 Не так-то легко выделить черты характера, присущие
всем австрийцам — столько в них намешано разных кровей (швабской,
кельтской, славянской). Чего стоят одни венцы: их смешанные браки и, как
следствие, полный противоречий нрав вошли в легенду. Одни считают, что
они веселы, радушны и у них золотое сердце, другие — что они неискренни,
угрюмы, раболепны и сварливы. Но, вероятнее всего, отчасти правы и те и
другие.
Характер жителей других уголков Австрии, кажется, не
столь противоречив, как у венцев, что отчасти обусловлено местом их
рождения и/или национальной принадлежностью родителей. Так, скажем, в
жителях Форарльберга и тирольцах сильны присущие швейцарцам черты —
прилежание, бережливость, набожность и упрямство. Патриотизм и даже
шовинизм особенно распространены среди горячих каринтийских парней, что,
к сожалению, порой доставляет неприятности проживающей в тамошних краях
внушительной словенской общине. В общем, нация, названная
«австрийцами», сформировалась в результате смешения множества языков,
характеров и взглядов на окружающий мир. Она впитала в себя разные
культурные традиции, и потому ее представители могут одновременно
придерживаться диаметрально противоположных взглядов. (Именно
воинственными австрийцами был основан первый в мире институт по изучению
проблемы военных конфликтов и высказана странная мысль о создании
общеевропейского союза — по взаимному согласию, не с помощью силы.) Остальные
типичные для многих австрийцев черты характера сложились у них в эпоху
Меттерниха (1814—1848 гг.), когда послушание железным кулаком вбивалось в
хребет нации. Послушание с одной стороны, и тактика «внутренней
эмиграции» (речь о которой пойдет дальше) с другой, оказались тем
стержнем, что помогал австрийцам выстоять в трудную минуту. Внутренняя эмиграция Австрийцы, чтобы не навлечь на себя неприятностей со стороны
начальства, научились пускать пыль в глаза и жить двойной жизнью, одна
сторона которой предназначается для всеобщего обозрения, а вторая — для
личного пользования. Они стали непревзойденными мастерами по
существованию в двух параллельных мирах сразу. В результате
австрийцы привыкли скрывать за внешним благополучием растущее
недовольство. Здесь-то как раз и кроются истоки их противоречивого
отношения к власти, смеси подобострастия с презрением, которым они
обдают всех, кто, по их мнению, принадлежит к числу облеченных этой
властью. В Австрии срывание масок превратилось в национальную забаву,
доставляющую всем огромное удовольствие, ведь маски на то и существуют,
чтобы их срывать. Драматург Франц Грильпарцер, который во многих
отношениях был истинным австрийцем, угрюмый гений, работавший в
неподверженном влиянию экономической конъюнктуры государственном
секторе, как-то заметил, что его соотечественники «считают, будто
величие опасно, а слава — пустая суета». Этого взгляда австрийцы,
по-видимому, придерживались еще задолго до падения своей великой
империи. Он возник на основе критического отношения к власти (тогда
существовавшей в форме абсолютной монархии) и самоиронии человека,
бывшего умнее (или только так полагавшего) тех, кому ему приходилось
подчиняться. В результате характер австрийца полон удивительных
противоречий: он одновременно логичен и непредсказуем. Австрийцы то
добродушны, то злы, то искренни, то лживы, то чересчур доверчивы, то
чрезмерно подозрительны. И потому в Австрии можно увидеть, как
какая-нибудь надменная особа вдруг смиренно кается, а осмеянию наравне с
шарлатанами подвергаются и настоящие ученые. Консервативное начало против творческого В
полном парадоксов характере австрийца глубоко консервативное начало
смешалось с интересом ко всему новому и склонностью к изобретательству.
Подобное внутреннее противостояние обычно заканчивается тем, что
официальные власти дают новым идеям от ворот поворот. Впрочем, порой
выходит и по-другому. Так, например, население вознегодовало, когда
император Иосиф II попытался ввести в обиход гробы повторного
использования: у них откидывалось дно, и труп падал в могилу.
(Император, жалуясь на склонность своих подданных к мотовству, был
вынужден пойти на попятную.) Австрийцы винят твердолобых
консерваторов в том, что здесь игриво называют osterreichische
Егfinderschicksal, т. е. в пренебрежительном отношении к тем, кто
предлагает нечто новое. Облеченные властью лица и мелкие чиновники
используют для отпугивания новоявленных изобретателей одну из трех
заранее приготовленных фраз: 1) «Das Ьатта noch nie gemacht», т. е. «Мы
никогда этого не делали (и не собираемся)»; 2) «Das hamma im-mer schon
so gemacht», т. е. «Мы всегда так делали (и не намерены что-либо
менять)»; 3) «Dakonntein jeder kommen», т. е. «Тогда каждый сможет
являться к нам (и требовать внедрить в производство такое же ерундовое
изобретение, как ваше)». Австрийца нелегко склонить к нарушению
вековых традиций даже ради модернизации производства и повышения
производительности труда. Он свято соблюдает религиозные праздники и
живет в своем старом добром мире, где наемные работники получают к
празднику щедрую премию. Он изо дня в день питается сосисками, пьет
пресное пиво и молодое белое вино, по вкусу напоминающее металлические
опилки. Всему новому он предпочитает давно привычное, опробованное,
многократно испытанное и в попытке что-то изменить видит желание чужаков
поживиться за его счет. Но вот это его консервативное настроение
проходит, и он снова открыт новым идеям и нетерпим к лицемерным речам,
продиктованным либо собственным корыстным интересом, либо нежеланием
оторвать свой зад от кресла. Эта нация подобна двуликому Янусу.
Даже шествуя вперед твердой поступью, она часто оглядывается назад — и
наоборот. Иронически посмеиваясь, она старается улизнуть и от мертвой
хватки прошлого, и от несусветных притязаний будущего. Пытливому уму
австрийцев от природы присущ скептицизм. С одной стороны, они одержимы
работой, а с другой — прекрасно понимают всю тщету человеческих усилий. В Австрии популярен следующий анекдот: — Почему все бегут словно на пожар? — Соревнуются в марафонском беге, — раздается ответ. — Чего ради? — Первому, кто придет к финишу, достанется ценный приз. — Ага. А зачем бегут остальные? | 
