Повесть (1912)
Уездного малого Анфима Барыбу называют «утюгом». У
него тяжелые железные челюсти, широченный четырехугольный рот и узенький
лоб. Да и весь Барыба из жестких прямых и углов. И выходит из всего
этого какой-то страшный лад. Ребята-уездники побаиваются Барыбу:
зверюга, под тяжелую руку в землю вобьет. И в то же время им на потеху
он разгрызает камушки, за булку.
Отец-сапожник предупреждает: со двора сгонит, коли
сын не выдержит в училище выпускные экзамены. Анфим проваливается на
первом же — по Закону Божьему и, боясь отца, домой не возвращается.
Он поселяется на дворе заброшенного дома купцов
Балкашиных. На огородах Стрелецкой слободы да на базаре все, что
удается, ворует. Как-то Анфим крадет цыпленка со двора богатой вдовы
кожевенного фабриканта Чеботарихи. Тут-то его и выслеживает кучер
Урванка и тащит к хозяйке.
Хочет Чеботариха наказать Барыбу, но, взглянув на
его зверино-крепкое тело, уводит в свою спальню, якобы чтоб заставить
раскаяться в грехе. Однако расползшаяся как тесто Чеботариха сама решает
согрешить — для сиротинки.
Теперь в доме Чеботарихи Барыба живет в покое, на
всем готовом И бродит в сладком безделье. Чеботариха в нем день ото дня
все больше души не чает. Вот Барыба уже и на чеботаревском дворе
распорядки наводит: мужиками командует, провинившихся штрафует.
В чуриловском трактире знакомится Анфим с
Тимошей-портным, маленьким, востроносым, похожим на воробья, с улыбкой
вроде теплой лампадки. И становится Тимоша его приятелем.
Однажды видит Барыба на кухне, как молоденькая
служанка Полька, дура босоногая, поливает деревцо апельсиновое супом.
Деревцо это уже полгода выращивает, бережет-холит. Выхватывает Анфим с
корнем деревцо — да за окно. Полька ревет, и Барыба выталкивает ее ногой
в погреб. Тут-то в его голове и поворачивается какой-то жернов. Он — за
ней, легонько налегает на Польку, она сразу и падает. Послушно
двигается, только еще чаще хнычет. И в этом — особая сладость Барыбе.
«Что, перина старая, съела, ага?» — говорит он вслух Чеботарихе и
показывает кукиш. Выходит из погреба, а под сараем копошится Урванка.
Барыба сидит в трактире за чаем с Тимошей. Тот
заводит свое любимое — о Боге: Его нет, а все ж жить надо по-Божьи. Да
еще рассказывает, как, больной чахоткой, он ест со своими детьми из
одной миски, чтобы узнать, прилипнет ли эта болезнь к ним, поднимется ли
у Бога рука на ребят несмышленых.
В Ильин день устраивает Чеботариха Барыбе допрос — о Польке. Анфим молчит. Тогда Чеботариха брызгает слюной, топает ногами:
«Вон, вон из мово дому! Змей подколодный!» Барыба
идет сначала к Тимоше, потом в монастырь к монаху Евсею, знакомому
Анфиму с детства.
Батюшки Евсей и Иннокентий, а также Савка-послушник
потчуют гостя вином. Затем Евсей, одолжив у Анфима денег, отправляется с
ним и Савкой гулять дальше, в Стрельцы.
На следующий день Евсей с Барыбой идут в Ильинскую
церковь, где хранятся деньги Евсея, и монах возвращает Анфиму долг. С
тех пор вертится Барыба возле церкви и однажды ночью после праздничной
службы — шасть в алтарь за денежками Евсея: на кой ляд они монаху?
Теперь Барыба снимает комнату в Стрелецкой слободе у
Апроси-салдатки. Читает Анфим лубочные книжонки. Гуляет в поле, там
косят. Вот бы так и Барыбе! Да нет, не в мужики же ему идти. И подает он
прошение в казначейство: авось возьмут писцом.
Узнает Евсей о пропаже денег и понимает, что украл
их Барыба. Решают монахи напоить Анфимку-вора чаем на заговоренной воде —
авось сознается. Отхлебывает Барыба из стакана, и хочется сказать: «Я
украл», но молчит он и лишь улыбается зверино. А сосланный в этот
монастырь дьяконок подскакивает к Барыбе: «Нет, братец, тебя никакой
разрыв-травой не проймешь. Крепок, литой».
Неможется Барыбе. На третий день только отлегло. Спасибо Апросе, выходила Анфима и стала с тех пор его сударушкой.
Осень в этот год какая-то несуразная: падает и тает
снег, и с ним тают Барыбины-Евсеевы денежки. Из казначейства приходит
отказ. Тут-то Тимоша и знакомит Анфима с адвокатом Семеном Семеновичем,
прозванным Моргуновым. Он ведет у купцов все их делишки темные и никогда
не говорит о Боге. Начинает Барыба ходить у него в свидетелях:
оговаривает, кого велит Моргунов.
В стране все полыхает, в набат бьют, вот и министра
ухлопали. Тимоша и Барыба с приятелями перед пасхальной вечерей сидят в
трактире. Портной все в платок покашливает. Выходят на улицу, а Тимоша
возвращается: платок в трактире обронил. Наверху шум, выстрелы,
выкатывается кубарем Тимоша, вслед кто-то стрелой и — в переулок. А
другой, его сообщник — чернявенький мальчишечка, лежит на земле, и
владелец трактира старик Чурилов пинает его в бок: «Унесли! Убег один,
со ста рублями убег!» Вдруг подскакивает злой Тимоша: «Ты что ж это,
нехристь, убить мальца-то за сто целковых хочешь?» По мнению Тимоши,
Чурилову от сотни не убудет, а они, может, два дня не ели. «Ясли бы до
нашего сонного озера дошло, в самый бы омут полез!» — говорит приятелям
Тимоша о революционных событиях.
Понаехали из губернии, суд военный. Чурилов во время допроса жалуется на Тимошку-дерзеца. Барыба же вдруг говорит прокурору:
«Платка никакого не было. Сказал Тимоша: дело наверху есть».
Тимошу арестовывают. Исправник Иван Арефьич с
Моргуновым решают подкупить Барыбу, чтобы тот показал на суде против
приятеля. Шесть четвертных да местишко урядника — не мало ведь!
В ночь перед судом нудит внутри у Барыбы какой-то
мураш надоедный. Отказаться бы, приятель все-таки, как-то чудно. Но
жизни-то всего в Тимоше полвершка. Снятся экзамены, поп. Опять
провалится Анфим, второй раз. А мозговатый он был, Тимоша-то. «Был?»
Почему «был»?..
Барыба уверенно выступает на суде. А утром в веселый
базарный день казнят Тимошу и чернявенького мальчишечку. Чей-то голос
говорит: «Висельники, дьяволы!» А другой: «Тимошка Бога забыл… Кончилось
в посаде старинное житье, взбаламутили, да».
Белый новенький китель, погоны. Идет Барыба,
радостный и гордый, к отцу: пусть-ка теперь поглядит. Буркает
постаревший отец: «Чего надо?» — «Слышал? Три дня как произвели». —
«Слышал об тебе, как же. И про монаха Евсея. И про портного тоже». И
вдруг затрясся старик, забрызгал слюной: «Во-он из мово дому, негодяй!
Во-он!»
Очумелый, идет Барыба в чуриловский трактир. Там
веселятся приказчики. Уже здорово нагрузившись, двигается Барыба к
приказчикам: «У нас теперь смеяться с-строго не д-дозволяется…»
Покачивается огромный, четырехугольный, давящий, будто не человек, а
старая воскресшая курганная баба, нелепая русская каменная баба. |