Роман (Кн. 1-я — 1964; кн. 2-я — 1975)
Книга первая. ХРАНИТЕЛЬ ДРЕВНОСТЕЙ.
Книга вторая. ФАКУЛЬТЕТ НЕНУЖНЫХ ВЕЩЕЙ
Уже предчувствуя свою судьбу, Георгий Николаевич
Зыбин, тридцатилетний историк, сотрудник краеведческого музея в
Алма-Ате, уговаривал себя жить «правильно»: «тихо-тихо,
незаметно-незаметно, никого не толкнуть, не задеть — я хранитель
древностей, и только!» Что может помешать его спокойной работе и жизни?
Директор музея, бывший военный, относится к нему с уважением и почти
отеческой заботливостью. Рядом — верный друг и собутыльник, старый
мудрый Дед, работающий в музее плотником. Рядом — красавица Клара,
умница и прелесть, тайно влюбленная в него. Появился в музее молодой
ученый Корнилов, высланный из Москвы, человек для Зыбина из породы
«своих» — и по судьбе, и по образованию. Да и сам характер его работы —
изучение музейных экспонатов, должен вроде оградить Зыбина от того
непонятного и страшного, чем напоен сам воздух лета 1937 г. Нужно только
— «тихо-тихо».
У Зыбина — не получается. Сначала приходит старик
Родионов, археолог-неофит и бывший партизан, со своими «открытиями» и
требует начать раскопки древней столицы в том месте, которое укажет он.
Зыбин знает, что сопротивляться силе агрессивного невежества «широких
масс», вторгающихся в науку, по нынешним временам бессмысленно и опасно.
Знает, но сопротивляется, сколько может. В самом музее постоянно
происходят стычки с безграмотной, но идейно подкованной массовичкой Зоей
Михайловной, пытающейся «подправить» работу Зыбина. Сотрудничество с
газетой, куда Зыбин пишет, как ему кажется, абсолютно нейтральные
заметки о культуре, ну, например, о редкостях, хранящихся в
республиканской библиотеке, но так и не удостоившихся внимания научных
работников библиотеки, — сотрудничество это заканчивается выяснением
отношений с ученым-секретарем библиотеки Дюповой. Зыбин не отразил
работы библиотекарей по обслуживанию широких масс трудящихся и учащихся,
заявляет она, культура — это то, что может и должно обслуживать
потребности широких масс, а не кучки высоколобых спецов. Наскоки эти не
так уж и безобидны — к услугам жалобщиков всегда готовые выслушать их
«родные органы». Зыбина предупреждает доброжелательный директор: «Не
партизань, будь повежливее», и Дед просит уняться. Зыбин и рад бы
уняться, да не может. Не может он наблюдать со стороны, как раздутая
невежественными, падкими на сенсацию журналистами газетная шумиха вокруг
исполинского удава, якобы обитающего в колхозе «Горный гигант», грозит
поломать жизнь бригадиру Потапову, единственному, кто видел змею. А в
колхоз уже зачастили вежливые и внимательные «юристы на отдыхе» — кружат
вокруг Потапова, присматриваются к музейным работникам, приехавшим на
раскопки. «Случайно» встреченная на ночной дороге машина отвозит Зыбина к
«юристам», где ему дружески объясняют, что Потапов — агент немецкой
разведки, а история со змеем — «хитро задуманная диверсия». Но в ту же
ночь, встретившись со скрывающимся Потаповым, Зыбин не только не
пытается «обезвредить врага», а делает все, чтобы помочь ему, —
отчаявшийся бригадир смог найти и убить «исполинского удава»,
оказавшегося на поверку пусть и очень большим, но все же обыкновенным
полозом. Мешок с убитой змеей, последнюю надежду бригадира на спасение,
они вместе доставляют в город, в музей. Тем и кончается история.
Но Зыбин чувствует, что это только отсрочка. Он
долго пытался не видеть, не понимать логики происходящего вокруг —
глухих арестов, показательных процессов, нагнетаемой сверху истерии
«бдительности» и «борьбы с благодушием». Зыбину, воспитанному на
гуманистической культуре, с которой европейский мир вошел в XX столетие,
непросто поверить в тотальное одичание людей. В легкость, с которой
завоевываются души людей последышами Великого Инквизитора. В ночных
полубредовых снах Зыбин беседует со Сталиным: «А вдруг вы правы, мир
уцелеет и процветет. Тогда, значит, разум, совесть, добро, гуманность —
все, что выковывалось тысячелетиями и считалось целью существования
человечества, ровно ничего не стоит. Чтобы спасти мир, нужно железо и
огнеметы, каменные подвалы и в них люди с браунингами… А я, и подобные
мне, должны будем припасть к вашим сапогам, как к иконе». В подобной
ситуации проблема выбора для Зыбина — уже не вопрос личного мужества. Он
— часть той культуры, той цивилизации, которой грозит уничтожение, и
отказ от сопротивления означает для Зыбина согласие с ненужностью этой
культуры, с тем, что вся она, и сам он, — «факультет ненужных
вещей»…Незнакомые рабочие приносят в музей находку — горсть золотых
бляшек, часть найденного ими клада, убедившись, что найденное ими
действительно археологическое золото, рабочие бесследно исчезают. Клад
для музея потерян. О случившемся сообщают в НКВД. Но Зыбин, не надеясь
на помощь органов, сам отправляется в степь на поиски клада. И здесь, в
степи, свершается то, чего он уже давно ждёт — Зыбина арестовывают. Ему
предъявлено обвинение в антисоветской пропаганде, хищении ценностей и
попытке бежать за границу. Дело ведут начальник отдела Нейман, опытный
следователь, интеллектуал, служащий идеям сталинской законности не на
страх, а на совесть, и ражий детина, специалист по «выбиванию показаний»
Хрипушин. Доказательствами вины следователи не располагают,
доказательства они рассчитывают получить от Зыбина. Сосед по камере,
заключенный со стажем Буддо, делится с Зыбиным лагерной мудростью:
поскольку отсюда уже все равно не выйти, разумнее признаться во всем,
что потребуют, — тогда и следствие пройдет легче, и срок окажется
меньше. Но как раз это и невозможно для Зыбина, это значило бы его
личное признание права на законность подобной системы судопроизводства.
Зыбин решает бороться.
И первым, кто, как ни странно, помог ему утвердиться
в этом, оказывается Хрипушин, — наливаясь профессиональной злобой, он
начинает кричать на Зыбина, рассчитывая сломить арестанта, и Зыбин
ощущает необходимый ему прилив ответной ярости и силы — порог страха он
переступил. К Зыбину применяется метод «конвейера» — его сутками
допрашивают непрерывно сменяющиеся следователи. Зыбин держится твердо,
но он не знает, что его арест — это только часть большого плана,
задуманного Нейманом. Он намерен добыть материал для грандиозного — по
образцу московских — показательного процесса по делу массового
вредительства в сфере культуры. Одного Зыбина для такого процесса,
конечно, мало. Приглашение явиться в НКВД получает Корнилов. Но с ним
говорят иначе — сначала расспрашивают о Зыбине, но потом объясняют, что
главная их просьба: помочь органам закрыть дело на другого сотрудника
музея бывшего священника Андрея Эрнестовича Куторгу. В НКВД лежит донос
на него, но старик, кажется, безобидный, жалко его, — доверительно
делятся с Корниловым следователи. «Если вы готовы поручиться за него,
сделайте это. Только сделайте доказательно и официально, в письменных
донесениях». Корнилов, живущий в Алма-Ате на положении ссыльного и
последнее время каждый день ожидавший собственного ареста, очень ценит
властную вежливость следователей. Да и в просьбе их как бы нет ничего
зазорного. Корнилов берется выполнить поручение. Разговоры, которые он
проводит с бывшим священником, посвящены в основном истории суда и казни
Христа, а также теме предательства учениками своего Учителя. И Корнилов
с чистой совестью пишет отчеты о встречах, в которых характеризует отца
Андрея вполне лояльным гражданином.
Донесения его принимаются с благодарностью, но в его
последнее, как надеется Корнилов, посещение НКВД он приглашен к
полковнику Гуляеву. Тональность разговора с ним резко меняется —
полковник грозно уличает Корнилова в попытках обмануть следствие. Он
показывает письменные отчеты о тех же беседах, написанные Куторгой, —
бывший священник выполнял аналогичное задание. В доносах Корнилов
обвиняется в ведении антисоветских разговоров. Корнилов раздавлен. Его
просят выйти в коридор немного подождать и «забывают» про него чуть ли
не на сутки. А потом его, полуживого от усталости и страха, уводит к
себе Хрипушин, отпаивает чаем, стыдит, сообщает, что на этот раз его
прощают, но рассчитывают на его честность в их дальнейшей совместной
работе, подбирает Корнилову агентурную кличку Овод и еще раз
предупреждает: «Будешь финтить, знаешь куда тебя зашлют?» — «Знаю», —
отвечает уже ничему не сопротивляющийся Корнилов.
А в застопорившееся следствие по делу Зыбина
вовлекаются новые люди. После того как Зыбин потребовал сменить ему
следователя и объявил голодовку, его содержат в карцере, его навещает
прокурор Мячин и неожиданно легко соглашается со всеми требованиями.
Мячин — враг Неймана. Идея громкого показательного процесса кажется ему
бредом. А тут обнаруживается еще одно обстоятельство, которое прокурор
при случае сможет использовать против Неймана. К полковнику Гуляеву на
прием просится давняя и близкая знакомая Зыбина, Полина Потоцкая.
Разговор с нею идет в присутствии Неймана и прокурора. И Полина как бы
между прочим сообщает, что есть еще один человек, с которым Зыбин
когда-то вел доверительные разговоры, — Роман Львович Штерн. Нейман
потрясен — введение в это дело такой крупной фигуры, как начальник
следственного отдела Прокуратуры СССР, известный писатель, а самое
главное — брат Неймана, все осложняет. Более того, в деле Зыбина
обнаруживается возможность личных мотивов — Штерн и Зыбин ухаживали
когда-то за Полиной, и она предпочла Зыбина. Ситуация становится опасной
для Неймана. Ибо не все так прочно и стабильно в жизни, казалось бы,
всесильных энкавэдэшников — все чаще их ведомство сотрясается некими
внутренними толчками, — внезапно исчезают самые надежные и проверенные
люди. Куда исчезают, для Неймана и коллег — не секрет, каждый из них
подсознательно ждет своей очереди. К тому ж умного Неймана мучает и
другой страх, отпечатавший в его глазах выражение «зажатого ужаса», —
страх перед самой сутью его работы. Он уже не может оправдываться
словами о высшей целесообразности, знакомясь, например, с
рационализаторским предложением коллег о рациональном использовании в их
хозяйстве тел заключенных, в частности, использовании крови умерших или
казненных арестантов. И чтобы поправить свое, грозящее пошатнуться
положение в НКВД, и для того, чтобы обрести внутреннее спокойствие,
нужны результаты по делу Зыбина. Нейман решает заменить дуболома
Хрипушина своей племянницей Тамарой Долидзе, только начинающей, но
умной, образованной, рвущейся к работе следова-тельницей; к тому же она
хороша, что может обезоружить подследственного.
Зыбин действительно потрясен явлением молодой
прекрасной женщины. Но результат оказывается противоположным. Зыбин
вдруг чувствует сострадание к этой несчастной дурочке, поменявшей театр
на романтику тайной работы распорядителя человеческих жизней. Без труда
разрушив заготовленную новым следователем схему обвинения, Зыбин
обращается к ней, как к человеку, совершающему трагическую и
непоправимую в жизни ошибку. И девушка растеряна, возразить ей нечем.
Разговор их прерывается на полуслове — уже давно чувствующий себя
больным, Зыбин теряет сознание прямо в кабинете следователя. Его
переводят в больницу. Следствие снова останавливается. Пытаясь помочь
племяннице исправить промахи, Нейман решает самостоятельно добыть
неопровержимые улики против Зыбина и повторяет маршрут Зыбина по степи.
Во время путешествия его настигает известие о смене руководства в
управлении НКВД, об арестах следователей и о том, что он срочно
вызывается в управление. Это конец, понимает Нейман. Последние часы на
свободе он решает провести у случайно встреченной знакомой буфетчицы и
обнаруживает у нее то самое археологическое золото, в хищении которого
обвиняется Зыбин. Изъяв золото и арестовав кладоискателей, Нейман
возвращается в город. А через несколько дней Зыбину в присутствии
полковника и прокурора показывают найденное золото и объявляют, что дело
его закрыто. Зыбин свободен. И пусть освобождение это происходит,
благодаря счастливому стечению обстоятельств, Зыбин чувствует себя
победителем — он смог выстоять.
Первым, кого встретил Зыбин, выйдя из здания
управления НКВД, оказывается Нейман. Он специально поджидал Зыбина. «Это
зачем же?» — спрашивает Зыбин. «Да я сам думаю, зачем?.. С
освобождением поздравить. Если нужно, домой свести, в лавочку сбегать».
Зыбина поражает лицо Неймана, его глаза —
по-человечески простые и печальные. ушло из них выражение того скрытого
ужаса, который Зыбин приметил месяц назад. А в парке, куда Зыбин и
Нейман отправляются выпить за освобождение, к ним присоединился
Корнилов. Они располагаются на скамейке, прямо напротив художника,
который, заметив выразительный силуэт Зыбина, попросил его посидеть
немного и начал быстро зарисовывать фигуры. Так на квадратном кусочке
картона и остались эти трое: выгнанный следователь, пьяный осведомитель
по кличке Овод и тот, третий, без которого эти двое существовать не
могли. |