Повесть (1932)
После окончания русско-японской войны я выбрал
трехлинейку получше и отправился из Маньчжурии в Россию. Довольно скоро
перешел русскую границу, перевалил какой-то хребет и на берету океана
встретился с китайцем, искателем жень-шеня. Лувен приютил меня в своей
фанзе, укрытой от тайфунов в распадке Зусу-хэ, сплошь покрытом ирисами,
орхидеями и лилиями, окруженном деревьями невиданных реликтовых пород,
густо обвитыми лианами.
Из укромного места в зарослях маньчжурского ореха и
дикого винограда довелось мне увидать чудо приморской тайги — самку
пятнистого оленя Хуа-лу (Цветок-олень), как называют ее китайцы. Ее
тонкие ноги с миниатюрными крепкими копытцами оказались так близко, что
можно было схватить животное и связать. Но голос человека, ценящего
красоту, понимающего ее хрупкость, заглушил голос охотника. Ведь
прекрасное мгновение можно сохранить, если только не прикасаться к нему
руками. Это понял родившийся во мне едва ли не в эти мгновения новый
человек. Почти сразу же, будто в награду за победу над охотником в себе,
я увидел на морском берегу женщину с привезшего переселенцев парохода.
Глаза ее были точь-в-точь как у Хуа-лу, и вся она
как бы утверждала собой нераздельность правды и красоты. Ей сразу же
открылся во мне этот новый, робко-восторженный человек. увы,
проснувшийся во мне охотник чуть было не разрушил почти состоявшийся
союз. Снова заняв покоряющую все высоту, я рассказал ей о встрече с
Хуа-лу и как преодолел искушение схватить ее, а олень-цветок как бы в
награду обернулся царевной, прибывшей стоящим в бухте пароходом. Ответом
на это признание был огонь в глазах, пламенный румянец и полузакрытые
глаза. Раздался гудок парохода, но незнакомка будто не слышала его, а я,
как это было с Хуа-лу, замер и продолжал сидеть неподвижно. Со вторым
гудком она встала и, не глядя на меня, вышла.
Лувен хорошо знал, кого от меня увез пароход. На мое
счастье, это был внимательный и культурный отец, ведь суть культуры — в
творчестве понимания и связи между людьми: «Твой жень-шень еще растет, я
скоро покажу его тебе».
Он сдержал слово и отвел в тайгу, где двадцать лет
назад был найден «мой» корень и оставлен еще на десять лет. Но изюбр,
проходя, наступил на голову жень-шеня, и он замер, а недавно вновь начал
расти и лет через пятнадцать будет готов: «Тогда ты и твоя невеста — вы
оба снова станете молодыми».
Занявшись с Луваном очень прибыльной добычей пантов,
я время от времени встречал Хуа-лу вместе с ее годовалым олененком.
Как-то сама собой пришла мысль одомашнить пятнистых оленей с помощью
Хуа-лу. Постепенно мы приучили ее не бояться нас.
Когда начался гон, за Хуа-лу пришли и самые мощные
красавцы рогачи. Драгоценные панты добывались теперь не с такими, как
прежде, трудами и не с такими травмами для реликтовых животных. Само это
дело, творимое в приморских субтропиках, среди несказанной красоты,
становилось для меня лекарством, моим жень-шенем.
В своих мечтах я хотел, кроме приручения новых
животных, «оевропеить» работавших со мной китайцев, чтобы они не
зависели от таких, как я, и могли постоять за себя сами.
Однако есть сроки жизни, не зависящие от личного
желания: пока не пришел срок, не создались условия — мечта так и
останется утопией. И все же я знал, что мой корень жень-шень растет и я
своего срока дождусь. Не надо поддаваться отчаянию при неудачах. Одной
из таких неудач было бегство оленей в сопки. Хуа-лу как-то наступила на
хвост бурундуку, лакомившемуся упавшими из ее кормушки бобами. Зверек
вцепился зубами ей в ногу, и олениха, обезумев от боли, ринулась в
сторону, а за ней все стадо, обрушившее ограждения. На развалинах
питомника как не думать, что Хуа-лу — ведьма, поманившая своей красотой и
превратившаяся в прекрасную женщину, которая, как только я ее полюбил,
исчезла, повергнув в тоску. Едва же я начал справляться с ней,
творческой силой разрывая заколдованный круг, как Хуа-лу порушила все
это.
Но все эти мудрствования всегда разбивает сама
жизнь. Вдруг вернулась со своим олененком Хуа-лу, а когда начался гон,
пришли за ней и самцы.
Минуло десять лет. Уже умер Лувен, а я все еще был
одинок. Питомник рос, богател. Всему свои сроки: в моей жизни вновь
появилась женщина. Это была не та женщина, которая когда-то появилась,
как обернувшаяся царевной Хуа-лу, Цветок-олень. Но я нашел в ней
собственное мое существо и полюбил. В этом и есть творческая сила корня
жизни: преодолеть границы самого себя и самому раскрыться в другом.
Теперь у меня есть все; созданное мной дело, любимая жена и дети. Я один
из самых счастливых людей на земле. Однако временами беспокоит одна
мелочь, ни на что не влияющая, но о которой надо сказать. Каждый год,
когда олени сбрасывают старые рога, какая-то боль и тоска гонит меня из
лаборатории, из библиотеки, из семьи. Я иду на скалу, из трещин которой
вытекает влага, будто скала эта вечно плачет. Там в памяти воскресает
прошлое: мне видится виноградный шатер, в который Хуа-лу просунула
копытце, и боль оборачивается вопросом к каменному другу-скале или
упреком себе: «Охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытца!» | 
