Роман (1858)
Первым, как водится, весть о возвращении Лаврецкого
принес в дом Калитиных Гедеоновский. Мария Дмитриевна, вдова бывшего
губернского прокурора, в свои пятьдесят лет сохранившая в чертах
известную приятность, благоволит к нему, да и дом ее из приятнейших в
городе О… Зато Марфа Тимофеевна Пестова, семидесятилетняя сестра отца
Марии Дмитриевны, не жалует Гедеоновского за склонность присочинять и
болтливость. Да что взять — попович, хотя и статский советник.
Впрочем, Марфе Тимофеевне угодить вообще мудрено.
Вот ведь не жалует она и Паншина — всеобщего любимца, завидного жениха,
первого кавалера. Владимир Николаевич играет на фортепиано, сочиняет
романсы на собственные же слова, неплохо рисует, декламирует. Он вполне
светский человек, образован и ловок. Вообще же, он петербургский
чиновник по особым поручениям, камер-юнкер, прибывший в О… с каким-то
заданием. У Калитиных он бывает ради Лизы, девятнадцатилетней дочери
Марии Дмитриевны. И, похоже, намерения его серьезные. Но Марфа
Тимофеевна уверена: не такого мужа стоит ее любимица. Невысоко ставит
Паншина и Лизин учитель музыки Христофор Федорович Лемм, немолодой,
непривлекательный и не очень удачливый немец, тайно влюбленный в свою
ученицу.
Прибытие из-за границы Федора Ивановича Лаврецкого —
событие для города заметное. История его переходит из уст в уста. В
Париже он случайно уличил жену в измене. Более того, после разрыва
красавица Варвара Павловна получила скандальную европейскую известность.
Обитателям калитинского дома, впрочем, не
показалось, что он выглядит как жертва. От него по-прежнему веет степным
здоровьем, долговечной силой. Только в глазах видна усталость.
Вообще-то Федор Иванович крепкой породы. Его прадед
был человеком жестким, дерзким, умным и лукавым. Прабабка, вспыльчивая,
мстительная цыганка, ни в чем не уступала мужу. Дед Петр, правда, был
уже простой степной барин. Его сын Иван (отец Федора Ивановича)
воспитывался, однако, французом, поклонником Жан Жака Руссо: так
распорядилась тетка, у которой он жил. (Сестра его Глафира росла при
родителях.) Премудрость XVIII в. наставник влил в его голову целиком,
где она и пребывала, не смешавшись с кровью, не проникнув в душу.
По возвращении к родителям Ивану показалось грязно и
дико в родном доме. Это не помешало ему обратить внимание на горничную
матушки Маланью, очень хорошенькую, умную и кроткую девушку. Разразился
скандал: Ивана отец лишил наследства, а девку приказал отправить в
дальнюю деревню. Иван Петрович отбил по дороге Маланью и обвенчался с
нею. Пристроив молодую жену у родственников Пестовых, Дмитрия
Тимофеевича и Марфы Тимофеевны, сам отправился в Петербург, а потом за
границу. В деревне Пестовых и родился 20 августа 1807 г. Федор. Прошел
почти год, прежде чем Маланья Сергеевна смогла появиться с сыном у
Лаврецких. Да и то потому только, что мать Ивана перед смертью просила
за сына и невестку сурового Петра Андреевича.
Счастливый отец младенца окончательно вернулся в
Россию лишь через двенадцать лет. Маланья Сергеевна к этому времени
умерла, и мальчика воспитывала тетка Глафира Андреевна, некрасивая,
завистливая, недобрая и властная. Федю отняли у матери и передали
Глафире еще при ее жизни. Он видел мать не каждый день и любил ее
страстно, но смутно чувствовал, что между ним и ею существовала
нерушимая преграда. Тетку Федя боялся, не смел пикнуть при ней.
Вернувшись, Иван Петрович сам занялся воспитанием
сына. Одел его по-шотландски и нанял ему швейцара. Гимнастика,
естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло и
геральдика составили стержень воспитательной системы. Будили мальчика в
четыре утра; окатив холодной водой, заставляли бегать вокруг столба на
веревке; кормили раз в день; учили ездить верхом и стрелять из арбалета.
Когда Феде минуло шестнадцать лет, отец стал воспитывать в нем
презрение к женщинам.
Через несколько лет, схоронив отца, Лаврецкий
отправился в Москву и в двадцать три года поступил в университет.
Странное воспитание дало свои плоды. Он не умел сойтись с людьми, ни
одной женщине не смел взглянуть в глаза. Сошелся он только с
Михалевичем, энтузиастом и стихотворцем. Этот-то Михалевич и познакомил
друга с семейством красавицы Варвары Павловны Коробьиной.
Двадцатишестилетний ребенок лишь теперь понял, для чего стоит жить.
Варенька была очаровательна, умна и порядочно образованна, могла
поговорить о театре, играла на фортепиано.
Через полгода молодые прибыли в Лаврики. Университет
был оставлен (не за студента же выходить замуж), и началась счастливая
жизнь. Глафира была удалена, и на место управительницы прибыл генерал
Коробьин, папенька Варвары Павловны; а чета укатила в Петербург, где у
них родился сын, скоро умерший. По совету врачей они отправились за
границу и осели в Париже. Варвара Павловна мгновенно обжилась здесь и
стала блистать в обществе. Скоро, однако, в руки Лаврецкого попала
любовная записка, адресованная жене, которой он так слепо доверял.
Сначала его охватило бешенство, желание убить обоих («прадед мой мужиков
за ребра вешал»), но потом, распорядившись письмом о ежегодном денежном
содержании жене и о выезде генерала Коробьина из имения, отправился в
Италию. Газеты тиражировали дурные слухи о жене. Из них же узнал, что у
него родилась дочь. Появилось равнодушие ко всему. И все же через четыре
года захотелось вернуться домой, в город О…, но поселиться в Лавриках,
где они с Варей провели первые счастливые дни, он не захотел.
Лиза с первой же встречи обратила на себя его
внимание. Заметил он около нее и Паншина. Мария Дмитриевна не скрыла,
что камер-юнкер без ума от ее дочери. Марфа же Тимофеевна, правда,
по-прежнему считала, что Лизе за Паншиным не быть.
В Васильевском Лаврецкий осмотрел дом, сад с прудом:
усадьба успела одичать. Тишина неспешной уединенной жизни обступила
его. И какая сила, какое здоровье было в этой бездейственной тишине. Дни
шли однообразно, но он не скучал: занимался хозяйством, ездил верхом,
читал.
Недели через три поехал в О… к Калитиным. Застал у
них Лемма. Вечером, отправившись проводить его, задержался у него.
Старик был тронут и признался, что пишет музыку, кое-что сыграл и спел.
В Васильевском разговор о поэзии и музыке незаметно
перешел в разговор о Лизе и Паншине. Лемм был категоричен: она его не
любит, просто слушается маменьку. Лиза может любить одно прекрасное, а
он не прекрасен, т. е. душа его не прекрасна
Лиза и Лаврецкий все больше доверяли друг другу. Не
без стеснения спросила она однажды о причинах его разрыва с женой: как
же можно разрывать то, что Бог соединил? Вы должны простить. Она
уверена, что надо прощать и покоряться. Этому еще в детстве научила ее
няня Агафья, рассказывавшая житие пречистой девы, жития святых и
отшельников, водившая в церковь. Собственный ее пример воспитывал
покорность, кротость и чувство долга.
Неожиданно в Васильевском появился Михалевич. Он
постарел, видно было, что не преуспевает, но говорил так же горячо, как в
молодости, читал собственные стихи: «…И я сжег все, чему поклонялся,/
Поклонился всему, что сжигал».
Потом друзья долго и громко спорили, обеспокоив
продолжавшего гостить Лемма. Нельзя желать только счастья в жизни. Это
означает — строить на песке. Нужна вера, а без нее Лаврецкий — жалкий
вольтерьянец. Нет веры — нет и откровения, нет понимания, что делать.
Нужно чистое, неземное существо, которое исторгнет его из апатии.
После Михалевича прибыли в Васильевское Калитины.
Дни прошли радостно и беззаботно. «Я говорю с ней, словно я не отживший
человек», — думал о Лизе Лаврецкий. Провожая верхом их карету, он
спросил: «Ведь мы друзья теперь?..» Она кивнула в ответ.
В следующий вечер, просматривая французские журналы и
газеты, Федор Иванович наткнулся на сообщение о внезапной кончине
царицы модных парижских салонов мадам Лаврецкой. Наутро он уже был у
Калитиных. «Что с вами?» — поинтересовалась Лиза. Он передал ей текст
сообщения. Теперь он свободен. «Вам не об этом надо думать теперь, а о
прощении…» — возразила она и в завершение разговора отплатила таким же
доверием: Паншин просит ее руки. Она вовсе не влюблена в него, но готова
послушаться маменьку. Лаврецкий упросил Лизу подумать, не выходить
замуж без любви, по чувству долга. В тот же вечер Лиза попросила Паншина
не торопить ее с ответом и сообщила об этом Лаврецкому. Все последующие
дни в ней чувствовалась тайная тревога, она будто даже избегала
Лаврецко-го. А его настораживало еще и отсутствие подтверждений о смерти
жены. Да и Лиза на вопрос, решилась ли она дать ответ Паншину,
произнесла, что ничего не знает. Сама себя не знает.
В один из летних вечеров в гостиной Паншин начал
упрекать новейшее поколение, говорил, что Россия отстала от Европы (мы
даже мышеловки не выдумали). Он говорил красиво, но с тайным
озлоблением. Лаврецкий неожиданно стал возражать и разбил противника,
доказав невозможность скачков и надменных переделок, требовал признания
народной правды и смирения перед нею. Раздраженный Паншин воскликнул;
что же тот намерен делать? Пахать землю и стараться как можно лучше ее
пахать.
Лиза все время спора была на стороне Лаврецкого.
Презрение светского чиновника к России ее оскорбило. Оба они поняли, что
любят и не любят одно и то же, а расходятся только в одном, но Лиза
втайне надеялась привести его к Богу. Смущение последних дней исчезло.
Все понемногу расходились, и Лаврецкий тихо вышел в
ночной сад и сел на скамью. В нижних окнах показался свет. Это со свечой
в руке шла Лиза. Он тихо позвал ее и, усадив под липами, проговорил:
«…Меня привело сюда… Я люблю вас».
Возвращаясь по заснувшим улицам, полный радостного
чувства, он услышал дивные звуки музыки. Он обратился туда, откуда
неслись они, и позвал: Лемм! Старик показался в окне и, узнав его,
бросил ключ. Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного. Он подошел и
обнял старика. Тот помолчал, затем улыбнулся и заплакал: «Это я сделал,
ибо я великий музыкант».
На другой день Лаврецкий съездил в Васильевское и
уже вечером вернулся в город, В передней его встретил запах сильных
духов, тут же стояли баулы. Переступив порог гостиной, он увидел жену.
Сбивчиво и многословно она стала умолять простить ее, хотя бы ради ни в
чем не виноватой перед ним дочери: Ада, проси вместе со мной своего
отца. Он предложил ей поселиться в Лавриках, но никогда не рассчитывать
на возобновление отношений. Варвара Павловна была сама покорность, но в
тот же день посетила Калитиных. Там уже состоялось окончательное
объяснение Лизы и Паншина. Мария Дмитриевна была в отчаянии. Варвара
Павловна сумела занять, а потом и расположить ее в свою пользу,
намекнула, что Федор Иванович не лишил ее окончательно «своего
присутствия». Лиза получила записку Лаврецкого, и встреча с его женой не
была для нее неожиданностью («Поделом мне»). Она держалась стоически в
присутствии женщины, которую когда-то любил «он».
Явился Паншин. Варвара Павловна сразу нашла тон и с
ним. Спела романс, поговорила о литературе, о Париже, заняла
полусветской, полухудожественной болтовней. Расставаясь, Мария
Дмитриевна выразила готовность попытаться примирить ее с мужем.
Лаврецкий вновь появился в калитинском доме, когда
получил записку Лизы с приглашением зайти к ним. Он сразу поднялся к
Марфе Тимофеевне. Та нашла предлог оставить их с Лизой наедине. Девушка
пришла сказать, что им остается исполнить свой долг. Федор Иванович
должен помириться с женой. Разве теперь не видит он сам: счастье зависит
не от людей, а от Бога.
Когда Лаврецкий спускался вниз, лакей пригласил его к
Марье Дмитриевне. Та заговорила о раскаянии его жены, просила простить
ее, а потом, предложив принять ее из рук в руки, вывела из-за ширмы
Варвару Павловну. Просьбы и уже знакомые сцены повторились. Лаврецкий
наконец пообещал, что будет жить с нею под одной крышей, но посчитает
договор нарушенным, если она позволит себе выехать из Лавриков.
На следующее утро он отвез жену и дочь в Лаврики и
через неделю уехал в Москву. А через день Варвару Павловну навестил
Паншин и прогостил три дня.
Через год до Лаврецкого дошла весть, что Лиза
постриглась в монастыре, в одном из отдаленных краев России. По
прошествии какого-то времени он посетил этот монастырь. Лиза прошла
близко от него — и не взглянула, только ресницы ее чуть дрогнули и еще
сильнее сжались пальцы, держащие четки.
А Варвара Павловна очень скоро переехала в
Петербург, потом — в Париж. Около нее появился новый поклонник, гвардеец
необыкновенной крепости сложения. Она никогда не приглашает его на свои
модные вечера, но в остальном он пользуется ее расположением вполне.
Прошло восемь лет. Лаврецкий вновь посетил О…
Старшие обитательницы калитинского дома уже умерли, и здесь царствовала
молодежь: младшая сестра Лизы, Леночка, и ее жених. Было весело и шумно.
Федор Иванович прошелся по всем комнатам. В гостиной стояло то же самое
фортепиано, у окна стояли те же самые пяльцы, что и тогда. Только обои
были другими.
В саду он увидел ту же скамейку и прошелся по той же
аллее. Грусть его была томительна, хотя в нем уже совершался тот
перелом, без которого нельзя остаться порядочным человеком: он перестал
думать о собственном счастье.
Г. Г. Животовский |