Светлое озеро
Повесть (1909)
Родина моя — маленькое имение Орловской губернии.
Вот туда, наслушавшись споров на религиозно-философских собраниях в
Петербурге, я и решил отправиться, чтобы оглянуться по сторонам, узнать,
что думают мудрые лесные старцы. Так началось мое путешествие в
невидимый град.
Весна. В черном саду поют соловьи. Крестьяне в поле
словно ленивые светлые боги. Повсюду разговоры о японской войне, о
грядущем «кроволитии». В Алексеевку пришли сектанты — «бродили где-то
крещеные и веру потеряли», пугают геенной огненной. «Да это же не
Христос, — думаю я, — Христос милостивый, ясный без книг…»
Вторая моя родина — Волга, кондовая Русь со скитами,
раскольниками, с верой в град невидимый Китеж. Под Иванову ночь
собираются со всех сторон странники на Ветлугу в город Варнавин, чтобы
ползти «ободом друг за дружкой всю ночь» вкруг деревянной церковки над
обрывом. Варнава-чудодей помог царю Ивану взять Казань. Теплится над его
гробницей свеча, а в темном углу пророчествует бородатая старуха: «…И
придет Аввадон в Питенбург, и сядет на царство, и даст печать с цифрой
шестьсот шестьдесят шесть». С годины Варнавы паломники возвращаются в
Уренские леса. Здесь по скитам и деревенькам живут потомки ссыльных
стрельцов, сохраняют старую веру, крестятся двумя перстами. «Что-то
детски наивное и мужественное сочеталось в этих русских рыцарях,
последних, вымирающих лесных стариках». Прятались они по болотам, седели
в ямах, читали праведные книги, творили молитву… Чтобы узнать о них,
недоверчивых, настороженных, дают мне в провожатые молодого книжника
Михаила Эрастовича. С трудом мы добираемся до известного в округе
Пётрушки. Подростком он убежал в заволжские леса Бога искать.
Христолюбец Павел Иванович отрыл ему яму, накрыл досками, дал книги,
свечи, по ночам носил хлеб и воду. Двадцать семь лет провел Пётрушка под
землей, а как вышел, настроил избушек, собрал вокруг себя стариков. Но
это уж после закона о свободе совести! Говорят мне староверы, что
опасаются: «не перевернется» ли новый закон на старые гонения? Жалуются
на попа Николу: забрал из монастыря в Краснояре лучшие иконы в
никонианскую церковь, ризы содрал, третьи пальчики приписал, помолодил,
сидят теперь веселые, будто пьяные…
В селе Урень «что ни двор, то новая вера, тут всякие
секты раскола». Однако находят себя в старообрядчестве и люди
образованные. Встретил я на Волге доктора и священника в одном лице,
«верующего, как и народ, в то, что был Иона во чреве китовом три дня под
действием желудочного сока». Этот доктор дал мне письмо к архиерею, с
которым я собрался обсудить, возможна ли «видимая церковь». «Церковь не
должна идти в наемники к государству» — вот содержание нашего долгого
разговора. При мне архиерей впервые, не таясь, а средь ясного дня
приехал к мирянам, вышел на площадь и проповедовал. Звонят колокола,
радуются полуразрушенные часовни и большие восьмиконечные кресты.
Но есть «церковь невидимая», хранимая в душе
человеческой. Потому стекаются странники к Светлому озеру, к «чаше
святой воды в зеленой зубчатой раме». От каждого исходит лучик веры в
богоспасаемый невидимый град Китеж. За сотни верст несут тяжелые книги,
чтобы «буквой» победить противников. Чувствую, что и я начинаю верить в
Китеж, пусть отраженной, но искренней верой. Мне советуют послушать
праведницу Татьяну Горнюю — ей дано видеть скрытый в озере град. И
всякий надеется на это чудо. Старушка опускает в трещину у березовых
корней копеечку и куриное яйцо для загробных жителей, другая подсовывает
под корягу холстину: обносились угодники… В каком я веке? На холмах
вокруг Светлояра пестро от паломников. Мой знакомый старовер ульян
вступает в спор с батюшкой. Из толпы выходит большой старик в лаптях и
говорит о Христе: «Он — Слово, он — Дух». С виду обыкновенный лесной
мужик с рыжей клочковатой бородой, а оказалось — «непоклонник,
иконоборец, немоляка». Встречался Дмитрий Иванович с петербургским
писателем Мережским, переписывается с ним, не соглашается: «Он плотского
Христа признает, а, по-нашему, Христа по плоти нельзя разуметь. Коли
Христос плотян, так он мужик, а коли мужик, так на что он нам нужен,
мужиков и так довольно».
На обратном пути от Светлого озера к городу Семенову
Дмитрий Иванович знакомит меня с другими немоляками,
ложкарями-философами. Они увлечены «переводом» Библии с «вещественного
неба на духовного человека» и верят, что, когда все прочтешь и
переведешь, настанет вечная жизнь. Они спорят с заезжими баптистами,
отказываются видеть в Христе реального человека. Чувствуя мой искренний
интерес, младший из немоляк, Алексей Ларионович, открывает тайну, как
они забросили богов деревянных, поняв, что «все Писание — притча». Взял
Алексей Ларионович тайком от жены иконы, переколол их топором, сжег, да
ничего не произошло: «дрова — дрова и есть…» А в божницу опустевшую
поставил свой ложкарский инструмент (на него по привычке крестится
жена). Какие тайные подземные пути соединяют этих, лесных, и тех,
культурных, искателей истинной веры! Сотни их, виденных мною, начиная от
пустынника Петрушки и кончая воображаемым духовным человеком,
разделенным с плотью этими немоляками, прошли у стен града невидимого. И
кажется, староверский быт говорит моему сердцу о возможном, но
упущенном счастии русского народа. «Обессиленная душа протопопа
Аввакума, — думал я, — не соединяет, а разъединяет земных людей». |
