Поэма (1838)
Москва. Кремль. Уже белокаменный. Царская трапезная.
За трапезой Иван IV Грозный. Позади, за спиной царя, стольники.
Супротив — князья да бояре. По бокам — охрана, опричники.
Царь Иван Васильевич в преотличнейшем настроении.
Ну, чем не повод превратить будничную трапезу в маленький, для своих,
праздник? Открывая пированьице «в удовольствие свое и веселие», Грозный
повелевает стольникам нацедить для опричнины заморского, сладкого, из
царевых запасов вина. Сам же зорко следит, как пьют его верные слуги,
ведь винопитие — еще и испытание на лояльность. Однако и удалые бойцы не
лыком шиты: пьют как положено, пьют — царя славят, вино сладкое по
губам течет. Иван доволен, но вдруг замечает, что один из них, из
опричников, к золотому ковшу с золотым вином не притрагивается. Узнав в
нарушителе дворцового этикета своего любимца Кирибеевича, грозно
отчитывает его: «Неприлично же тебе, Кирибеевич,/ Царской радостью
гнушатися;/ А из роду ты ведь Скуратовых,/ И семьею ты вскормлен
Малютиной!..»
Кирибеевич, лукавый и ловкий, как бес, разыгрывает
перед царем, для него персонально, душещипательную сцену. Потому, мол,
не пью — в золоченом ковше не мочу усов, — что до страсти влюбился в
красавицу, а она от меня, недостойного, как от нехристя, отворачивается,
полосатою фатою закрывается. Узнав, что зазноба его выдвиженца всего
лишь купеческая дочка, Иван Васильевич смеется: мол, возьми перстенек
мой яхонтовый, прикупи ожерелье жемчужное и пошли дары драгоценные ты
своей Алене Дмитриевне. Сладишь дело — на свадьбу зови, ну, а прежде
свахе покланяйся…
Перехитрил-таки Малютин выкормыш самого Ивана
Четвертого! И не врал ему вроде бы, все, как есть, на духу рассказывал,
только правду последнюю при себе оставил: не поведал про то, что
красавица «В церкви Божией перевенчана,/ Перевенчана с молодым купцом/
По закону нашему христианскому».
Свахе покланяйся? Без свах обойдемся! Главное — царь
на его стороне. Да и сам он недаром в опричнине, здесь законникам
делать нечего!
Гостиный двор. Шелковая лавка купца Калашникова. За прилавком — хозяин. Пересчитывает деньги, разглаживает товар.
Дела у Степана Парамоновича идут успешно. А то, что
сегодня баре богатые в его заведение не заглядывают, к деликатному
товару не прицениваются, так ведь день на день не приходится. Но вот уж и
вечер, зима, рано темнеет, гостиный двор давно опустел, пора и ему
домой, к молодой жене, к милым деточкам. Хорош у Калашниковых дом —
высок, ладен, под стать хозяину. Да уж ежели с утра не везет, так
обязательно до ночи. Думал: деточки почивают, а они плачем плачут!
Думал: жена ненаглядная его ужином на белой скатерти встретит, а ее и
дома-то нету! Сильно волнуется Степан Парамонович, спокойный он мужчина,
выдержанный, а волнуется: снег, метель, мороз, темень — уж не случилось
ли чего с Аленой Дмитриевной? Ох, случилось, случилось, и страшное!
Опозорил ее Кирибеевич! И не где-нибудь, посередь улицы, словно тать,
как зверюга, набросился, целовал, миловал, уговаривал! На глазах у
соседей разбойничал. Те смеялись и пальцем показывали: мол, что деется,
ну и бесстыжие!
Поверив, хотя и не сразу, что жена говорит ему
правду, Степан Парамонович решает не откладывать дело в долгий ящик,
благо обстоятельства складываются удачно. Завтра на Москве-реке —
кулачные бои, и по случаю праздника — при самом царе. А где царь, там и
псарня опричная. Вот и выйдет он тогда на опричника. Будет насмерть
биться — до последних сил. Не осилит, так, может, братушки, может,
младшеньких Бог и помилует, подсобит одолеть проклятого.
И они, младшенькие, не подводят своего «второго
отца». Сначала слегка, по-житейски, не слишком довольные тем, что Степан
повыдергивал их из покойных постелей, узнав, что случилось с дорогой их
снохой, дают честное купеческое слово: «Уж тебя мы, родного, не
выдадим».
Берег Москвы-реки. Раннее утро. Зрители еще подтягиваются, но царь со свитою (бояре, дружина, опричнина) уже тут.
Первым, как и предвидел Калашников, выходит на ринг
Кирибее-вич. Возбужденный вчерашней «победой», он так агрессивен и так
уверен в себе, что никто из его обычных противников не трогается с
места. Вот тут-то, раздвинув толпу, и появляется Степан Парамонович.
Кирибеевич, слегка удивленный (он-то сразу сообразил, что перед ним —
новичок), предлагает простофиле представиться, чтобы знать-де, по ком
панихиду служить. Разумеется, это шутка: биться до смерти он явно не
собирается. Не тот случай. Да и царь-государь смертные исходы на
кулачных ристалищах не одобряет. И только сообразив, что противник —
законный муж Алены Дмитриевны, теряет самообладание. От недавнего куража
и следов не осталось. И все-таки — он, первый кулак царской опричной
команды, чуть было не погубивший Степана Парамоновича удар, промеж
ребер, поддых, предательски-подлый, наносит именно он. С трудом
поднявшись, но моментально собравшись (минуту назад — почтенный купец, а
в момент удара удалой боец), Калашников сваливает своего недруга
замертво. Грозный, как опытный болельщик, видит, что оба поединщика
работают не по правилам хорошей игры: по правилам ни поддых, ни в висок
целить (специально) не полагается, и на правах судьи спрашивает убийцу:
нехотя или по воле укокошил он слугу его верного, а если по воле, то за
что и про что. На второй вопрос Степан Парамонович Калашников,
естественно, ответить не может, а на первый отвечает сразу: «Я убил его
вольной волею». Пораженный его искренностью (мог бы сослаться на
неопытность, всем видно, что новичок), Иван Васильевич, играя лучшую из
своих ролей — царя Грозного, но Справедливого, хотя и отправляет
Калашникова на плаху, обещает исполнить предсмертную его просьбу: не
оставить царскою милостью осиротевшее семейство. И, как ни странно,
выполняет обещание! Алене Дмитриевне и сиротам — казенное содержание, а
братьям Калашниковым — беспрецедентное право: «торговать безданно,
беспошлинно» «по всему царству русскому широкому».
А. М. Марченко |
