Повесть (1963)
Стоял март месяц девятьсот тридцать первого года. В
селе Крутые Луки допоздна горели окна колхозной конторы — то правление
заседало, то просто сходились мужики и без конца судили-рядили о своих
делах. Весна приближалась. Посевная. Как раз нынче сполна засыпали
колхозный амбар — это после того, как пол подняли в амбаре Александра
Ударцева. Разговор теперь шел, как не перепутать семена разных сортов. И
вдруг с улицы кто-то крикнул: «Горим!» Кинулись к окнам — горел амбар с
зерном… Тушили всем селом. Снегом заваливали огонь, вытаскивали наружу
зерно. В самом пекле орудовал Степан Чаузов. Выхватили из огня, сколько
смогли. Но, и сгорело много — почти четверть заготовленного. После уж
заговорили: «А ведь неспроста загорелось. Само не могло» — и про
Ударцева вспомнили: где он? А тут жена его Ольга вышла: «Нет его.
Убег». — «Как?» — «Сказал, будто в город его нарядили. Собрался и конный
подался куда-то». — «А может, дома он уже? — спросил Чаузов. — Пошли
посмотрим». В доме встретил их только старый Ударцев: «А ну, цеть
отсюда, проклятущие! — И с ломом двинулся на мужиков. — Пришибу любого!»
Мужики повыскакивали наружу, только Степан с места не сдвинулся. Ольга
Ударцева повисла на свекре: «Батя, опомнитесь!» Старик остановился,
задрожал, уронил ломик…
«А ну, вытаскивай отсюда всех живых, — скомандовал
Чаузов и выскочил на улицу. — Вышибай с подполу венец, ребята!
Подкладывай лежни на другую сторону! И… навались». Уперлись мужики в
стену, поднажали, и дом пополз по лежням под уклон. Распахнулась ставня,
треснуло что-то — завис дом над оврагом и рухнул вниз, рассыпаясь.
«Дом-то добрый был, — вздохнул зампредседателя Фофанов. — От она с чего
пошла, наша общая-то жизнь…»
Возбужденные мужики не расходились, снова сошлись в
конторе, и пошел разговор о том, какая жизнь ждет их в колхозе. «Ежели
власть и дальше будет делить нас на кулаков и бедняков, то где
остановятся, — рассуждал Хромой Нечай. Ведь мужик, он изначально —
хозяин. Иначе он — не мужик. А власть-то новая хозяев не признает. Как
тогда на земле работать? Это рабочему собственность ни к чему. Он по
гудку работает. А крестьянину? И получается, что любого из нас кулаком
можно объявить». Говорил это Нечай и на Степана посматривал, правильно
ли? Степана Чаузова в деревне уважали — и за хозяйственность, и за
смелость, и за умную голову. Но молчал Степан, не просто все. А
вернувшись домой, обнаружил еще Степан, что жена его Клаша поселила в их
избе Ольгу Ударцеву с детьми: «Ты их дом разорил, — сказала жена. —
Неужели детишек помирать пустишь?» И осталась у них Ольга с детьми до
весны.
А на другой день зашел в избу Егорка Гилев, мужичок
из самых непутевых на селе: «За тобой я, Степан. Следователь приехал и
тебя ждет». Следователь начал строго и напористо: «Как и почему дом
разрушили? Кто руководил? Было ли это актом классовой борьбы?» Нет,
решил Степан, с этим разговаривать нельзя — что он в нашей жизни
понимает, кроме «классовой борьбы»? И на вопросы следователя отвечал
уклончиво, чтоб никому из односельчан не навредить. Вроде отбился, и в
бумаге, что подписал, лишнего ничего не оказалось. Можно бы и зажить
дальше нормально, спокойно, но тут председатель Павел Печура из района
вернулся и сразу — к Степану с серьезным разговором: «Думал я раньше,
что колхозы — дело деревенское. ан нет, ими в городе занимаются. Да еще
как! И понял я, что не гожусь. Тут не только крестьянский ум да
опытность нужны. Тут характер нужен сильный, и главное, уметь с
политикой новой обращаться. До весны побуду председателем, а потом уйду.
А в председатели, по моему разумению, тебя нужно, Степан. Ты подумай».
Еще через день снова Егорка Гилев заявился. Огляделся и тихо так сказал:
«Тебя Ляксандра Ударцев к себе вызывает нонче». — «Как это?!» — «Он
хоронится у меня в избе. С тобой поговорить хочет. Может, они, беглые,
такого мужика, как ты, к себе хотят приохотить». — «Это чего ж мне с
ними вместе делать? Против кого? Против Фофанова?
Против Печуры? Против Советской власти? Я детям
своим не враг, когда она им жизнь обещает… А тебя бить до смерти надо,
Егорка! Чтоб не науськивал. От таких, как ты, — главный вред!»
«И что за жизнь такая, — злился Степан, — дня
одного, чтобы мужику дух перевести и хозяйством заняться, не дается.
Запереться бы в избе, сказать, что захворал, да на печи лежать». Но
пошел Степан на собрание. Он знал уже, про что собрание будет. В районе
Печура задание получил — увеличить посевы. А где семена брать?
Последнее, на еду оставленное, нести в колхоз?.. Народу было в
избе-читальне — не продохнуться. Сам Корякин из района пожаловал. Был он
из крутолученских, но теперь уже не мужик, а — начальник. Докладчик,
следователь, о справедливости начал говорить, об общественном труде, как
самом правильном: «Вот теперь машины пошли, а кто их купить может?
Только богатый. Значит, и поэтому — объединяться надо». «Да, машина —
это не лошадь, — задумался Степан, — она-то действительно другого
хозяйствования требует». Наконец дошло и до семян: «Люди сознательные,
преданные нашему делу, думаю, подадут пример, из своего личного запаса
пополнят семенной фонд колхоза». Но молчали мужики. «Даю пуд», — сказал
Печура. «А сколько Чаузов даст?» — спросил докладчик. Поднялся Степан.
Постоял. Посмотрел. «Ни зернышка!» — и сел снова. Тут Корякин голос
подал: «Чтобы кормить свою семью и жену классового врага с ребятишками,
есть зерно, а для колхоза — нет?» — «Потому и нет, что едоков
прибавилось». — «Значит, ни зерна?» — «Ни единого…» Кончилось собрание. И
той же ночью заседала тройка по выявлению кулачества. Как ни защищали
Чаузова Печура и следователь, а Корякин настоял: объявить кулаком и
выселить с семьей. «Я тут подослал к нему Гилева, сказать, что с ним
якобы хочет встретиться Ударцев, так он хоть на встречу и не пошел, но
ведь и не сообщил же нам ничего. Ясно — враг».
…И вот собирает Клашка барахлишко в дальнюю дорогу,
прощается Степан с избой, в которой вырос. «Куда повезут, что с тобой
делать будут — дело не твое, — рассуждает он. — На месте будешь — вот
тогда уже снова за жизнь хватайся, за невеселую землю, за избу
какую-никакую…» Хромой Нечай пришел в тулупе, с кнутом: «Собрался,
Степа? Я тебя и повезу. Соседи мы. И дружки». Печура прибежал
попрощаться, когда сани уже тронулись. «И почто цена такая за нашу, за
мужицкую правду назначена? — спросил Печура у Нечая. — И кому она впрок?
А?» Нечай не ответил. |