалеку от современного Подольска. Его доставка представляла собой известную трудность, хотя частично и проходила по воде — поблизости от каменоломен протекала река Пахра. Поэтому, хотя интенсивные разработки этого белого, с легким розоватым или палевым оттенком известняка велись с XII в., для строительства в Москве его применяли нечасто.

Другой долговечный строительный материал — кирпич — был известен на Руси с X в. С технологией его производства наших предков познакомили византийские строители, которые прибыли на Русь вместе с византийскими священниками после Крещения Руси (988 г.). Название плоского квадратного кирпича, который по их примеру начали производить русские гончары — «плинфа» — произошло от греческого «plinthos» («кирпич»). Однако в Московском княжестве изготовление кирпича не практиковалось. Когда в XV в. приглашенный Иваном III итальянский зодчий Аристотель Фиораванти потребовал предоставить ему для реконструкции Успенского собора в Кремле кирпич, работы в соборе пришлось задержать до тех пор, пока не заработал специально созданный в подмосковном селе Калитникове (на землях, принадлежавших Спасо-Андроникову монастырю, район современной Таганки) кирпичный завод — первый в Москве! Его обустройство представляло собой известную трудность, ведь за время монголо-татарского ига (XIII–XV вв.) ремесла на Руси пришли в упадок, и найти квалифицированных кирпичников было непросто. Однако москвичи блестяще справились с этой задачей, и вскоре в распоряжение строителей поступил новый материал. К этому времени древнее название его забылось, и на смену пришло понятное нам слово «кирпич», заимствованное из татарского языка. Тем не менее этот строительный материал вплоть до XIX в. оставался дорогим — сказывалась трудоемкость, примитивной технологии его производства. Впрочем, качество старинного кирпича было высоким «егда его ломать, тогда в воде размачивают», — восхвалялась прочность кирпича с «государевых заводов» в летописях.

И все же камень и кирпич до XVIII в. по-прежнему применялись в московской архитектуре редко. Да и позже московские строители частенько отдавали дань традиции. «Деревянные дома» как примета городского быта многократно упоминаются в «Москве и москвичах» Загоскина, причем автор отмечает, «…в Москве до двенадцатого года (1812. — М. Б.) много было огромных деревянных домов, которые ни в чем не уступали каменным палатам. Теперь осталось в этом роде два образчика: дом графа Шереметева в Останкине и дом графа Разумовского на Гороховом поле. Когда подумаешь, как живали в старину наши московские бояре!.. Хоть, например, этот дом графа Разумовского на Гороховом поле… Кому придет нынче в голову построить в средине города не дом, а дворец, не из кирпича, а из корабельного мачтового леса, что, конечно, стоит вдвое дороже».

Неудивительно, что В. И. Даль в своем «Толковом словаре живого великорусского языка» приводит пословицу: «Москва от копеечной свечки сгорела, покинутой перед образом». Имеет ли это присловье под собой реальный исторический фундамент или было сложено для «красного словца»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно хорошенько представить себе ту самую деревянную Москву. Какой была она?

Если знатные люди позволяли себе возводить из имевшегося в изобилии под рукой материала настоящие хоромы, то рядовые жители города строили обыкновенные избы, ничем не отличимые от деревенских. Вперемешку заполняя пределы городской территории, все это неровными рядами выстраивалось в хаотичном, на современный взгляд, порядке.

Из кирпича или камня выполнялись в основном храмы, и лишь в исключительных случаях — гражданские здания или жилища мирян. Если в последнем случае материал постройки должен был свидетельствовать о богатстве и высоком общественном положении владельца, то общественные здания выполнялись из долговечного материала для вящей сохранности от пожаров — то и дело вспыхивая в почти полностью деревянном городе, они неоднократно опустошали его. Нередки были и локальные пожары, в которых выгорали отдельные слободы или даже улицы. Следует отметить, что и каменные здания часто рушились от огня.

Проблема пожаров на протяжении долгих столетий была одной из основных для москвичей. До начала XVIII в., когда в городе стали преобладать каменные здания, а к концу столетия впервые в истории Москвы была организована и грамотно оснащена технически так называемая «пожарная экспедиция» — прообраз современных пожарных частей — столкновение с огненной стихией было и для простых, и для знатных москвичей, увы, повседневной реальностью. «„Начинался обычный московский пожар, дело страшное, разорительное, но привычное". И уже загудел над столицей неведомо откуда взявшийся ветер, и полетели искры, и пошло, пошло…» — читаем мы в повести М. Г. Успенского «Устав соколиной охоты», действие которой происходит во времена царствования Алексея Михайловича Романова. Всего с XII по XVI в. в летописях отмечено свыше 30 больших московских пожаров! В 1331 г. один из них уничтожил даже Кремль. Пожар 1337 г. сгубил 18 храмов и «множество дворов», 1343 г. — 28 храмов, 1354 г. — 13 храмов и — снова — Кремль. В пожаре 1365 г. сгорели Кремль, посад, район Заречье. В 1390 г. сильнее всего пострадал посад, зато «красный петух» уничтожил там несколько тысяч дворов!

Пожар 1445 г. начался ночью и вызвал сильную панику, перешедшую в народные волнения. В этом пожаре сгорела даже великокняжеская казна. В 1453 г. выгорел Кремль, в 1457 г. огонь слизнул треть города, в 1470 г. сгорели Кремль и Заречье. В 1472 г. — снова ночной пожар. В 1475 г. горели Кремль, Занеглименье, Арбат. В 1480 и 1485 гг. выгорал один Кремль. В 1488 г. огонь истребил 5 тысяч дворов, в основном на Болоте. Пожар 1493 г. средневековый хронист прокомментировал кратко: сгорела «вся Москва». Думается, что этих подробностей достаточно, чтобы представить себе и масштабы разрушений, причиненных пожарами 1501, 1547 (снова опалившего Кремль), 1560, 1564, 1591 (хотя этот, пожалуй, был пострашнее остальных — снова сгорел «весь город»), 1626 (среди прочего — снова Кремль), 1629…

Все эти трагедии имели обыкновение происходить в теплое время года — поздней весной, ранней осенью, а в основном, конечно, летом, особенно, если было оно засушливым. Как правило, причиной пожара служил не умышленный поджог, а небрежность в обращении С открытым огнем. Для того чтобы занялось хорошо просушенное дерево стен, проконопаченных мхом, достаточно было выпавшего из печи уголька, забытой свечи, опрокинутой лампадка Как раз из-за разлившегося из теплившейся перед образом лампады конопляного масла возник, например, пожар 1365 г, получивший в летописях даже собственное имя — Всехсвятский. Дело в том, что роковая лампада находилась в храме Всех Святых на Чертолье. А июльский пожар 1443 г. начался от непогашенной свечи в храме во имя святителя Николая, что на Песках.

Подобные случаи происходили и позже: так, в 1737 г. была установлена не только причина пожара — пресловутая свечка, но и конкретный виновник. Ответственность за пожар лежала на дряхлой служанке из дома бояр Милославских, которая, молясь в своей каморке, уронила горевшую перед образом свечу. Поговорка о «копеечной свече», таким образом, имеет под собой неоспоримое историческое обоснование. Правда, народная молва каждый раз приписывала ее возникновение наиболее позднему из зафиксированных случаев.

Никакой мистической связи между православным обычаем возжигать перед образами огонь и пожарами, разумеется, нет. Просто в условиях средневекового быта единственной доступной профилактикой пожаров были крайне строгие правила в обращении с огнем. «Открытого огня на улицах и в лавках не держали: и так Первопрестольная горит каждый год да через год… баловников с огнем крепко бьют, иных — насмерть», — приводит эти: нормы М. Г. Успенский («Устав соколиной: охоты»). Однако на церковные свечи и лампады запрет не распространялся — это и превращало «копеечную свечу» в источник постоянной опасности.

Некоторые из пожаров, память о которых хранят московские исторические хроники, связаны с нападениями врагов — так, в 1117 г. город был почти полностью уничтожен во время «пришествия» рязанского князя Глеба; в 1238 г. Москву чуть ли не дотла сожгли воины Бату-хана (чье имя, более известно нам в русской транскрипции — Батый); в 1293 г. Москву жгли татаро-монголы, подошедшие к стенам города то главе со своим вождем Дюденем, а в 1382 г. Москву разорил хан Тохтамыш. «Урожайным» на несчастья оказался для Москвы XV в.: посад был сожжен в 1439 г., трудолюбиво отстроен и уже через 12 лет, в 1451 г., снова предан огню — но в оба раза пострадали только окраины, центр устоял перед войсками хана Махмета и татарского царевича Мазовши. Зато в 1571 г. в результате набега крымчан под водительством хана Девлет-Гирея Москва была выжжена полностью, за исключением одного лишь Кремля.

Еще одно опустошение Москвы вследствие вражеского нападения произошло в 1611 г., когда польские интервенты, приведенные на Русь Лжедмитрием II, практически сожгли столицу, кроме Кремля и Китай-города. Началось все с того, что после смерти царя Василия Ивановича Шуйского, взошедшего на трон после изгнания Лжедмитрия I, власть в стране была захвачена так называемой Семибоярщиной — в нее входили князья Воротынский, Голицын, Лыков, Мстиславский, Трубецкой, а кроме них, бояре Романов и Шереметев. Эти самозваные правители не пользовались доверием ни у дворянства, ни у народа и практически не контролировали большую часть страны. Желая укрепить свое влияние, Семибоярщина заключила в августе 1610 г. договор с польским гетманом Жолкевским, в котором признала право на русский престол за королевичем Владиславом, а через месяц, в сентябре, мятежные бояре впустили в столицу польское войско. Интервенты расположились в центральной части Москвы — в Белом городе, Китай-городе и, разумеется, в Кремле. Сразу же после этого в городе начались грабежи и убийства мирного населения, в большинстве случаев сопровождавшиеся поджогами. Впрочем, благодаря внимательности и мужеству неустанно боровшихся с пожарами москвичей, катастрофы не произошло. В марте 1611 г. до измученной Москвы долетела весть, что на выручку к столице идет войско под командованием князя Дмитрия Михайловича Пожарского, к которому примкнуло народное ополчение, организованное земским старостой из Нижнего Новгорода Кузьмой Миничем Мининым. Воодушевленные москвичи, не дожидаясь прихода своих спасителей, подняли восстание. Но оно было жестоко подавлено, и, кроме значительных человеческих жертв, Москва поплатилась разрушенным Китай-городом. Тем временем войско освободителей подошло к Москве. В городе на улице Сретенке, у Петровских, Тверских, Яузских ворот Белого города, на Воронцовом поле, в Замоскворечье — завязались ожесточенные бои. Под натиском ополченцев интервенты отступили в пределы Белого города и заняли оборону. Лишь в апреле была взята штурмом часть Белого города, а полностью он был освобожден только в июле. Можно представить себе, какими разрушениями все это сопровождалось!

И, разумеется, нельзя не упомянуть оказавший громадное влияние на нынешний облик города пожар 1812 г., о причинах которого у историков до сих пор нет единого мнения (хотя, конечно, он произошел гораздо позже того периода, о котором пойдет речь в этой книге). В романе М. Н. Загоскина «Рославлев», поддерживающем патриотическую версию — что город был подожжен самими жителями, стремившимися изгнать оккупантов, — приводится яркая картина бедствия. «…Вся Неглинная, Моховая и несколько поперечных улиц представились их (французов. — М. Б.) взорам в виде одного необозримого пожара. Направо пылающий железный ряд, как огненная стена, тянулся по берегу Неглинной; а с левой стороны пламя от догорающих домов расстилалось во всю ширину узкой набережной… Узкой переулок… походил на отверстие раскаленной печи; он изгибался позади домов, выстроенных на набережной, и, казалось, не имел никакого выхода… В полминуты нестерпимый жар обхватил каждого; все платья Задымились. Сильный ветер раздувал пламя, пожирающее с ужасным визгом дома, посреди которых они шли: то крутил его в воздухе, то сгибал раскаленным сводом над их головами. Вокруг с оглушающим треском ломались кровли, падали железные листы и полуобгоревшие доски; на каждом шагу пылающие бревна и кучи кирпичей преграждали им дорогу: они шли по огненной земле, под огненным небом, среди огненных стен».

Этот пожар начался в тот же день, в который наполеоновские войска вступили в Москву. Одновременно возникло сразу несколько точек возгорания: горели Гостиный двор, занялись казенные склады в Замоскворечье, запылал Каретный ряд. Огонь бушевал шесть дней, уничтожив почти две трети городской застройки. Надо признать, что, были причастны французы к этой катастрофе или нет, они на первых порах пытались как-то бороться с огнем, но успеха не достигли. Почти не пострадал от пожара Кремль, в котором поселились Наполеон Бонопарт и его приближенные: там пожаротушение, разумеется, проводилось наиболее активно и старательно. И все же, убоявшись обступающих его временную резиденцию со всех сторон огненного шквала, Наполеон оставил свое убежище и переселился в Петровский дворец. Да, следует признать, что были ли французы на самом деле виноваты в возникновении пожара или нет, но их усилия, пусть и невольно, помогли отстоять Кремль от огненной стихии. Впрочем, не стоит воспринимать наполеоновскую солдатню как спасителей культурного наследия России: в данном случае они заботились только о себе. А вот когда речь заходит о подлинном отношении французских интервентов к культурно-историческим ценностям других народов, уместно припомнить, что практически все помещения (кроме, может быть, личных покоев императора), в которых французы побывали в Кремле, были разграблены и носили на себе явные следы вандализма. Это было неопровержимо установлено правительственной комиссией после освобождения Москвы. В кремлевских соборах французские солдаты, с полным пренебрежением к религиозным ценностям другого народа, устроили казармы и даже конюшни, причем в качестве попон для лошадей употребляли одеяния священнослужителей (!). Не следует забывать и о том, что, отступая, французы заминировали Кремль и успели частично взорвать его — после окончания Отечественной войны 1812 г. древнюю крепость пришлось реставрировать, буквально воссоздавая заново отдельные башни.

Но Москва, как сказочный феникс, возрождалась снова и снова. Словно живой организм, город заращивал раны от войн и пожаров, растворял в себе новостройки, придавая новшествам тот «особый отпечаток», который подметал А. С. Грибоедов. Следовательно, мы с вами вполне можем позволить себе интересную экскурсию — пройдя по столичным улицам, обнаружить вкрапленные в пласты более поздних эпох дошедшие до наших дней фрагменты древней, допетровской Москвы.