Комедия (1850)
Купеческая дочь на выданье, Олимпиада Самсоновна
(Липочка) Большова, сидит одна у окна с книжкой и, рассуждая, «какое
приятное занятие эти танцы», начинает вальсировать: она уже полтора года
не танцевала и боится, если что, «оконфузиться».
Танцует плохо. Входит мать, Аграфена Кондратьевна:
«Ни свет ни заря, не поемши хлеба Божьего, да и за пляску тотчас! Мать и
дочь скандалят, видимо, привычно: «Все подруги с мужьями давно, а я
словно сирота какая! <…> Слышите, найдите мне жениха, беспременно
найдите! <…> Я уж и так, как муха какая, кашляю! (Плачет.)»
Приходит сваха устинья Наумовна. Липочка хочет
жениха «из благородных», отец — богатого, мать — купца, «да чтоб лоб
крестил по-старинному», Приходит Сысой Псоич Рисположенский, стряпчий,
выгнанный из суда за пьянство. Над ним трунят. Но пришедшему хозяину,
Большову, стряпчий нужен всерьез: он подумывает, не объявиться ли
несостоятельным должником (первое название комедии было «Банкрот»).
Женщины уходят, и хозяин со стряпчим углубляются в эту тему. Стряпчий
советует переписать все имущество на приказчика Лазаря Елизарыча
Подхалюзина. Входит и он, рассказывая, как учит продавцов в лавке
надувать покупателей «поестественнее».
большов читает газету. В Москве — цепь банкротств, в
основном, судя по всему — «злостных», намеренных; и каждое, каждый
отказ от уплаты долгов естественно влечет следующие. «Да что они,
сговорились, что ли!.. Тут их не пересчитаешь…» И купец решается.
Главный вопрос: можно ли доверять тому, на кого перепишешь свое добро,
чтоб укрыть от описи за долги?
Подхалюзин шлет мальчишку Тишку за рябиновкой для
Рисполо-женского, к которому у него дело, и предается мыслям вслух. «Я
человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и
греха нет никакого, потому он сам <…> против закона идет!» Лазарь
влюблен в Липочку и строит уже новые планы, включающие женитьбу на ней:
«Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого спрыгнуть можно».
И, угощая стряпчего, спрашивает, сколько ему обещал большов за «всю эту механику», и сам обещает не тысячу, а две.
Приходит сваха, он и ей обещает столько же да
соболью шубу в придачу — «из живых сошьем», — если она отвадит уже
намеченного «благородного» жениха: пусть скажет ему, что Большов
разорен. Приезжает домой сам большов, в доме паника по ошибке:
показалось, что он «хмельной». Лазарь заводит с ним разговор о женитьбе —
не прямо заводит, но, услыхав в третий раз о том, что Липочка «барышня,
каких в свете нет», Большов берет быка за рога. Лазарь скромничает:
«Где же мне с суконным-то рылом-с? — Ничего не суконное. Рыло как рыло».
Конечно, перевести побольше добра не на приказчика, а на будущего зятя —
в интересах Большова.
В доме готовятся к сватовству. По-своему
торжественно настроен и Самсон Силыч, но появляется устинья Наумовна с
плохими вестями: якобы жених капризничает. «А, лягушка его заклюй, нешто
мы другого не найдем? — Ну, уж ты другого-то не ищи, а то опять то же
будет. уж другого-то я вам сам найду», — говорит сам большов и знает,
что говорит.
К компании присоединяются ключница Фоминишна,
Рисположенский, Лазарь, и большов торжественно объявляет Лазаря женихом.
Переполох. Липочка просто скандалит. «Велю, так и за дворника выйдешь!»
— цыкает на дочку большов. «Маменька-с! Вам зятя такого, который бы вас
уважал и, значит, старость вашу покоил — окромя меня не найтить-с.
<…> Вы, маменька, вспомните это слово, что я сейчас сказал», —
говорит Лазарь вслед хозяйке и, оставшись с глазу на глаз с разъяренной
Липочкой, сообщает ей, что дом и лавки теперь — его, а «тятенька-то ваш:
банкрут-с! <…> Да что же это такое со мной делают? Воспитывали,
воспитывали, потом и обанкрутились!» И Липочка, помолчав, соглашается, с
условием: «Мы будем жить сами по себе, а они сами по себе. Мы заведем
все по моде, а они как хотят». Тут же зовут «их» и начинается семейное
торжество. И большов объявляет: «Тебе, Лазарь, дом и лавки пойдут вместо
приданого, да из наличного отсчитаем. <…> Только нас со старухой
корми, да кредиторам заплати копеек по десяти. — Стоит ли, тятенька, об
этом говорить? <…> Свои люди — сочтемся!» Торжество в разгаре.
Сваха льет вино за шиворот стряпчему.
Начальные ремарки последнего действия: «В доме
Подхалюзиных богато меблированная гостиная. Олимпиада Самсоновна сидит у
окна в роскошном положении, на ней шелковая блуза, чепчик последнего
фасона. Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед зеркалом». Чета
наслаждается счастьем. Липа просит купить тысячную коляску. Лазарь
готов. Липа говорит французский комплимент. Лазарь в восторге. Приходит
устинья Наумовна за обещанным. «Мало ли, что я обещал!» — прямо говорит
свахе Подхалюзин, и та уходит с сотенной бумажкой вместо обещанных тысяч
и неважным платьицем от Липочки вместо собольего салопа. «Никак
тятеньку из ямы выпустили», — углядела в окно Липочка. «Ну нет-с, из
ямы-то тятеньку не скоро выпустят; а надо полагать, <…> так
отпросился домой» — и Лазарь зовет тещу.
Большов и раньше жаловался на здоровье; «словно с
того света выходец» — причитает жена. Он хочет отдать кредиторам по
двадцать пять копеек за рубль долга, как сам и собирался вначале.
Те согласны (в долговой тюрьме, «яме», заключенных должников содержали
за счет кредиторов). Но сидеть Большову, а решать Под-халюзину: теперь
деньги — его. И он отказывается при полной Ли-почкиной поддержке. «—Я,
тятенька, не могу-с! Видит Бог, не могу-с! <…> — Выручайте,
детушки, выручайте! <…> Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила —
свет не видала. Что ж, мне прикажете отдать вам деньги да самой опять в
ситцевых платьях ходить? — Что вы, что вы! Опомнитесь! Ведь я у вас не
милостыню прошу, а свое же добро! — Мы, тятенька, сказали вам, что
больше десяти копеек дать не можем — стало быть, и толковать об этом
нечего». Таково Липочкино последнее слово. «Ведь я злостный —
умышленный… меня в Сибирь сошлют. Господи! Коли так не дадите денег,
дайте Христа ради!» — уже плачет большов. Аграфена Кондратьевна в голос
проклинает и зятя и дочь. Весь результат: «Я, так и быть, еще пять
копеечек прибавлю» — вздыхает Лазарь. Отчаявшийся большов встает и
уходит с Аграфеной Кондратьевной.
«Неловко-с! <…> Тишка! Подай старый сюртук,
которого хуже нет». Подхалюзин решает сам поехать поторговаться с
кредиторами. Является Рисположенский, как и сваха, за обещанными
деньгами, и с ним обходятся так же, как со свахой, и еще хуже: «Должны!
Тоже, должны! Словно у него документ! А за что — за мошенничество! —
Нет, погоди! Ты от меня этим не отделаешься! — А что же ты со мной
сделаешь? — Язык-то у меня некупленный. — Что ж ты, лизать, что ли, меня
хочешь? — Нет, не лизать, а <…> — Я… Я вот что сделаю:
почтеннейшая публика! — Что ты, что ты, очнись! — Ишь ты, с пьяных глаз
куда лезет!» Рисположенский лезет прямо в зрительный зал с криками:
«Тестя обокрал! И меня грабит… Жена, четверо детей, сапоги худые!» Но
последнее слово и тут — за Подхалюзиным: «Вы ему не верьте, это он, что
говорил-с, — это все врет. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть,
во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем: милости просим!
Малого робенка пришлете — в луковице не обочтем».
А. И. Журавлева |