Триптих (1940–1965)
Автору слышится Траурный марш Шопена и шепот теплого
ливня в плюще. Ей снится молодость, ЕГО миновавшая чаша. Она ждет
человека, с которым ей суждено заслужить такое, что смутится Двадцатый
Век.
Но вместо того, кого она ждала, новогодним вечером к
автору в фонтанный Дом приходят тени из тринадцатого года под видом
ряженых. Один наряжен Фаустом, другой — Дон Жуаном. Приходят Дапертутто,
Иоканаан, северный Глан, убийца Дориан. Автор не боится своих
неожиданных гостей, но приходит в замешательство, не понимая: как могло
случиться, что лишь она, одна из всех, осталась в живых? Ей вдруг
кажется, что сама она — такая, какою была в тринадцатом году и с какою
не хотела бы встретиться до Страшного Суда, — войдет сейчас в Белый зал.
Она забыла уроки краснобаев и лжепророков, но они ее не забыли: как в
прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет.
Единственный, кто не появился на этом страшном
празднике мертвой листвы, — Гость из Будущего. Зато приходит Поэт,
наряженный полосатой верстой, — ровесник Мамврийского дуба, вековой
собеседник луны. Он не ждет для себя пышных юбилейных кресел, к нему не
пристают грехи. Но об этом лучше всего рассказали его стихи. Среди
гостей — и тот самый демон, который в переполненном зале посылал черную
розу в бокале и который встретился с Командором.
В беспечной, пряной, бесстыдной маскарадной болтовне
автору слышатся знакомые голоса. Говорят о Казанове, о кафе «Бродячая
собака». Кто-то притаскивает в Белый зал козлоногую. Она полна окаянной
пляской и парадно обнажена. После крика: «Героя на авансцену!» —
призраки убегают. Оставшись в одиночестве, автор видит своего
зазеркального гостя с бледным лбом и открытыми глазами — и понимает, что
могильные плиты хрупки и гранит мягче воска. Гость шепчет, что оставит
ее живою, но она вечно будет его вдовою. Потом в отдаленье слышится его
чистый голос: «Я к смерти готов».
Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет
о Петербурге 1913 г. В тот год серебряный месяц ярко над серебряным
веком стыл. Город уходил в туман, в предвоенной морозной духоте жил
какой-то будущий гул. Но тогда он почти не тревожил души и тонул в
невских сугробах. А по набережной легендарной приближался не календарный
— настоящий Двадцатый Век.
В тот год и встал над мятежной юностью автора
незабвенный и нежный друг — только раз приснившийся сон. Навек забыта
его могила, словно вовсе и не жил он. Но она верит, что он придет, чтобы
снова сказать ей победившее смерть слово и разгадку ее жизни.
Адская арлекинада тринадцатого года проносится мимо.
Автор остается в Фонтанном Доме 5 января 1941 г. В окне виден призрак
оснеженного клена. В вое ветра слышатся очень глубоко и очень умело
спрятанные обрывки Реквиема. Редактор поэмы недоволен автором'. Он
говорит, что невозможно понять, кто в кого влюблен, кто, когда и зачем
встречался, кто погиб, и кто жив остался, и кто автор, и кто герой.
Редактор уверен, что сегодня ни к чему рассуждения о поэте и рой
призраков. Автор возражает: она сама рада была бы не видеть адской
арлекинады и не петь среди ужаса пыток, ссылок и казней. Вместе со
своими современницами — каторжанками, «стопятницами», пленницами — она
готова рассказать, как они жили в страхе по ту сторону ада, растили
детей для плахи, застенка и тюрьмы. Но она не может сойти с той дороги,
на которую чудом набрела, и не дописать свою поэму.
Белой ночью 24 июня 1942 г. догорают пожары в
развалинах Ленинграда. В Шереметевском саду цветут липы и поет соловей.
Увечный клен растет под окном фонтанного Дома. Автор, находящийся за
семь тысяч километров, знает, что клен еще в начале войны предвидел
разлуку. Она видит своего двойника, идущего на допрос за проволокой
колючей, в самом сердце тайги дремучей, и слышит свой голос из уст
двойника: за тебя я заплатила чистоганом, ровно десять лет ходила под
наганом…
Автор понимает, что ее невозможно разлучить с
крамольным, опальным, милым городом, на стенах которого — ее тень. Она
вспоминает день, когда покидала свой город в начале войны, в брюхе
летучей рыбы спасаясь от злой погони. Внизу ей открылась та дорога, по
которой увезли ее сына и еще многих людей. И, зная срок отмщения,
обуянная смертным страхом, опустивши глаза сухие и ломая руки, Россия
шла перед нею на восток. | 
