Жанр дзуйхицу (букв.«вслед за кистью», 1212)
Струи уходящей реки… Они непрерывны; но они — все
не те же, прежние воды. По заводям плывущие пузырьки пены… они то
исчезнут, то свяжутся вновь, но долго пробыть — не дано им. Люди, что
нарождаются, что умирают… откуда приходят они и куда уходят? И сам
хозяин, и его жилище, оба уходят они, соперничая друг с другом в
непрочности своего бытия, совсем что роса на вьюнках: то роса опадет, а
цветок остается, но на раннем солнце засохнет; то цветок увядает, а роса
еще не исчезла. Однако хоть и не исчезла она, вечера ей не дождаться.
С той поры, как я стал понимать смысл вещей, прошло
уже более чем сорок весен и осеней, и за это время накопилось много
необычного, чему я был свидетелем.
Как-то давно в неспокойную, ветреную ночь в столице
начался пожар, огонь, переходя то туда, то сюда, развернулся широким
краем, как будто раскрыли складной веер. Дома заволакивались дымом,
вблизи стлалось пламя, в небеса летел пепел, оторвавшиеся языки пламени
перелетали через кварталы, люди же… одни задыхались, другие, объятые
огнем, умирали на месте. Мужчин и женщин, знатных сановников, простого
люда погибло много тысяч, до трети домов в столице сгорело.
Однажды в столице поднялся страшный вихрь, те дома,
которые он охватывал своим дуновением, рушились мгновенно, крыши
слетали с домов, как листья осенью, щепки и черепица неслись, как пыль,
голосов людей не было слышно от страшного грохота. Многие люди считали,
что такой вихрь — провозвестник грядущих несчастий.
В тот же год приключилось неожиданно перенесение
столицы. Государь, сановники, министры перебрались в землю Сэтцу, в
город Нанива, и вслед за ними всякий спешил переехать, и только те, кто
потерпел в жизни неудачу, оставался в старой, полуразрушенной столице,
быстро приходившей в упадок. Дома ломались и сплавлялись по реке
Ёдогава. Город на глазах превращался в поле. Прежнее селение — в
запустенье, новый город еще не готов, пуст и уныл.
Затем, давно это было и точно не помню когда, два
года был голод. Засуха, ураганы и наводнения. Пахали, сеяли, но жатвы не
было, и моления, и особые богослужения не помогали. Жизнь столичного
города зависит от деревни, деревни же опустели, золотом и богатыми
вещами больше не дорожили, по дорогам бродило множество нищих. На
следующий год стало еще хуже, прибавились болезни, поветрия. Люди
умирали на улицах без счета. Дровосеки в горах ослабели от голода, и не
стало топлива, принялись ломать дома и разбивать статуи Будд» страшно
было видеть на досках на базаре золотой узор или киноварь. На улицах
распространилось зловоние от трупов. Если мужчина любил женщину, он
умирал раньше ее, родители — раньше младенцев, потому что отдавали им
все, что имели. Так, в столице умерло не меньше сорока двух тысяч
человек.
Затем случилось сильное землетрясение: горы
распались и погребли под собой реки; море затопило сушу, земля
разверзлась, и вода, бурля, поднималась из расселин. В столице ни один
храм, ни одна пагода не остались целыми. Пыль носилась как густой дым.
Гул от сотрясения почвы был совсем что гром. Люди гибли и в домах, и на
улицах — нет крыльев, значит, улететь в небо невозможно. Из всех ужасов
на свете самое ужасное — землетрясение! А как страшна гибель
раздавленных детей. Сильные удары прекратились, но толчки продолжались
еще месяца три.
Вот какова горечь жизни в этом мире, а сколько
страданий выпадает на долю наших сердец. Вот люди, что пребывают в
зависимом положении: случится радость — они не могут громко смеяться,
грустно на сердце — не могут рыдать. Совсем как воробьи у гнезда
коршуна. А как презирают их люди из богатых домов и ни во что не ставят,
— вся душа поднимается при мысли об этом. Кто беден — у того столько
горя: привяжешься к кому-нибудь, будешь полонен любовью; будешь жить,
как все, — радости не будет, не будешь поступать, как все, — будешь
похож на безумца. Где же поселиться, каким делом заняться?
Вот и я сам. Был у меня по наследству дом, но
судьба моя переменилась, и я все потерял, и вот сплел себе простую
хижину. Тридцать с лишним лет я страдал от ветра, дождя, наводнений,
боялся разбойников. И само собой постиг, как ничтожна наша жизнь. Ушел я
из дома, отвратился от суетного мира. Не было у меня ни близких, ни
чинов, ни наград.
Теперь уж много весен и осеней провел я в облаках
горы Охараяма! Келья моя совсем мала и тесна. Стоит там изображение
будды Амида, в шкатулках — собрание стихов, музыкальных пьес,
инструменты бива и кото. Есть столик для письма, жаровня. В садике
лекарственные травы. Вокруг деревья, есть водоем. Плющ скрывает все
следы. Весной — волны глициний, как лиловые облака. Летом слушаешь
кукушку. Осенью цикады поют о непрочности мира. Зимой — снег. По утрам
слежу за лодками на реке, играю, взбираясь на вершины, собираю хворост,
молюсь, храню молчание, Ночью вспоминаю друзей. Сейчас мои друзья —
музыка, луна, цветы. Плащ мой из пеньки, пища проста. Нет у меня
зависти, страха, беспокойства. Существо мое — что облачко, плывущее по
небу. |