Рассказ (1905)
Щавинский, сотрудник большой петербургской газеты,
познакомился с Рыбниковым в компании известных петербургских репортеров.
Убогий и жалкий штабс-капитан ораторствовал, громя бездарное
командование и превознося — с некоторой аффектацией — русского солдата.
Понаблюдав за ним, Щавинский заметил некоторую двойственность в его
облике. На первый взгляд у него было обыкновенное лицо с курносым
носиком, в профиль оно выглядело насмешливым и умным, а в фас — даже
высокомерным. В это время проснулся пьяный поэт Петрухин, уставился
мутным взглядом на офицера: «А, японская морда, ты еще здесь?»
«Японец. Вот на кого он похож», — подумал Щавинский.
Эта мысль окрепла, когда Рыбников попытался продемонстрировать раненую
ногу: нижнее белье армейского пехотного офицера было изготовлено из
прекрасного шелка.
Щавинский нагнулся к штабс-капитану и сказал, что он
никакой не Рыбников, а японский военный агент в России. Но тот никак не
отреагировал. Журналист даже засомневался: ведь среди уральских и
оренбургских казаков много именно таких монгольских, с желтизной, лиц.
Но нет, раскосое, скуластое лицо, постоянные поклоны и потирание рук —
все это не случайно. И уже вслух: «Никто в мире не узнает о нашем
разговоре, но вы — японец. Вы в безопасности, я не донесу, я восхищен
вашим самообладанием». И Щавинский пропел восторженный дифирамб
японскому презрению к смерти. Но комплимент не был принят: русский
солдатик ничем не хуже. Журналист тогда попробовал задеть его
патриотические чувства: японец все-таки азиат, полуобезьяна… «Верно!» —
прокричал на это Рыбников.
Под утро решили продолжить кутеж у «девочек».
Клотильда увела Рыбникова на второй этаж. Через час она присоединилась к
компании, неизменно образовывающейся вокруг загадочного их клиента
Леньки, связанного, судя по всему, с полицией, и рассказала о странном
своем госте, которого прибывшие с ним называли то генералом Ояма, то
майором Фукушима. Они были пьяны и шутили, но Клотильде показалось, что
штабс-капитан напоминает ей микадо. Кроме того, ее обычные клиенты
безобразно грубы. Ласки же этого немолодого офицера отличались
вкрадчивой осторожностью и одновременно окружали атмосферой напряженной,
почти звериной страсти, хотя было видно, что он безумно устал. Отдыхая,
он погрузился в состояние, похожее на бред, и странные слова побежали с
его губ. Среди них она разобрала единственно ей знакомое: банзай!
Через минуту Ленька был на крыльце и тревожными свистками сзывал городовых.
Когда в начале коридора послышались тяжелые шаги
многих ног, Рыбников проснулся и, подбежав к двери, повернул ключ, а
затем мягким движением вскочил на подоконник и распахнул окно. Женщина с
криком ухватила его за руку. Он вырвался и неловко прыгнул вниз. В то
же мгновение дверь рухнула под ударами и Ленька с разбегу прыгнул вслед
за ним.
Рыбников лежал неподвижно и не сопротивлялся, когда
преследователь навалился на него. Он только прошептал: «Не давите, я
сломал себе ногу». | 
