 Основной тип француза Тайная мечта каждого
француза – быть похожим на Сирано де Бержерака, замечательного хвастуна
и щеголя, героя комедии Эдмона Ростана. Сирано, как и д'Артаньян, был
гасконцем, болезненно воспринимавшим недостатки собственной внешности и
способным сокрушить любого, кто осмелился бы над ним посмеяться; это
великий рубака и, в то же время, замечательный поэт, чьи стихи
проникнуты бесконечной нежностью; это страстный любовник, однако он
погибает из-за своей великой (самой великой в мировой литературе!)
любви, увы, неразделенной; это, в общем-то, неудачник, но поражения он
терпит столь блистательно, что достоин всяческого восхищения. И вот что,
пожалуй, в Сирано для французов дороже всего: он даже умирает
щегольски, не отступив ни на шаг! Ну а о своей мечте стать
похожим на Жерара Депардье любой француз говорит открыто. Когда в 1991
году на роль Сирано выбрали именно Депардье, это была поистине
гениальная режиссерская находка: ведь он входит в список – и
довольно-таки длинный! – французских звезд (Эдит Пиаф, Ив Монтан и " les
autres ", то есть "многие, многие другие"), которым удалось подняться
"из грязи в князи". Французам нравится, когда у их героев и героинь –
как реальных, так и вымышленных, – печальное прошлое: чтобы в детстве их
развратили, обездолили, сделали соучастниками преступлений – чтобы,
короче говоря, они были изгоями, которым удалось пробиться лишь ценой
огромных усилий. Депардье французы любят прежде всего не за
кинематографические роли, а за то, что он делает в реальной жизни. С
точностью до наоборот действует, например, давнишняя голливудская
система, при которой экранный персонаж буквально превращается во
всеобщего идола. Депардье – прежде всего мужчина, а уж потом кинозвезда.
Он способен отказаться от большой роли в фильме, потому что в его
поместье созрел виноград и на носу сбор урожая, или открыто заявить, что
если бы он был женщиной, то непременно соблазнил бы режиссера Ридли
Скотта, которого называют "стихийным бедствием". Выдумщики Экспериментаторы
по природе, французы отличаются особой любовью ко всяким выдумкам и
фантазиям. Это одна из наиболее ярких черт французского национального
характера. Нет такого совершенства, которое нельзя было бы испортить,
нет ничего абсолютно прекрасного, чего нельзя было бы опошлить.
Собственно, французов куда больше интересует не некий конкретный конец
пути, а само путешествие и те заманчивые возможности, которые оно сулит. Им
нравятся любые новые идеи и концепции, они постоянно забавляются с
такими серьезными вещами, как демократия, ядерная энергия, железные
дороги и всякие технические штучки. Главное для французов – быть
на высоте самых современных требований. Они с удовольствием проглотят
даже вопиющее надувательство, если им докажут, что это абсолютнейшая
новинка, на которой еще не высохла краска. Французы не разделяют
британского цинизма по отношению к рекламе. Англичане вполне могут
восхищаться рекламой, но покупать отнюдь не спешат, ну а французы
рекламу как таковую не ценят вовсе, зато сломя голову бросаются покупать
любую новинку. Похоже, им нравится ощущение быстротечности
жизни, ее бешеная скорость, ее энергетика, стиль, переменчивая мода. Им
вообще нравится все самое модное – одежда, сленг, самые последние фильмы
и всевозможные технические изобретения; но у понятия "самый модный"
жизнь заведомо коротка, иногда всего несколько дней, и вскоре "самое
модное" становится достоянием вчерашнего дня. Недаром в философии
французов понятие " passe ", "прошлое", является одним из ключевых. При
подобном подходе в жизни с одной стороны может господствовать элитарная
технократия, а с другой – совершенно дурацкие культы, например
пресловутый " Dur - Etre " ("Быть ребенком так трудно!"), когда орды
девочек-подростков с детскими сосками на шее, кривляясь и сюсюкая,
выкрикивают слова популярной песенки. Здесь, как и во всем, что они делают, французы постоянно балансируют между возвышенным и нелепым. Самовосприятие Интеллектуально
и духовно французы по-прежнему в большой степени чувствуют себя
связанными с землей, невероятно романтизируя сельскую, деревенскую
жизнь. Каждый француз в душе – истинный " paysan " ("пейзанин"). Давно уехавший из родных мест и живущий в городе француз способен
простить все на свете дородному селянину, который на досуге стреляет
белок, откармливает подвешенных в сетке гусей, чтобы сделать "fois gras"
(паштет из гусиной печенки), а собственную печень истязает грубым
сидром. Таким крестьянам можно простить даже баррикады из отживших свое
тракторов, или забрасывание камнями полицейских, или (тем более!)
сжигание живьем английских ягнят. Даже когда французы нервно
курят, сидя за рулем своих "пежо" и "рено", застрявших в пробке,
вызванной подобными акциями протеста, в глубине души они исполнены
глубокого сочувствия к этим правонарушителям и ощущают с ними истинное
духовное родство. Взяв старт с простой деревенской площади,
французы достигли невероятных высот интеллектуального развития. Если
постиндустриальные общества Великобритании, Германии, Японии и США были
поглощены одним нездоровым занятием: деланием денег, то французы не
только стояли у колыбели европейской культуры, но и приумножили ее
плоды, ибо, по их глубокому убеждению, европейская культура –
единственная культура в мире, которой действительно стоит обладать! 58 миллионов философов Для
француза очень важно слыть " serieux ", человеком серьезным. Серьезные
научные дискуссии, напркмер, разгораются во Франции повсюду и по любому
поводу – обсуждаются произведения литературы, демократические свободы,
неприкосновенность частной жизни и т.д. Вообще, каждую из граней
современной действительности, даже самую мельчайшую, французы изучают
как бы под неким философским микроскопом. В 1992 г. перед референдумом
всем гражданам страны был разослан текст Маастрихтского соглашения. И,
разумеется, каждый француз этот текст прочитал! В связи с тем,
что жители Франции поголовно увлечены различными философскими веяниями и
концепциями, ими куда сложнее управлять, чем, скажем, немцами, которые
по натуре своей склонны подчиняться государственной власти, или
англичанами, которые, хоть и будут ворчать, но все же поступят, как им
было ведено. Во всех странах Запада существует проблема
безработицы. Для американцев, испанцев, голландцев, датчан, итальянцев,
англичан, немцев и бельгийцев эта проблема вполне конкретна: нехватка
рабочих мест. А вот для французов это, прежде всего, вопрос
"цивилизованности государства". Стоит обронить словечко, и от
Нанта до Нанси, от Канн до Кале подающие надежды философы, сидя за
своими персональными компьютерами, примутся формулировать новые теории и
концепции. А по всей Франции еще 58 миллионов философов замрут в
нетерпеливом ожидании. |
