Драма (1859)
В ожидании возвращения с заработков из Петербурга
оброчного мужика Анания Яковлева, «человека из души гордого,
своеобышного», работящего и хозяйственного, в празднично убранной избе,
тревожно поглядывая на заметенную дорогу, беседуют две старухи —
Спиридоньевна и Матрена, мать Лизаветы, жены Анания, в отсутствие мужа
вступившей в любовную связь с молодым помещиком Чегловым-Соковиным и
прижившей от него ребенка.
В окно видно, как подъезжает подвода. Ананий, еще не
зная ничего, ласково под руку ведет встречавшую его Лизавету в дом и
раздает всем гостинцы. За столом «умные речи» Анания об устройстве
чугунки да корабельного дела, о превосходстве торгового человека над
мастеровым, обещания нынешним годом взять с собой в Питер Лизавету
настораживают собравшихся. Лизавета вспыхивает, а подвыпивший дядя
Никон, пустой, задельный мужичонка, за четвертачок подвезший Анания,
хвастаясь своим прежним житьем в Питере, вдруг обзывает Анания барским
свояком. Услышав о ребенке, Ананий в смятении бросается к жене, к
Матрене.
Лизавета сначала объясняет бесчестье свое одним
только страхом, угрозами, принуждением и желанием спасти от рекрутчины
мужа. Гнев и мука Анания тем сильней, что сам он ни дня, ни ночи не
прожил без мысли о доме, превыше всего на свете ставя долг семейный и
христианский. В конце концов, овладев собой, он решает, чтобы стыда
избежать, Лизавету простить, а мальчонку полуторамесячного усыновить при
условии полного прекращения любовных сношений с барином…
Тем временем в помещичьем доме, в кабинете на диване
сидит, потупив голову, Чеглов-Соковин, опустившийся, худой и
изнуренный, а в креслах развалился муж его сестры, цветущий щеголь
Золотилов. Он наставляет Чеглова на путь истинный примерами из жизни
уездного окружения и собственным опытом благополучной связи с особой
низшего сословия. Чеглов слабо сопротивляется цинизму Золотилова,
пытаясь доказать, что рассуждения его в тоне Тараса Скотинина, а
«крестьянки любить умеют». Когда эта женщина была еще беременна, Чеглов
предлагал, чтоб спасти ее от стыда, подкинуть младенца к бурмистру. Она
отказалась: «Я им грешна и потерпеть за то должна». Разговор прерывается
приходом бурмистра Калистрата Григорьева с докладом о приезде Анания,
его «безобразиях», «тиранстве» и Лизавете, «урвавшейся» к барину. Сквозь
рыдания она признается, что у Анания одно теперь намерение — отлучить и
увезти ее с сынишкой в Питер, а ей это «хуже смерти», потому что и
раньше, выданная насильно, на молодого барина заглядывалась, когда тот
приезжал в деревню, а теперь и вовсе «не мужнина жена». Чеглов,
поддаваясь на уговоры бурмистра и Лизаветы, соглашается откровенно на
равных переговорить с Ананием, объяснив, что здесь дело в любви, и
предлагает ему либо денежный выкуп, либо дуэль. Разговор втроем при
свидетелях еще больше оскорбляет Анания. Он припоминает бурмистру, как
тот обманывал барина с пьяницей-землемером да хлеб воровски продавал.
Завязывается перепалка, в ходе которой выясняются подробности семейной
жизни Анания, переданные Лизаветой. Ананий в ярости грозит ей расправой.
Испуганный Чеглов приказывает бурмистру следить, чтоб «волоса с головы
ее не пало». Бурмистр, давно затаив зло на Анания, задумывает месть.
Как и в начале, Матрена и Спиридоньевна обсуждают
происшедшее: Чеглов после встречи с Ананием вышел, словно мертвец, таз
«полнехонек кровью отхаркнул», Лизавета сутки лежит молча, взаперти,
голодная, только зыбку с ребенком перенесли к ней из горенки. При виде
Анания Спиридоньевна, будто ненароком, убегает к бурмистру, который и
врывается с мужиками «по барскому указу» «стеречь его бабу» как раз во
время нового объяснения Анания с Лизаветой, его уговоров оставить грех,
начать по-божески жить в Питере и купить на скопленные деньги лавчонку.
Ананий предупреждает, что, если Лизавета хоть слово при «разбойнике»
промолвит, он живой с ней не расстанется.
Бурмистр, переругиваясь, стравливает мужиков с
Ананием. В самый разгар перебранки из-за перегородки появляется
Лизавета, всклокоченная, в худом сарафане, прилюдно объявляет себя
«полюбовницей барской» и требует вести ее к господину — хоть как, без
обувки и одежды, «последней коровницей, али собакой». Бурмистр у
молодого парня безуспешно пытается силой отобрать полушубок и сапоги —
Лизавете до усадьбы добежать только — и в конце концов сбрасывает ей
свою сибирку. Лизавета поспешно уносит ее за перегородку, чтобы
завернуть ребенка. Ананий врывается следом, отнимает ребенка и в ответ
на сопротивление и брань Лизаветы в беспамятстве убивает младенца.
Раздается страшный крик. Мужики в растерянности. Ананий бежит в разбитое
окно.
В доме Чеглова расположились стряпчий, исправник,
собирают крестьян, готовятся к допросу. Бурмистр, распоряжаясь и
оправдываясь, «отчего не остановили и не заарестовали», чернит
пропавшего Анания и взяткой в сто пятьдесят целковых тайком
сговаривается с исполнителями уездной власти быстрее замять дело.
Сотский приводит Матрену. «Дрожа всем телом», она повторяет слова
бурмистра: «не была… не знаю». Появляется чиновник особых поручений,
молодой человек с выдающеюся вперед челюстью, в франтоватом вицмундире, с
длинными красивыми ногтями, честолюбивый, но не умный, просматривает
бумаги, гонит всех, выталкивает Матрену, бурмистра и приказывает пытать
жену убийцы. Лизавета не держится на ногах, падает и только всхлипывает:
«…грешница я, грешница» — «в рассудке тронулась». По требованию
чиновника из сеней пускают Никона и записывают его пьяные, несвязные
показания, чему противится Зо-лотилов, постоянно вмешиваясь в
разбирательство с требованием считаться с его «отдельным мнением»
касательно дворянства. В это время мужик Давыд Иванов объявляет о поимке
Анания, которого встретил у леса на своей полоске, когда боронил. Тот
добровольно сдался властям. Анания заковывают в кандалы. Выражение лица
его истощенное и совершенно страдальческое. На вопрос — «зачем же
сдался? Жил бы там в пустыне…», на чиновничьи уговоры доказать, что у
жены был незаконный ребенок, и тем самым наказанье себе смягчить, —
Ананий отвечает: «Не жизни… искать ходил… а смерти чаял… от суда
человеческого можно убежать и спрятаться, а от Божьего некуда!», «не мне
их судьей и докащиком быть: мой грех больше всех ихних…» Чиновник
обвиняет мужиков, прежде всего бурмистра, в сговоре, в стачке. Едет к
губернатору выводить дело на чистую воду, с ним же Золотилов —
отстаивать честь дворянина. Бурмистр отпущен. Анания собирают в острог.
Он прощается со всеми. Бурмистра целует первого, кланяется. Подходит к
матери и жене. Та бросается ему сначала на руки. Он целует ее в голову.
Она падает и обнимает его ноги. Матрена его крестит. Ананий кланяется.
Все его провожают. Бабы начинают выть.
Г. В. Зыкова |
