Абсолютные чемпионы океанийского судостроения – полинезийцы. Кроме балансирных лодок различных типов, предназначенных для ближнего плавания, они строили катамараны – двухкорпусные парусники внушительных размеров, способные преодолевать тысячи миль открытого океана. Как правило, длина таких лайнеров не превышала 20 метров, но нередко мастера спускали на воду 30-метровые или даже 40-метровые корабли, принимавшие на борт от 50 до 150 человек (до 300, по некоторым данным). На прочный киль и шпангоуты нашивали доски, пригоняя их друг к другу без малейшего зазора, так что конопатить внешний борт нужды не было. Обшивка фиксировалась вышеописанным способом – с помощью крепкого шнура, выделанного из волокон кокосовых орехов. Остов полинезийского катамарана – это две одинаковые большие лодки, соединенные между собой поперечными балками, на которые настилалась платформа. Такое оригинальное конструктивное решение позволяло не только взять на борт значительный груз, но и придавало судну хорошую остойчивость, сохраняя прекрасные ходовые качества.

Парусная оснастка двухкорпусных лодок дальнего следования у полинезийцев непрерывно эволюционировала. П. Ланге пишет, что первые катамараны несли на подветренном корпусе две вертикальные мачты с треугольными парусами, но со временем их место занял алебардо об разный парус (в виде половинки клешни краба) на одной-единственной мачте. Еще позже появился типичный океанийский треугольный парус, который устанавливали на короткой мачте, наклоненной вперед. Лодки подобной конструкции первым из европейцев увидел в XVII веке голландский мореплаватель Абель Тасман у берегов архипелага Тонга. Они резво бегали по волнам, оставляя за собой пенный след и развивая приличную скорость – не менее 8 узлов. А к XVIII столетию, когда у островов Тонга появились корабли Дж. Кука, полинезийцы реконструировали не только парусную оснастку, но и профиль своих катамаранов. Теперь корпус с наветренной стороны стали делать меньших размеров и широко практиковать точно такой же способ поворота, как у микронезийских балансирных лодок.

На палубе полинезийских судов, функцию которой выполняла платформа между корпусами, отводилось место для очага и размещались хижина, груз и продовольствие. Слово – П. Ланге.

Погрузив на борт своих вместительных двухкорпусных лодок запас провианта, женщин, небогатый скарб, домашних животных и культурные растения, «плывущие вдаль», как именовали себя полинезийские мореходы, навсегда покидали родные берега и уходили в неведомое, без устали штурмуя тихоокеанские горизонты. Размах и дерзость их начинаний не имеет аналогов в истории человечества: оставив за кормой архипелаги Западной Полинезии, они за несколько столетий расселились по всему Великому океану, проникнув до Гавайских островов, Новой Зеландии, острова Пасхи, берегов Американского континента и границы антарктических паковых льдов. И если вспомнить, что суда полинезийцев строились исключительно с помощью таких простейших инструментов, как акульи зубы, каменные тесла и раковины моллюсков, и не имели ни одной металлической детали, то уважение к этим морским бродягам возрастает стократ.

Мы говорили о трех основных разновидностях океанийских лодок, но в действительности их было, конечно же, много больше, причем некоторые считались пустячком, не заслуживающим упоминания. Об этом хорошо рассказал Те Ранги Хироа.

Чтобы уверенно пересекать тихоокеанские просторы почти в любых направлениях, полинезийские мореходы должны были овладеть непростым искусством навигации вдали от берегов. Пускаться в далекое плавание на авось, не имея представления о господствующих течениях и ветрах, – затея безнадежная и смертельно опасная. Океанийцы, шлифуя навыки кораблевождения из года в год на протяжении веков, сделались непревзойденными навигаторами. Не имея ни секстана, ни компаса, ни лага, они безошибочно находили дорогу посреди убийственно однообразной водной пустыни. Днем им указывали верное направление солнце, устойчивый ветер, висящие в небе птицы, кучевые облака, неподвижно застывшие над клочком далекой суши, и морская зыбь (движение волн в Тихом океане отличается редким постоянством), а ночью ориентировались по звездам, хотя в тропических широтах это весьма нелегкая задача. Но первопроходцы Южных морей досконально изучили звездное небо и прекрасно знали, когда и какие звезды появляются над горизонтом. Они следили за их движением по небосводу, а путеводные светлячки, висящие низко над горизонтом, помогали им отыскать нужное направление. Они могли по памяти описать положение небесных светил в разные времена года, что вполне заменяет компас при почти всегда безоблачном экваториальном небе.

Кроме того, в распоряжении океанийских мореплавателей имелось весьма оригинальное изобретение – так называемая прутиковая морская карта, помогавшая вычислить оптимальный курс среди редкой путаницы тихоокеанских архипелагов. Разумеется, это причудливое и хаотическое переплетение стебельков и раковин даже отдаленно не напоминало карты европейцев на бумаге или пергаменте, но полинезийские моряки без труда ориентировались в своей «карте», где раковины морских улиток обозначали острова, а древесные прутья и жилки пальмовых листьев – океанические течения, господствующие ветра и наиболее предпочтительные маршруты. Не следует забывать и о песнях народов Океании (в первую очередь – полинезийских, ибо только они сохранили историческую память о своем далеком прошлом), которые не только славили деяния предков и учили, как строить лодки, но и выступали в качестве своеобразных лоций, поясняющих, как лучше всего добираться от острова к острову. Например, на Гавайских островах удалось записать старинные песни о сотворении мира, и в одной из них повествуется в частности о том, как были «развешаны» на небесах путеводные звезды (перечисляются названия 81 звезды). Указано не только взаимное расположение звезд, но и такие нюансы, над каким островом (из числа обжитых) одна из них поднимается над горизонтом выше прочих. В древнем таитянском предании говорится:

Курс на это созвездие, которое у таитян именовалось иначе – Меремере, держали бесстрашные моряки, достигшие приблизительно в X веке Гавайского архипелага (впрочем, мнения специалистов на сей счет расходятся – в широком промежутке от VII до XIV столетия). Таити и Гавайские острова разделяет очень большое расстояние – 2 400 морских миль (почти 4 500 километров), и люди, которые умудрились его безболезненно преодолеть, ориентируясь по солнцу, звездам и морской зыби, по праву заслуживают почетного титула великих мореплавателей. Полинезийские песни содержат весьма точные указания по части океанских маршрутов. Известный русский путешественник позапрошлого века О. Е. Коцебу однажды спросил туземцев, каким образом они находят путь от одного острова к другому. Островитяне ответили, что подробное описание морских дорог можно легко отыскать в песнях. Коцебу замечает:

Да что там Гуам! А остров Пасхи, заселенный примерно в то же время, что и Гавайский архипелаг? Этот ничтожный клочок бесплодной вулканической суши площадью чуть больше 165 квадратных километров, лежащий на крайнем востоке Полинезии, почти в 4 тысячах километров от берегов Южной Америки и в 2–3 тысячах километров от ближайших обитаемых западных островов, был обнаружен в 1722 году голландским мореплавателем Роггевеном. Культура островитян, типично полинезийская по духу, имела целый ряд своеобразных местных черт (например, культ бога домашней и морской птицы, изображавшегося в виде человека с птичьей головой, который нигде больше в Полинезии не встречается), но подавляющее большинство серьезных исследователей не сомневается, что остров был заселен с востока.

О знаменитых каменных истуканах, вытесанных из вулканического туфа, наслышаны все, однако эта загадка скорее мнимая, чем подлинная, поскольку каменные изваяния найдены не только на острове Пасхи, но и на Гавайских и Маркизских островах, островах Общества и в Новой Зеландии. По-настоящему ценная находка – дощечки кохау-ронго-ронго с иероглифическими письменами, которые не расшифрованы до сих пор. Правда, Те Ранги Хироа считал, что они теснейшим образом связаны с ритуальными песнопениями во время религиозных церемоний и не являются письменностью в строгом смысле этого слова, но вопрос до сегодняшнего дня остается открытым.

Мореплавание островитян к приходу европейцев находилось в глубоком упадке и представляло собой довольно жалкое зрелище, хотя на груди одного из каменных истуканов можно видеть изображение типично полинезийской ладьи с надутым парусом. Кризис объясняется просто: на острове всегда ощущалась острая нехватка древесины, а к началу XVIII столетия леса были практически полностью сведены. Но выходцы с Маркизских островов, предположительно заселившие Рапануи (местное название острова Пасхи) в середине XII века, были отчаянными моряками, ибо обнаружить единичную точечную цель (165 квадратных километров!), лежащую далеко на отшибе, – задача архисложная. Между прочим, именно по этой причине остров Пасхи является самым уязвимым местом гипотезы Тура Хейердала о западном пути экспансии из Южной Америки. Дело в том, что древние перуанцы плавали на бальсовых плотах, которые не шли ни в какое сравнение по своим мореходным качествам с лодками народов Океании. Эти неуклюжие, неповоротливые суда не могли ходить против ветра и были игрушкой в руках капризной морской стихии. Конечно, чисто теоретически перуанцы могли достичь островов Полинезии, используя мощное Южное пассатное течение, но беда в том, что остров Пасхи лежит вне тропиков, в зоне менее устойчивых ветров и течений. Географ В. И. Войтов пишет:

Впрочем, о различных версиях заселения Океании мы поговорим чуть ниже, а пока разберемся с побудительными мотивами, толкавшими полинезийцев в неизведанные морские дали. Ведь в отличие от своих западных соседей они пренебрегали торговлей и не знали денежного обращения. Что же их заставляло искушать судьбу и пускаться в столь продолжительные и полные лишений плавания? Конечно, всегда можно предположить, что в лице «плывущих вдаль» мы имеем дело с редким и своеобразным психотипом морского номада наподобие степных кочевников Евразии. Всемирная история буквально пестрит грандиозными миграциями степняков за тысячи километров, которые не удается истолковать рационально. Нечто подобное могло приключиться и с предками современных полинезийцев: на протяжении сотен лет они все время находились в пути, и постепенно у них сложилась особая номадическая ментальность, своего рода «викингский» строй мышления, неуемная страсть к передвижению. Во всяком случае, этот акцент весьма отчетливо звучит в полинезийских песнях. Те Ранги Хироа сообщает:

Что и говорить, версия любопытная, но все-таки в ней чересчур много поэзии. Реальные причины полинезийской экспансии наверняка куда прозаичнее. В первую очередь, это острейший дефицит жизненного пространства, ибо многие острова Южных морей так малы, что рост населения вынуждал людей покидать насиженные места. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и такие факторы, как неудачные военные акции, разного рода социальные конфликты и даже экологические проблемы, которые на изолированных от внешнего мира островах могли оказаться весьма чувствительными. Как морскому народу должна видеться борьба с трудностями? Решение лежит на поверхности: спустить на воду лодки, ускользнуть в океан и снова попытать счастья за горизонтом. Между прочим, Те Ранги Хироа тоже не исключает подобного развития событий.

Иногда приходится слышать, что заселение островов Микронезии и Полинезии – не целенаправленная акция, а чистая случайность, результат навигационных ошибок в знакомых водах. Дескать, туземные лодки вместе с их экипажами, промышлявшими рыбу и морского зверя, просто-напросто уносило ветрами и течениями в открытое море. Большинство рыбаков находили последний приют в морской пучине, а те немногие счастливчики, которым довелось уцелеть, рано или поздно оказывались у неведомых берегов вдали от своей родины. Так постепенно, на протяжении веков, были заселены все сколько-нибудь пригодные для жизни острова Великого океана. Спору нет, случайные факторы вполне могли иметь место, но все же маловероятно, что они играли определяющую роль. Как возникли новые поселения на необитаемых островах, если достоверно известно, что полинезийские рыбаки, уходя в море на промысел, никогда не брали с собой женщин? Кроме того, гипотеза непреднамеренного заселения Океании совершенно не объясняет повсеместное распространение культурных растений и домашних животных. Те Ранги Хироа справедливо пишет:

Вдобавок апологеты этой весьма сомнительной гипотезы неявно исходят из того, что лодки островитян – жалкие ореховые скорлупки, которым не под силу преодолеть тысячи миль открытого океана. Однако мы уже убедились в безосновательности этой точки зрения, ибо ходовые качества океанийских судов трудно переоценить. Принципиальная возможность дальних морских экспедиций была хорошо показана в эксперименте, проведенном в 1977–1978 годах. Группа энтузиастов построила классический катамаран по традиционному полинезийскому рецепту с грузоподъемностью в 11 тонн и размерами 18 x 4,5 метра. Экипаж состоял из 15 человек; на борт погрузили местные продукты питания в качестве провианта, а также свинью, собаку, двух кур и семена растений. Эта лодка под названием «Хокулеа» за 35 дней без особого труда преодолела 5 тысяч километров, разделяющие острова Мауи (Гавайский архипелаг) и Таити. Затем она повторила тот же самый маршрут в обратном направлении. И хотя временами приходилось идти против ветра и пересекать мощные океанские течения, путешествие завершилось вполне успешно.

Так откуда и когда пришли на острова Океании ее коренные обитатели, создавшие пестрый веер интереснейших морских культур, которые, несмотря на локальные варианты, имеют между собой немало общего? Полной ясности в этих вопросах как не было, так и нет, и ученые продолжают решать «полинезийскую загадку». Классическая версия, горячим сторонником которой был Те Ранги Хироа, настаивает на южноазиатском происхождении полинезийцев. Л. де Бугенвиль, Дж. Кук, Ж. Ф. Лаперуз и другие европейские мореплаватели XVIII столетия тоже не сомневались, что местом исхода могла быть только Юго-Восточная Азия. О. Е. Коцебу одним из первых обратил внимание на близкое родство микронезийских и полинезийских диалектов с языками малайской группы. Впоследствии удалось найти не только языковые, но и многочисленные этнокультурные пересечения между океанийцами и народами Юго-Восточной Азии. Антропологически высокорослые и смуглые полинезийцы являются особой ветвью южных монголоидов (правда, Те Ранги Хироа полагал их европеоидной расой и выходцами из Передней Индии); заметная австралоидно-негроидная примесь у населения Меланезии легко объясняется близким соседством Новой Гвинеи. Между прочим, вполне ощутимые австралоидные черты просматриваются и у многих типичных полинезийцев, а жители Микронезии, по мнению специалистов, сочетают в себе признаки меланезийского, полинезийского и индонезийского происхождения. Гипотеза южноазиатского исхода имеет под собой серьезную научную базу.

Те Ранги Хироа считал, что предки полинезийцев жили на территории современной Индонезии. Возделывая таро, ямс, батат и плоды хлебного дерева, разводя кур и свиней и занимаясь рыбной ловлей, они шлифовали свои мореходные навыки, чему способствовали россыпи бесчисленных островов Зондского архипелага. Но события однажды повернулись так, что под давлением монголоидов из материковой Азии им пришлось оставить насиженные места и пуститься в дорогу. Располагая прекрасными средствами мореплавания и будучи искушенными навигаторами, они легко расстались с родной землей и смело отчалили в неизвестность. Как писал Гораций: cras ingens iterabimus aequor – «завтра снова мы выйдем в огромное море». Одна ветвь переселенцев пересекла Индийский океан и осела на Мадагаскаре и в Восточной Африке, а другая неторопливо двинулась навстречу солнечному восходу. По мнению новозеландского ученого, их путь лежал от внутренних морей Зондского архипелага через Микронезию в центральные районы Тихого океана. Около V века они достигли острова Раиатеа близ берегов Таити, откуда впоследствии расселились и на другие архипелаги Океании. Беспримерная экспансия растянулась почти на тысячу лет – с VI по XIV век. По-видимому, именно этот небольшой остров стал точкой кристаллизации полинезийского этноса. Во всяком случае, жреческое сословие, чрезвычайно влиятельное у полинезийцев, и основной корпус мифологических текстов сложились на островах Общества. В маорийских преданиях рассказывается: «Мы пришли с Гаваики Великого, Гаваики Длинного, Гаваики Далекого». Вероятнее всего, Гаваики – это и есть остров Раиатеа – легендарная прародина всех полинезийцев. Те Ранги Хироа символически изобразил схему их расселения в виде исполинского спрута, голова которого покоится на островах Общества, а щупальца протянулись в разные части Полинезии.

С тех пор как «Мореплаватели солнечного восхода» впервые вышли из печати, утекло много воды, и версия новозеландского ученого требует существенных поправок. Он писал:

Возможно, на островах Общества выходцы из Юго-Восточной Азии действительно появились не раньше V века, но многие другие архипелаги Центральной Полинезии были заселены гораздо раньше. Если верить радиоуглеродным датировкам, предки полинезийцев появились на островах Тонга еще за 1200–1300 лет до н. э., а на Самоа – на рубеже тысячелетий – примерно в 1000 году до н. э. Как бы там ни было, но очевидно одно: едва ли экспансия далеких предков, «идущих вдаль», представляла собой дружный и организованный морской поход, который можно приурочить к какой-то определенной дате. Вероятнее всего, было несколько миграционных волн, которые в разное время и по разным направлениям выплескивались в океанийский островной мир.

Косвенно об этом свидетельствуют и длиннейшие полинезийские генеалогии, которые Те Ранги Хироа, преисполненный европейского скепсиса, подвергает решительному усекновению. Понять ученого можно. Скажем, на Маркизских островах некоторые родословные насчитывают 160 поколений, и если принять, что продолжительность жизни одного поколения составляет примерно 25 лет, то нам придется танцевать от 2000 года до н. э. Очень нелегко вообразить, чтобы устная традиция (как известно, письменности у полинезийцев не было) могла вобрать в себя такую бездну событий. С другой стороны, он специально подчеркивает, что начало генеалогического перечня тонет в откровенных мифологемах, которые совершенно не поддаются расшифровке. Почему бы тогда не допустить, что это все-таки память об очень давних событиях, но искаженная до полной неузнаваемости? Быть может, все-таки стоит прислушаться к мнению австралийского археолога П. Беллвуда, который пишет:

Настаивать исключительно на микронезийском маршруте далеких предков полинезийцев современные ученые не спешат. Реконструировать точные пути их миграций сегодня вряд ли возможно (особенно с учетом нескольких переселенческих волн), поэтому они с равной вероятностью могли двигаться и через коралловые острова Микронезии, и вдоль северных берегов Новой Гвинеи, через Соломоновы острова, Новые Гебриды, Фиджи, Самоа, Тонга и далее на восток. Гавайские острова на севере, Новая Зеландия на юге и удаленные восточные архипелаги были освоены много позже. Не подлежит сомнению только одно: нулевой точкой следует считать Юго-Восточную Азию, чему имеется огромное количество этнокультурных, лингвистических и даже генетических подтверждений. А уж где конкретно следует искать прародину океанийцев – в Индокитае или на островах Зондского архипелага, – покажут будущие исследования.

Речь большинства туземцев Океании весьма напоминает малайский язык и диалекты других народов Индонезии и полуострова Малакка. В 1836 году немецкий лингвист Вильгельм Гумбольдт, брат всемирно известного ученого-энциклопедиста Александра Гумбольдта, неопровержимо доказал, что индонезийские и малайские языки, а также их далекая восточная ветвь – языки народов Полинезии – обнаруживают безусловное родство. Гумбольдт назвал эту семью малайско-полинезийской, но в наши дни, когда сравнительная лингвистика шагнула вперед, малайско-полинезийская семья изрядно подросла, включив в себя микронезийские и меланезийские наречия, и стала именоваться австронезийской, то есть южно-островной. Между прочим, весьма любопытно, что японский язык, который до сих пор не удалось отнести ни к одной из известных семей, обнаруживает бесспорное австронезийское влияние, по крайней мере, в фонетике и словаре. Таким образом, вполне вероятно, что японская речь, с корнями и грамматикой совсем иного генезиса, легла на австронезийский языковой субстрат, основательно им пропитавшись. В таком случае айны – народ, некогда населявший Камчатку, Сахалин, Курилы и Японский архипелаг, а ныне уцелевший только на острове Хоккайдо, – возможно, представляют собой архаический осколок древнего этноса, ушедшего с недружелюбных побережий Индокитая.

Притчей во языцех остается Новая Гвинея. Надо сказать, что этот второй по величине остров в мире – едва ли не самая большая загадка в сравнительно-историческом языкознании. Сколько там имеется языков, в точности не знает никто, но большинство специалистов называет фантастическую цифру – около 800. Это колоссальное, совершенно небывалое лингвистическое разнообразие, самое большое в мире. Правда, некоторые папуасские племена говорят на австронезийских языках, которые состоят в близком родстве с диалектами туземцев всей остальной Океании. Но большая часть папуасских языков не имеет никакого отношения к малайско-полинезийской группе, как, впрочем, и к другим известным макросемьям. С другой стороны, отдельные меланезийские этносы тоже говорят на неавстронезийских языках, весьма близких к папуасским наречиям (племена Новой Ирландии, Новой Британии и Соломоновых островов). Даже в Индонезии кое-где встречаются диалекты, разительно не похожие на австронезийские языки. Если при этом вспомнить предания микронезийцев с архипелага Гилберта о темнокожих и низкорослых аборигенах, поклонявшихся пауку и черепахе, то можно без труда согласиться с мнением некоторых археологов и лингвистов о нескольких волнах мигрантов, в разное время выплескивавшихся на океанийские острова.

Н. Н. Миклухо-Маклай в юности (слева) и в зрелом возрасте (С.-Петербург. Начало 1880-х годов)

Невероятную лингвистическую пестроту Новой Гвинеи отмечали еще первые европейские исследователи в позапрошлом веке. Например, наш соотечественник Н. Н. Миклухо-Маклай, проживший среди папуасов несколько лет, писал, что языки двух деревень, находящихся друг от друга всего в часе ходьбы, зачастую настолько разнятся между собой, что люди не могут обойтись без услуг толмача. Если все океанийские языки (за исключением папуасских) входят в австронезийскую семью, а крайне плохо изученные австралийские тоже, по всей видимости, образуют некое единство в рамках одной-единственной макросемьи, то на Новой Гвинее таких макросемей несколько. Выдающийся российский лингвист С. А. Старостин пишет:

Ностратические языки (от итальянского nostro – «наш») – гипотетическая языковая макросемья, древняя языковая общность, распавшаяся примерно 15 тысяч лет назад на индоевропейские, алтайские, уральские, дравидийские, афразийские и некоторые другие языки. Гипотеза о родстве ностратических языков была впервые выдвинута датским ученым Х. Педерсеном, а работы отечественного лингвиста В. М. Иллич-Свитыча доказали ее научную обоснованность. Правда, у некоторых лингвистов имеются большие сомнения относительно правомерности включения в эту макросемью афразийских (семито-хамитских) языков, распространенных в Передней Азии и Северной Африке. Например, С. А. Старостин полагает, что афразийские языки – такая же глубокая семья, как ностратические, а их единство восходит к более глубокому уровню – 18–20 тысяч лет тому назад.

Антропология вкупе с генетикой и молекулярной биологией тоже настаивает на азиатском происхождении океанийцев. Популяция ранних сапиенсов, появившихся в Восточной Африке около 200 тысяч лет назад, была, по всей вероятности, в высокой степени гомогенной. Палеоантропологические находки свидетельствуют, что она несла в своем физическом облике еще достаточно много архаических черт своего предка – человека прямоходящего (Homo erectus), но никаких рас в ту далекую эпоху еще не было. Они образовались много позже, по мере расселения Homo sapiens по земному шару. Около 100 тысяч лет назад наши предки проникли в Палестину и на Ближний Восток, а 60–70 тысяч лет назад постепенно заселили Азию, вплоть до Тихого океана. Во всяком случае, молекулярно-генетические исследования, проведенные среди некоторых племен, населяющих Малайзию, показали наличие в отдельных фрагментах ДНК уникальных мутаций, которые могли возникнуть никак не раньше 60 тысяч лет назад, причем этот процесс совершался уже в Азии. Древнейшая генетическая линия, с которой эти мутации можно сравнить, сформировалась в Африке примерно 84 тысячи лет назад. Таким образом, ученым удалось приблизительно оценить скорость заселения азиатского региона. Оказалось, что темп колонизации был весьма высок и составлял величину от 0,7 до 4 километров в год.

Чуть менее 40 тысяч лет назад человек разумный, как мы знаем, проник в Европу и примерно тогда же неведомыми нам путями достиг Новой Гвинеи и Австралии. Впрочем, о неведомых путях сказано больше для красного словца, поскольку Земля переживала в ту пору очередной ледниковый период. Уровень Мирового океана был тогда на пару сотен метров ниже современной отметки, поэтому Малакка, Зондский архипелаг и Новая Гвинея представляли собой единый массив суши. Люди пришли в солнечную Австралию пешком, даже не замочив ног. В Сибири сапиенсы впервые появились 60 тысяч лет назад, а около 20 тысяч лет назад приступили к освоению Американского континента, пройдя по так называемому Беринговому мосту, соединявшему в ту эпоху Евразию с Новым Светом. Впрочем, единого мнения относительно точной даты заселения Америки у специалистов нет; по мнению некоторых ученых, проникновение людей в Новый Свет осуществлялось в несколько приемов на протяжении сравнительно большого временного промежутка – от 32 до 12 тысяч лет назад.

Если люди пришли в Юго-Восточную Азию и на Новую Гвинею еще в незапамятные времена, то чем можно объяснить антропологический полиморфизм населения этого региона? Почему все такие разные? Папуасы и меланезийцы темнокожие и курчавые, австралийские аборигены несут в своем физическом облике целый ряд глубоко архаических признаков, изящные и смуглые полинезийцы похожи на европейцев, а туземцы Микронезии представляют собой некий микст, сочетающий полинезийские, меланезийские и австралоидные черты.

Решающее слово, как всегда, остается за генетикой. Вспомним, что популяция ранних сапиенсов, выплеснувшаяся из Африки в Евразию, была очень небольшой, а последующее освоение континентов опять же осуществлялось малыми группами. Каждая такая группа уносила не весь человеческий генофонд, а какую-то случайную его часть. Попросту говоря, расы – это не результат приспособительной эволюции в новых условиях, а элементарный продукт малых выборок. Между прочим, Чарлз Дарвин понял это еще более сотни лет назад и писал, что расы – отнюдь не продукт обычного естественного отбора. Расселение человечества по планете приводило к тому, что небольшие коллективы, отправившиеся за тридевять земель, рано или поздно оказывались в изоляции, и принесенные немногими членами случайные признаки усиливались со временем в результате инбридинга – близкородственного скрещивания. Исследования по гибридизации ДНК людей разных рас (есть такая методика, на которой мы не будем здесь останавливаться) показали, что первыми от африканской ветви отделились народы, давшие начало расам, образовавшимся вне Африки, то есть всем, кроме негроидов и эфиопов. Затем этот единый евразийский ствол пустил еще два побега. Западная ветвь дала начало европейцам и индийцам, а восточная образовала густую поросль локальных вариантов, среди которых находятся все прочие – от индейцев Америки, восточных и юго-восточных монголоидов до папуасов, океанийцев и австралийских аборигенов.

Резюмируем: имеющиеся на сегодняшний день факты – языковые, этнокультурные, антропологические и молекулярно-генетические – позволяют достаточно уверенно говорить, что прародина народов Океании находилась в Индокитае или на островах Зондского архипелага. После 2000 года до н. э. их стали выдавливать оттуда континентальные монголоиды, двинувшиеся на юг, и переселенцам, которые успели за это время стать морским народом, не оставалось ничего другого, как поднять паруса и двинуться навстречу солнечному восходу.

Однако теория азиатского происхождения океанийцев устраивает далеко не всех. Некоторым специалистам путь с запада на восток видится крайне маловероятным и сопряженным с многочисленными трудностями, поскольку преобладающие течения и господствующие ветра имеют обратное направление. Отметим, что последнее утверждение не вполне справедливо. Центральная часть Тихого океана – весьма динамичный регион, и вопреки распространенному мнению ветра и течения вовсе не препятствуют его освоению с запада на восток. П. Ланге пишет:

Вспомним вдобавок о навигационном потенциале океанийских лодок под косыми парусами, способных ходить круто к ветру, и тогда дискуссия о невозможности миграций в направлении с запада на восток покажется неплодотворной.

Плот «Кон-Тики» (Рисунок из книги Тура Хейердала Экспедиция «Кон-Тики», изданной в 1948 году)

Тур Хейердал в разные годы

Однако при всем уважении к личности Хейердала его замечательно интересный опыт требует, на наш взгляд, одной существенной оговорки. Принципиальная возможность некоего деяния еще не означает автоматически, что подобное деяние было когда-то осуществлено.

Не следует забывать и о том, что участники экспедиции пустились в дорогу во всеоружии современных знаний о преобладающих ветрах и течениях в этой части Тихого океана, каковых по понятным причинам не было у древних перуанцев. Кроме того, совершенно непонятны мотивы, которые могли толкнуть американских индейцев в столь опасное плавание. Если же учесть тот факт, что ни одна из культур Мезоамерики – ни майя, ни ацтеки, ни инки, не говоря уже о доинкских культурах на территории современных Эквадора и Перу – никогда не была народом мореплавателей, то гипотеза Хейердала и вовсе повисает в воздухе. Да, они плавали по озеру Титикака на хрупких тростниковых лодках и даже, быть может, добрались до Галапагосских островов на своих неуклюжих плотах (там обнаружена древнеперуанская керамика), но какая неведомая сила могла их увлечь за тысячи миль от родных берегов, если в их распоряжении был огромный, почти неосвоенный континент?

Доисторическое мореплавание у западных берегов Южной Америки – штука вообще сомнительная, поскольку его развитию не благоприятствуют специфические природные условия региона: малое число удобных бухт, холодное перуанское течение, мертвая зыбь в прибрежной полосе и т. д. Цивилизации мореходов вырастали прежде всего там, где для этого имелись подходящие условия – изобилие островов и сравнительно небольшие внутренние моря (вспомним хотя бы Средиземноморье). Предки полинезийцев тоже отнюдь не исключение, ибо оттачивали свое навигационное и судостроительное мастерство в островных лабиринтах Индонезийского архипелага и только спустя много лет отважились на покорение Великого океана. Кстати, более чем трехмесячный дрейф «Кон-Тики» до атоллов Туамоту тоже говорит о многом, особенно если сравнить его с 35-суточным плаванием катамарана «Хокулеа» между Гавайскими островами и Таити.

Языки коренных обитателей Американского континента относятся к америндской макросемье (возможно, семей там даже больше), которая не имеет ничего общего с австронезийской семьей, а присутствие отдельных слов из языка индейцев кечуа в диалектах полинезийцев легко объясняется банальным заимствованием, так как вояжи мореплавателей солнечного восхода к берегам Америки сегодня считаются непреложным фактом. Хлопчатник и батат – культуры американского происхождения, весьма популярные в Полинезии, – тоже, бесспорно, завезены из Нового Света, но сделали это вовсе не мифические перуанские мореходы, а сами полинезийцы. Наконец, молекулярно-биологические исследования однозначно свидетельствуют о гораздо большей генетической дистанции между народами Океании и американскими индейцами по сравнению с населением Юго-Восточной Азии.

Итак, подавляющее большинство серьезных ученых весьма скептически относятся к теории американского исхода, справедливо полагая, что она очень слабо аргументирована. Пальма первенства в освоении Океании по праву принадлежит южноазиатским народам, и нам остается только восхищаться отвагой и предприимчивостью древних мореплавателей. «Никогда не затмится слава ваших лодок – лодок, бороздивших пучины океана», – сказано в одной из маорийских песен.