Рассказ (1956)
Вечером в правлении колхоза сидело четверо:
бородатый животновод Ципышев, кладовщик Щукин, бригадир полеводческой
бригады Иван Коноплев и председатель колхоза Петр Кузьмич Кудрявцев.
Ждали начала партсобрания, да запаздывала учительница Акулина Семеновна,
пятый член парторганизации. В ожидании беседовали.
«Вот сказали — планируйте снизу, пусть колхоз сам
решает, что сеять, — высказал наболевшее председатель. — А в районе нам
наш план не утверждают: районный-то план спускают сверху. Был я на днях в
районе, у самого (так Петр Кузьмич называл первого секретаря райкома).
Что ж, говорю, вы с нами делаете? А он говорит: «Надо план
перевыполнять, активно внедрять новое. Вы, говорит, теперь наши рычаги в
деревне». «Он здесь долго не усидит, — сказал Ципышев. — Людей не
слушает, все сам решает. Люди для него — только рычаги. Без строгости не
может. На собрании как оглядит всех, как буркнет — душа в пятки
уходит». «Нас не только учить, нас и слушать надо, — добавил Коноплев. —
А то все сверху да сверху. Планы сверху, урожайность сверху. Не
выполнишь, значит, вожжи распустил. А разве мы не за одно дело болеем,
разве у нас интересы разные?»
Взяв обеими руками горшок с окурками, Коноплев пошел
к порогу и вывалил окурки в угол. И вдруг из-за широкой русской печи
раздался повелительный старушечий окрик: «Куда сыплешь, дохлой? Не тебе
подметать. Пол только вымыла, опять запаскудили весь».
От неожиданности мужики вздрогнули и переглянулись.
Оказывается, в избе все время присутствовал еще один человек. Разговор
оборвался. Долго молчали, курили… Один Щукин не выдержал и наконец
громко захохотал: «Ох и напугала же нас проклятая баба!»
Петр Кузьмич и Коноплев переглянулись и тоже засмеялись. «Вдруг из-за печки как рявкнет. Ну, думаю, сам приехал, застукал нас…»
Смех разрядил напряженность и вернул людям их нормальное самочувствие.
«И чего мы боимся, мужики? — раздумчиво и немного грустно произнес вдруг Петр Кузьмич. — Ведь самих себя боимся!»
Наконец пришла учительница. Надо было открывать
партсобрание. Но что произошло с Ципышевым? Голос его приобрел твердость
и властность, глаза посуровели. Тем же сухим, строгим голосом, каким
говорил перед началом собраний секретарь райкома, он произнес те же
слова: «Начнем, товарищи! Все в сборе?»
А их и было всего-навсего пятеро. Лица у всех стали
сосредоточенными, напряженными и скучными. Собрание началось. И началось
то самое, о чем так откровенно только что говорили они между собой,
понося казенщину и бюрократизм.
«Товарищи! — сказал председатель. — Райком и
райисполком не утвердили нашего производственного плана. Это не к лицу
нам. Мы не провели разъяснительной работы с массой и не убедили ее».
Суть доклада сводилась к тому, что план севооборота
колхоза следует исправить согласно указаниям райкома и райисполкома.
Расхождений во мнениях не обнаружилось, в резолюции решили написать так:
«В обстановке высокого трудового подъема по всему колхозу
развертывается…»
Неожиданно заговорил радиоприемник: передавались
материалы о подготовке к XX съезду. Вся надежда у мужиков была теперь на
съезд: на нем определят, как жить.
И когда по дороге домой у Кудрявцева и Коноплева
возобновился разговор — тот самый, который шел до собрания, — это снова
были сердечные, прямые люди. Люди, а не рычаги. |