Повесть (1959, опубл. 1962 в искаженном виде. Полн. изд. 1973)
Крестьянин и фронтовик Иван Денисович Шухов оказался
«государственным преступником», «шпионом» и попал в один из сталинских
лагерей, подобно миллионам советских людей, без вины осужденных во
времена «культа личности» и массовых репрессий. Он ушел из дома 23 июня
1941 г. (на второй день после начала войны с гитлеровской Германией),
«…в феврале сорок второго года на Северо-Западном (фронте)
окружили их армию всю, и с самолетов им ничего жрать не бросали, а и
самолетов тех не было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей
околевших, размачивали ту роговицу в воде и ели», то есть командование
Красной Армии бросило, своих солдат погибать в окружении. Вместе с
группой бойцов Шухов оказался в немецком плену, бежал от немцев и чудом
добрался до своих. Неосторожный рассказ о том, как он побывал в плену,
привел его уже в советский концлагерь, так как органы государственной
безопасности всех бежавших из плена без разбора считали шпионами и
диверсантами.
Вторая часть воспоминаний и размышлений Шухова во
время долгих лагерных работ и короткого отдыха в бараке относится к его
жизни в деревне. Из того, что родные не посылают ему продуктов (он сам в
письме к жене отказался от посылок), мы понимаем, что в деревне
голодают не меньше, чем в лагере. Жена пишет Шухову, что колхозники
зарабатывают на жизнь раскрашиванием фальшивых ковров и продажей их
горожанам.
Если оставить в стороне ретроспекции и случайные
сведения о жизни за пределами колючей проволоки, действие всей повести
занимает ровно один день. В этом коротком временном отрезке перед нами
развертывается панорама лагерной жизни, своего рода «энциклопедия» жизни
в лагере.
Во-первых, целая галерея социальных типов и вместе с
тем ярких человеческих характеров: Цезарь — столичный интеллигент,
бывший кинодеятель, который, впрочем, и в лагере ведет сравнительно с
Шуховым «барскую» жизнь: получает продуктовые посылки, пользуется
некоторыми льготами во время работ; Кавторанг — репрессированный морской
офицер; старик каторжанин, бывавший еще в царских тюрьмах и на каторгах
(старая революционная гвардия, не нашедшая общего языка с политикой
большевизма в 30-е гг.); эстонцы и латыши — так называемые «буржуазные
националисты»; сектант-баптист Алеша — выразитель мыслей и образа жизни
очень разнородной религиозной России; Гопчик — шестнадцатилетний
подросток, чья судьба показывает, что репрессии не различали детей и
взрослых. Да и сам Шухов — характерный представитель российского
крестьянства с его особой деловой хваткой и органическим складом
мышления. На фоне этих пострадавших от репрессий людей вырисовывается
фигура иного ряда — начальника режима Волкова (явно «говорящая»
фамилия), регламентирующего жизнь заключенных и как бы символизирующего
беспощадный коммунистический режим.
Во-вторых, детальнейшая картина лагерного быта и
труда. Жизнь в лагере остается жизнью со своими видимыми и невидимыми
страстями и тончайшими переживаниями. В основном они связаны с проблемой
добывания еды. Кормят мало и плохо жуткой баландой с мерзлой капустой и
мелкой рыбой. Своего рода искусство жизни в лагере состоит в том, чтобы
достать себе лишнюю пайку хлеба и лишнюю миску баланды, а если повезет —
немного табаку. Ради этого приходится идти на величайшие хитрости,
выслуживаясь перед «авторитетами» вроде Цезаря и других. При этом важно
сохранить свое человеческое достоинство, не стать «опустившимся»
попрошайкой, как, например, Фетюков (впрочем, таких в лагере мало). Это
важно не из высоких даже соображений, но по необходимости:
«опустившийся» человек теряет волю к жизни и обязательно погибает. Таким
образом, вопрос о сохранении в себе образа человеческого становится
вопросом выживания. Второй жизненно важный вопрос — отношение к
подневольному труду. Заключенные, особенно зимой, работают в охотку,
чуть ли не соревнуясь друг с другом и бригада с бригадой, для того чтобы
не замерзнуть и своеобразно «сократить» время от ночлега до ночлега, от
кормежки до кормежки. На этом стимуле и построена страшная система
коллективного труда. Но она тем не менее не до конца истребляет в людях
естественную радость физического труда: сцена строительства дома
бригадой, где работает Шухов, — одна из самых вдохновенных в повести.
Умение «правильно» работать (не перенапрягаясь, но и не отлынивая), как и
умение добывать себе лишние пайки, тоже высокое искусство. Как и умение
спрятать от глаз охранников подвернувшийся кусок пилы, из которого
лагерные умельцы делают миниатюрные ножички для обмена на еду, табак,
теплые вещи… В отношении к охранникам, постоянно проводящим «шмоны»,
Шухов и остальные заключенные находятся в положении диких зверей: они
должны быть хитрее и ловчее вооруженных людей, обладающих правом их
наказать и даже застрелить за отступление от лагерного режима. Обмануть
охранников и лагерное начальство — это тоже высокое искусство.
Тот день, о котором повествует герой, был, по его
собственному мнению, удачен — «в карцер не посадили, на Соцгородок
(работа зимой в голом поле) бригаду не выгнали, в обед он
закосил кашу (получил лишнюю порцию), бригадир хорошо закрыл
процентовку (система оценки лагерного труда), стену Шухов клал
весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и
табачку купил. И не заболел, перемогся.
Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.
Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три.
Из-за високосных годов — три дня лишних набавлялось…».
В конце повести дается краткий словарь блатных
выражений и специфических лагерных терминов и аббревиатур, которые
встречаются в тексте. |