Роман (1937)
Герой романа — Федор Константинович
Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаменитого энтомолога, отпрыск
аристократического рода — бедствует в Берлине второй половины 20-х гг.,
зарабатывая частными уроками и публикуя в русских газетах
ностальгические двенадцатистишия о детстве в России. Он чувствует в себе
огромный литературный потенциал, ему скучны эмигрантские посиделки,
единственный его кумир среди современников — поэт Кончеев. С ним он и
ведет неустанный внутренний диалог «на языке воображения».
Годунов-Чердынцев, сильный, здоровый, молодой, полон счастливых
предчувствий, и жизнь его не омрачается ни бедностью, ни
неопределенностью будущего. Он постоянно ловит в пейзаже, в обрывке
трамвайного разговора, в своих снах приметы будущего счастья, которое
для него состоит из любви и творческой самореализации.
Роман начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в
гости, эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он
взял этот псевдоним из уважения к кумиру интеллигенции, живет с женой
Александрой Яковлевной, его сын недавно застрелился после странного,
надрывного «ménage à trois») обещает ему показать восторженную рецензию
на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия оказывается
статьей из старой берлинской газеты — статьей совершенно о другом.
Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской
газеты публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием,
оборачивается фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева,
предложена философическая пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса
эта оказывается набором тяжеловесных курьезов. Добряк Бах не замечает,
что все присутствующие давятся смехом. В довершение всего Чердынцев
опять не решился заговорить с Кончеевым, и их разговор, полный
объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве, оказывается
игрой воображения. Но в этой первой главе, повествующей о цепочке
смешных неудач и ошибок, — завязки будущего счастья героя. Здесь же
возникает сквозная тема «Дара» — тема ключей: переезжая на новую
квартиру, Чердынцев забыл ключи от нее в макинтоше, а вышел в плаще. В
этой же главе беллетрист Романов приглашает Чердынцева в другой
эмигрантский салон, к некоей Маргарите Львовне, у которой бывает русская
молодежь; мелькает имя Зины Мерц (будущей возлюбленной героя), но он не
отзывается на первый намек судьбы, и встреча его с идеальной, ему
одному предназначенной женщиной откладывается до третьей главы.
Во второй же Чердынцев принимает в Берлине мать,
приехавшую к нему из Парижа. Его квартирная хозяйка, фрау Стобой, нашла
для нее свободную комнату. Мать и сын вспоминают Чердынцева-старшего,
отца героя, пропавшего без вести в своей последней экспедиции, где-то в
Центральной Азии. Мать все еще надеется, что он жив. Сын, долго искавший
героя для своей первой серьезной книги, задумывает писать биографию
отца и вспоминает о своем райском детстве — экскурсиях с отцом по
окрестностям усадьбы, ловле бабочек, чтении старых журналов, решении
этюдов, сладости уроков, — но чувствует, что из этих разрозненных
заметок и мечтаний книга не вырисовывается: он слишком близко, интимно
помнит отца, а потому не в состоянии объективировать его образ и
написать о нем как об ученом и путешественнике. К тому же в рассказе о
его странствиях сын слишком поэтичен и мечтателен, а ему хочется научной
строгости. Материал ему одновременно и слишком близок, и временами
чужд. А внешним толчком к прекращению работы становится переезд
Чердынцева на новую квартиру. Фрау Стобой нашла себе более надежную,
денежную и благонамеренную постоялицу: праздность Чердынцева, его
сочинительство смущали ее. Чердынцев остановил свой выбор на квартире
Марианны Николаевны и Бориса Ивановича Щеголевых не потому, что ему
нравилась эта пара (престарелая мещанка и бодрячок-антисемит с
московским выговором и московскими же застольными шуточками): его
привлекло прелестное девичье платье, как бы ненароком брошенное в одной
из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром что платье
принадлежало совсем не Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от первого
брака, а ее подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на
переделку.
Знакомство Чердынцева с Зиной, которая давно заочно
влюблена в него по стихам, составляет тему третьей главы. У них
множество общих знакомых, но судьба откладывала сближение героев до
благоприятного момента. Зина язвительна, остроумна, начитанна, тонка, ее
страшно раздражает жовиальный отчим (отец ее — еврей, первый муж
Марианны Николаевны — был человек музыкальный, задумчивый, одинокий).
Она категорически противится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь
узнали об ее отношениях с Чердынцевым. Она ограничивается прогулками с
ним по Берлину, где все отвечает их счастью, резонирует с ним; следуют
долгие томительные поцелуи, но ничего более. Неразрешенная страсть,
ощущение близящегося, но медлящего счастья, радость здоровья и силы,
освобождающийся талант — все это заставляет Чердынцева начать наконец
серьезный труд, и трудом этим по случайному стечению обстоятельств
становится «Жизнь Чернышевского». Фигурой Чернышевского Чердынцев
увлекся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной
противоположности биографии Чернышевского его собственной, но в
результате долгих поисков ответа на мучающий его вопрос: отчего в
послереволюционной России все стало так серо, скучно и однообразно? Он
обращается к знаменитой эпохе 60-х гг., именно отыскивая виновника, но
обнаруживает в жизни Чернышевского тот самый надлом, трещину, который не
дал ему выстроить свою жизнь гармонически, ясно и стройно. Этот надлом
сказался в духовном развитии всех последующих поколений, отравленных
обманной простотой дешевого, плоского прагматизма.
«Жизнь Чернышевского», которой и Чердынцев, и
Набоков нажили себе множество врагов и наделали скандал в эмиграции
(сначала книга была опубликована без этой главы), посвящена развенчанию
именно русского материализма, «разумного эгоизма», попытки жить разумом,
а не чутьем, не художнической интуицией. Издеваясь над эстетикой
Чернышевского, его идиллическими утопиями, его наивным экономическим
учением, Чердынцев горячо сочувствует ему как человеку, когда описывает
его любовь к жене, страдания в ссылке, героические попытки вернуться в
литературу и общественную жизнь после освобождения… В крови
Чернышевского есть та самая «частичка гноя», о которой он говорил в
предсмертном бреду: неумение органично вписаться в мир, неловкость,
физическая слабость, а главное — игнорирование внешней прелести мира,
стремление все свести к рацее, пользе, примитиву… Этот на вид
прагматический, а на самом деле глубоко умозрительный, абстрактный
подход все время мешал Чернышевскому жить, дразнил его надеждой на
возможность общественного переустройства, в то время как никакое
общественное переустройство не может и не должно занимать художника,
отыскивающего в ходах судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни
прежде всего высший эстетический смысл, узор намеков и совпадений. Эта
глава написана со всем блеском набоковской иронии и эрудиции. В пятой
главе сбываются все мечты Чердынцева: его книга увидела свет при
содействии того самого добряка Баха, над пьесой которого он покатывался
со смеху. Ее расхвалил тот самый Кончеев, о дружбе с которым мечтал наш
герой. Наконец возможна близость с Зиной: ее мать и отчим уезжают из
Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной Мерц остаются
вдвоем. Полная ликующего счастья, эта глава омрачается лишь рассказом о
смерти Александра Яковлевича Чернышевского, который умер, не веря в
будущую жизнь. «Ничего нет, — говорит он перед смертью, прислушиваясь к
плеску воды за занавешенными окнами. — Это так же ясно, как то, что идет
дождь». А на улице в это время сияет солнце, и соседка Чернышевских
поливает цветы на балконе.
Тема ключей всплывает в пятой главе: свои ключи от
квартиры Чердынцев оставил в комнате, ключи Зины увезла Марианна
Николаевна, и влюбленные после почти свадебного ужина оказываются на
улице. Впрочем, скорее всего в Грюневальдском лесу им будет не хуже. Да и
любовь Чердынцева к Зине — любовь, которая вплотную подошла к своему
счастливому разрешению, но разрешение это от нас скрыто, — не нуждается в
ключах и кровле. |
